Россия и мусульманский мир № 10 / 2011 - Валентина Сченснович

С другой стороны, есть и пятая реальность, которая состоит в том, что исламская оппозиция не есть некое в чистом виде «классическое» религиозно-политическое движение. Это конгломерат, в котором задействованы также и паразитирующие на исламе криминальные структуры. И можно в известной степени понять представителей силовых структур, которые далеко не всегда представляют, кто в данный момент им противостоит с калашниковым в руках – честный религиозный фанатик или выходец из уголовного мира, отстаивающий свои меркантильные интересы. (Хотя, конечно, за годы междоусобицы в регионе правоохранительные органы были обязаны научиться тому, как различать своих оппонентов и каким образом действовать против каждого из них.)

Шестой реальностью и одновременно стереотипом № 3 являются северокавказские ваххабиты. Само применение к кавказским оппозиционерам такой дефиниции выглядит условно. К возникшему еще в XVIII в. ваххабизму они имеют весьма приблизительное отношение. Их также называют и салафитами, и фундаменталистами, и исламистами, и джихадистами. Суть не в терминах, но в программных установках оппозиционеров. А их главная цель достаточно очевидна: заставить общество жить по законам шариата, создать на российском Кавказе исламский анклав, т.е. некое подобие исламского государства. Они выдвигают исламскую альтернативу как единственную, которая может разрешить все социально-политические проблемы региона, восстановить социальную справедливость, вернуть утраченную связь между обществом и властью (уже исламской).

Находящихся в оппозиции сторонников исламской альтернативы можно подразделить на две группы. Первая продолжает бороться за отделение региона от России и создание исламского государства (что-то вроде виртуального «кавказского имарата»). Вторая – за образование шариатской территории в пределах России. В чистом виде сепаратизм на Кавказе себя изжил. Позиции же тех, кто поддерживает шариатизацию в пределах РФ, выглядят внушительнее. Можно бесконечно долго спорить о возможности воплощения в жизнь идеи исламской альтернативы. Но ее поддерживают не только исламские оппозиционеры. В нее верит значительная, лояльная власти часть кавказских мусульман, уставшая от постоянного напряжения, от коррупции властей, наконец, от безысходности собственной жизни. К исламу как к пути выхода из кризиса обращаются все чаще. На СК, особенно в трех его восточных республиках – Дагестане, Чечне, Ингушетии, происходит исламизация общества, что становится седьмой реальностью. Хотя и не в столь сильной степени, она затронула и Кабардино-Балкарию, менее заметна – на западе Кавказа. Адыгея, Карачаево-Черкесия, мусульманская Осетия всегда были не столь исламизированы и предрасположены к религиозному радикализму. Однако и на западе региона исламский фактор ощущается все острее. К тому же сказывается активность ислама у соседей.

Здесь необходимо отметить еще одно, на наш взгляд, существенное обстоятельство. Исламизация происходит параллельно с «реконструкцией» (термин рабочий, и потому не совсем корректный) кавказской этнокультурной традиции, квинтэссенцией выражения которой является адат. Многие кавказоведы считают его истинной, примордиальной традицией, оппонирующей пришедшему на Кавказ позже шариату. Это мнение в значительной степени справедливо, оно опирается на историю народов Кавказа, на их зачастую сильное сопротивление исламизации. Примеры борьбы именем ислама против кавказских обычаев известны со времен Средневековья. Это противостояние ярко проявилось в XVIII–XIX вв. на востоке СК – на территории Дагестана и Чечни. В конце XX–XXI вв. обе идентичности – собственно исламская и этнокультурная – в каком-то смысле задействованы в одном направлении – во имя восстановление порядка. Обе традиции переплетены друг с другом, они все более выступают как фактор регулирования отношений в обществе. Исламизация является частью общей традиционализации местного социума, которая вызвана целым рядом обстоятельств: слабостью или отсутствием современного экономического сектора, упадком образования, миграцией русского населения, а также квалифицированных кадров из местных этносов. Наконец, причина традиционализации – это упоминавшееся выше бессилие и бездействие федерального законодательства, что и компенсируется реставрацией обычая.

Восьмой реальностью следует признать изменения, произошедшие в отношениях между традиционным (кавказским) и салафитским исламом. В последние 20 лет они были крайне напряженными, и между обоими направлениями велась борьба, в которой традиционалисты (тарикатисты, сторонники мазхабов) выступали заодно с властью. В последние годы, несмотря на сохраняющиеся противоречия между традиционалистами и салафитами, выявились точки их соприкосновения. И те и другие выступают за исламизацию общества; и те и другие полагают, что выход из кризиса возможен лишь на пути ислама. И традиционалисты и салафиты придерживаются мнения, что сегодня главным врагом ислама является Запад, глобализация. Они солидаризируются с зарубежными радикалами – палестинским ХАМАСом, Ираном, в скрытых формах – и с афганскими экстремистами.

Девятая реальность: в Чечне, в меньшей степени в Дагестане и Ингушетии ретрадиционализация и исламизация поощряются, а иногда и инициируются светской властью. Это особенно характерно для Чечни, где президент Рамзан Кадыров использует ислам для укрепления своей власти и консолидации вокруг себя общества. Такой подход имеет свои плюсы и свои издержки. Полностью отвергать его или наоборот абсолютизировать будет поспешным. С одной стороны, «перехват» властью традиции у оппозиционных, экстремистских сил может способствовать росту ее авторитета у мусульман. Вопрос, однако, в том, насколько светская власть и ее союзники из числа лояльного духовенства способны успешно конкурировать с искушенными проповедниками и активистами из числа радикалов.

Исламизация общества может способствовать его расколу, поскольку далеко не все жители Кавказа готовы ее поддержать. Среди сторонников немало молодежи, тогда как значительная часть старшего и среднего поколений, воспитанных в советский период, относится к религии индифферентно и даже настороженно, опасаясь крайних форм ее проявления. Наконец, нельзя игнорировать и то обстоятельство, что с этими пуританскими нравами далеко не всегда согласуется собственно кавказский менталитет и местные поведенческие нормы. Традиционализация, так или иначе, становится откатом назад, возникает проблема, насколько она сочетаема с официально провозглашенным в стране курсом на модернизацию.

Десятая реальность такова, что традиционализация северокавказского общества дистанцирует его от российской «ойкумены». Абсолютизация собственной ценностной системы и нормативов поведения при отсутствии четко артикулированной парадигмы общероссийских гражданских ценностей превращает СК в некое «внутреннее зарубежье». Одиннадцатая реальность – поддержка исламских радикалов их зарубежными единомышленниками. Наиболее ощутимой она была в 1990-е. Проникновение на мусульманские территории России исламского фундаментализма явилось неизбежным следствием обрушения существовавшего во времена СССР «железного занавеса». Это открыло путь для внешнего влияния не только с Запада, но также и с мусульманского Юга, с Ближнего Востока, Персидского залива, Афганистана. На Кавказе обосновался ряд влиятельных международных исламских организаций, в том числе экстремистского толка. Новая исламская идеология оказалась привлекательной, особенно для молодежи, испытывавшей разочарование в прошлом страны и не видевшей позитивных перспектив в будущем. Именно в то время сложился стереотип № 4, будто именно внешний фактор – главная, если вообще не единственная, причина возникновения радикализма в регионе. Этот давно ставший составной частью российской официальной идеологии и пропаганды миф тиражируется политиками и чиновниками самых разных рангов. Основной же причиной радикализации ислама остаются внутренние обстоятельства. Во второй половине «нулевых годов» нынешнего века влияние на кавказский ислам извне резко уменьшилось. Этому способствовало известное разочарование местных мусульман в зарубежных миссионерах, считавших кавказский ислам несоответствующим ортодоксальной традиции, неуважительно отзывавшихся о местных нравах. Между «новым» (именуемым иногда «арабским») исламом и исламом кавказским сохраняется заметная дистанция. Кроме того, деятельность некоторых международных организаций запрещена Российским государством на том основании, что они дестабилизировали обстановку и способствовали росту экстремизма. Закончилась война в Чечне.

Двенадцатая реальность – отсутствие у федерального центра стратегического видения ситуация в регионе, его неспособность предложить эффективную программу для выхода из кризиса, в частности, предотвращения дальнейшей политизации и радикализации ислама. Создание нового федерального округа, назначение его руководителем менеджера в ранге вице-премьера свидетельствует не только о значении, которое федеральная власть придает Кавказскому региону, но также является признанием неудачи ее предыдущей политики. Зато среди политических и религиозных деятелей, как в регионе, так и в Москве, утвердился стереотип № 5, в соответствии с которым «дерадикализация» ислама, ослабление тяги мусульман к салафизму и ваххабизму возможны с помощью совершенствования исламского образования. Кстати, этот стереотип распространен в Европе, в США. Однако хорошо известно и то, что высокий уровень религиозного образования, глубокое знание ислама присущи также и многим радикалам. Представлять их «невеждами» – глубокое заблуждение.