Корабль идет дальше - Юрий Клименченко

— Здравствуйте, — проговорила Лидочка и улыбнулась.

Не знаю, каким колокольчиком прозвучал ее голос. Мне показалось, что я услышал музыку. Я поздоровался и больше не сказал ни слова. Что со мною случилось? Раньше я никогда не смущался в присутствии девушек. Даже бывал излишне развязен. А тут…

К счастью, в комнату вошли мой приятель, Анна Николаевна, вторая сестра Лидочки. Начали знакомиться. Лидочка спросила меня о чем-то. Я ответил односложно и опять замолчал. Скоро мы стали собираться домой. Нас не удерживали. На прощание Лидочка сказала из вежливости:

— Заходите, пожалуйста.

Щелкнул замок. Мы спускались по лестнице.

— Добрая старушка, — засмеялся приятель. — Дала пятерку до стипендии. Живем! А то не у кого было занять… Как, понравилась Лидочка?

— Ничего, — как можно безразличнее ответил я.

Мне не хотелось говорить о ней ни с кем. Я нес ее в своем сердце и боялся, что приятель начнет какой-нибудь пошлый разговор. На улице я спросил: — У них есть телефон? Дай я запишу. Может быть, звякну когда-нибудь от скуки.

Приятель назвал номер, я записал его на обрывке газеты.

— Ну, пока! — Я сунул ему руку и побежал к трамвайной остановке. Мне хотелось побыть одному. В полупустом трамвае я остался на площадке. Под стук трамвайных колес, упершись лбом в холодное стекло, я думал о том, что мне страшно не повезло, я определенно не понравился Лидочке, держался таким дураком, и вряд ли она захочет встретиться со мною еще раз. Да наберусь ли я смелости позвонить ей? Что скажу? Знакомы-то были всего с полчаса.

Целую неделю я мучился. В голову ничего не лезло. Несколько раз подходил к телефону, хотел позвонить. Придумывал, что скажу. Что-нибудь веселое, остроумное, возьму реванш за глупое поведение, пусть знает, с кем имеет дело. Не придумал. Ходил как в воду опущенный. Даже мама заметила — не заболел ли?

В субботу после занятий в Мореходке — решился. Набрал номер.

— Можно Лиду?

В трубке чужой голос:

— А кто спрашивает?

— Знакомый один.

В ответ что-то проворчали. Через минуту слышу:

— Алло?

У меня дух захватило.

— Лидочка? Юра говорит.

— У меня Юр знакомых нет. Не помнит! Я этого и боялся.

— Ну, Юра. Еще с этим… — я назвал имя приятеля, — у вас дома целый час сидел. Вспомнили?

Помолчала.

— Теперь вспомнила. Вы еще в таких смешных штанах были с передником и лямками, как у детишек. Да?

Смешных?! Высший класс мореходской моды!

— Ага… в синих.

Надо сразу решиться. Или пан, или пропал.

— Я хотел вас в кино пригласить. Картина мировая идет в «Паризиане». Называется «Жизнь за жизнь». Пауль Вегенер играет. Пойдем сегодня?

— Сегодня не могу. Завтра, если вам удобно.

Согласилась! Я даже трубку чуть не выронил от радости. Договорились встретиться у входа за полчаса до начала сеанса.

Вечером я никуда не пошел.

Сидел дома и мечтал о Лидочке. Все представлял, как мы с ней в кино пойдем, о чем будем говорить. А в воскресенье занялся приведением в порядок своего туалета. Выутюжил брюки, робу решил не надевать, «макен» почистил, поля у шляпы прогладил. Надел рубашку с галстуком. Без конца смотрел на часы. Они как будто остановились. Я и за книгу хватался, и комнату прибирал, и задание по навигации пытался выполнить. За час до начала не выдержал. Оделся, выскочил из дому. Бог мой! Меня так и обожгло! Мороз градусов двадцать пять! В трамвае я уже закоченел. Мой шикарный «макен» был неподходящей одеждой для такой погоды. С полчаса я бодро подпрыгивал у входа в «Паризиану», согреваясь испытанным извозчичьим методом — сам себя хлопал по спине. Но к семи часам я уже «дошел». Сеанс начинался в семь пятнадцать, а Лидочка не приходила. Я с надеждой смотрел на каждый трамвай с номером «четыре», на нем она должна была приехать. Напрасно. Трамваи катили один за другим. Ее не было.

«Не придет, — думал я. — Обманула. Свинство какое! Знает ведь, что мороз. Двадцать минут уже жду сверх срока. Не придет. Еще пять минут, и уйду. Хватит. Подумаешь, королева!» Но проходило пять минут, еще пять, а я все прыгал у входа в кино. Не уходил. Ровно в семь тридцать она сошла с трамвая.

— Ах, ах! Я, кажется, немножко опоздала? Не сердитесь, пожалуйста. Задержалась дома. Ну, не сердитесь, — ворковала Лидочка, беря меня под руку.

— Н… ничего. Мы опоздали на сеанс. Пропали билеты. П… пойдем на второй, — сказал я плохо поворачивающимся от мороза языком.

Лидочка говорила, извинялась, сожалела, что пропали билеты. Я не слушал. Мне было нестерпимо холодно. Только через некоторое время, в фойе, в ожидании второго сеанса, я начал отогреваться и стал способен отвечать ей и шутить. Когда же мы очутились в теплом темном зале, мне сделалось совсем хорошо. Я взял ее руку в свою и привалился к ее плечу. От белого барашкового воротничка пахло дешевенькими духами. На экране страдал Пауль Вегенер. У меня начали слипаться глаза. Меня разморило. Я собрал всю свою волю, чтобы не уснуть, но как-то непроизвольно положил голову на белый Лидочкин воротник и задремал.

— Бедный мой, — услышал я ее голос. — Перемерзли. Как я виновата перед вами. Но я не думала, что вы будете ждать так долго…

Ее слова были лучшей наградой за все мучения, что я перенес. Фильм кончился. Мы вышли на улицу. Мороз стал еще крепче. Прохожие бежали, подняв воротники и надвинув шапки на уши. Все кругом покрылось сверкающим налетом инея. Казалось, что воздух звенит, таким он сделался осязаемым. Лидочка не разрешила провожать себя. Категорически запретила. В душе я радовался этому, хотя и протестовал. Я посадил ее в трамвай.

— Звоните! — крикнула она с площадки. Трамвай звякнул и, блеснув двумя оранжевыми глазками, ринулся в мороз. Я поехал домой, в противоположную сторону. Не могу рассказать о своем состоянии. Наверное, в тот вечер счастливее меня на свете не было человека.

Мама открыла мне дверь и ахнула:

— Боже мой! Что с тобою случилось? Уши! Боже…

Я все понял, когда, раздевшись, посмотрел в зеркало. На месте ушей торчали два красных надутых бифштекса. Я обморозил себе уши. Потер их и ощутил нестерпимую боль. Теперь придется долго лечить их. Но каких жертв не приносили во имя любви? А тут какие-то уши?

Несколько позже, сидя дома с намазанными гусиным жиром ушами, я подумал, что Лидочка опоздала нарочно. Испытывала меня на верность. С тех пор, в течение сорока лет, я ее всегда жду и, если дело происходит зимой, предусмотрительно надеваю зимнюю шапку. Жена всегда опаздывает, а уши у меня до сих пор боятся мороза. С этого началась наша любовь.

Я совсем забросил занятия в техникуме. Мы встречались почти каждый день.