Том 22. Избранные дневники 1895-1910 - Лев Толстой

Думал утром очень важное и хорошее. Боюсь, что забыл теперь. Попытаюсь:

Пока человек не сознает себя, он не знает, живет ли он или нет, и потому не живет. Когда же он сознает себя живущим, он невольно задает себе вопрос: зачем он живет. Задав же себе этот вопрос, он ищет на него ответа, найдя же ответ, он не успокаивается до тех пор, пока не делает того, для чего он живет.

Нынче 29 сентября 95. Ясная Поляна. 8 часов вечера. Третьего дня встретился с Андрюшей за чаем и сделал усилие, чтобы говорить с ним. И был награжден, он был доволен и хотел говорить со мной, но вчера он приехал к обеду с запахом вина изо рта, и я не мог подавить в себе чувство досады — молчал. Третьего дня и вчера писал Коневскую. Вчера ездил на велосипеде в Тулу, говорил с г-жой Керн недостаточно серьезно — забыл, зачем живу. Еще не помню, чтобы провинился. Получил письма от Маковицкого и Шмита.

Нынче только написал письма Маковицкому и Шмиту, посылаю корреспонденцию и статью*. Все не отвечал Меньшикову. Не чувствую себя вполне расположенным.

Думал две вещи: 1) Чудесное слово сказал мне Гастев. Мы говорили с ним про впечатление, производимое на крестьян книгами. Трудно им угодить, потому что жизнь их очень серьезна. Вот это то важное слово. Кабы побольше людей нашего мира понимали его! 2) То, что я видел нынче во сне, что меня прибили по лицу, и я стыжусь, что не вызвал на дуэль, а потом соображаю, что я могу не вызывать, так как это доказывает мою последовательность — непротивления. Вообще соображения во сне бывают только самые низменные. Вот во сне действует ум, а разум, сила нравственного движения отсутствует.

Нынче 6 октября 95. Ясная Поляна. Были письма от Попова, Поши, Черткова, Шмита, Кенворти. Вчера всем ответил. Не писал. Написал длинные письма: Бодянскому и Меньшикову. Тут был Гастев. Девочки его раздразнили и обидели. Он ушел. Хороший малый. Был Илья. Мало духовного. Приехал Андрюша. Вижу, как он скоро зачахнет и умрет. Был американец, разбогатевший рабочий — финляндец родом, социалист, коммунист. Очень невзрачный, но много рассказал интересного, гораздо больше, чем утонченные американцы. Главное, что он рассказал мне, что в Соединенных Штатах из 60 миллионов работают руками только 6 миллионов, то есть 10%, у нас же, я думаю, 50 или больше; что там один человек пашет на 18 лошадях плугами, которые хватают на сажень ширины, и обрабатывает один человек 10 акров в день и получает от 2 до 4 и более долларов в день. Что это значит? К чему ведет? Важно это чрезвычайно, но я еще не уяснял себе всего этого значения. Рабочий вопрос разрешается этим путем. Рабочих часов меньше, плата больше, работа легче. Вопрос только, что работать? Приходит мысль, что все дело в том, как сделать работу и жизнь рабочих приятною, travail attrayant[4]. Все дело как будто в этом. Тогда капиталисты захотят быть рабочими. Но как сделать труд привлекательным? Надо, чтобы условия его были приятны и чтобы не было в нем необходимости. Чувствую, что тут много нового и важного, но как это выразить, еще не знаю. Коли бог велит, обдумаю. Писанье мое опротивело мне. […]

Сегодня, кажется, 9-е. Из книжечки записывать нечего. Был Сергеенко, льстив нехорошо. Я два дня порядочно писал. Ездил на велосипеде в Тулу и слишком устал. Таня уехала в Москву. Мне тяжело было с Соней. Но, разумеется, я виноват. Читаю Евангелие по-итальянски, написал письма Edwards’у и опять Шмиту. Осеннее приятное чувство. Ходил гулял и думал о двойственности Нехлюдова. Надо это яснее выразить.

12 октября 95. Ясная Поляна. Я один с Соней и Сашей. Читаю по-итальянски. Андрюша мучает. Вчера говорил с ним много. Чувствую, что тщетно. Тут Марья Александровна. Был Арсеньев. Получил итальянскую книгу. О преподавании христианства в школе*. Прекрасна мысль о том, что преподавать религию есть насилие — тот соблазн детей, про который говорил Христос. Какое право имеем мы преподавать то, что оспариваемо огромным большинством. Троицу, чудеса Будды, Магомета, Христа? Одно, что мы можем преподавать и должны, это нравственное учение. Прекрасная мысль. Сейчас, раскладывая пасьянс, думал, как Нехлюдов должен трогательно проститься с Соней*.

13 октября. Все эти дни видел, что что-то мучает Соню. Застал ее за письмом. Она сказала, что скажет мне после. Нынче утром объяснилось. Она прочла мои злые слова о ней, написанные в минуты [раздражения]. Я как-то раздражился и тотчас же написал и забыл. В глубине души чувствовал, что что-то сделал дурное. И вот она прочла. И, бедная, ужасно страдала и, милая, вместо озлобления написала мне это письмо*. Никогда еще я не чувствовал себя столь виноватым и умиленным. Ах, если бы это еще больше сблизило нас. Если бы она освободилась от веры в пустяки и поверила бы в свою душу, свой разум.

Пересматривая дневник, я нашел место — их было несколько — в котором я отрекаюсь от тех злых слов, которые я писал про нее. Слова эти писаны в минуты раздражения. Теперь повторяю еще раз для всех, кому попадутся эти дневники. Я часто раздражался на нее за ее скорый необдуманный нрав, но, как говорил Фет, у каждого мужа та жена, которая нужна для него. Она — я уже вижу как, была та жена, которая была нужна для меня. Она была идеальная жена в языческом смысле — верности, семейности, самоотверженности, любви семейной, языческой, и в ней лежит возможность христианского друга. Я увидал это после смерти Ванечки. Проявится ли он в ней? Помоги, отец. Нынешнее событие мне прямо радостно. Она увидала и увидит силу любви — ее любви на меня. […]

[24 октября. ] Пропустил много дней. Соня была в Петербурге и вернулась. Отношения продолжают быть лучше, чем хорошие. «Власть тьмы» — успех*. Слава богу, не радует. «Ищите того, чтобы имена ваши были записаны на небесах». Написал письмо Андрюше, который очень огорчал. И, к счастью, письмо хоть немного подействовало. Написал письмо Мише — длинное и слишком рассуждающее. Брался за «Воскресение» и убедился, что это все скверно, что центр тяжести не там, где должен быть, что земельный вопрос развлекает, ослабляет то и сам выйдет слабо. Думаю, что брошу. И если буду писать, то начну все сначала. Получил письмо от Шкарвана — хорошее; надо отвечать. Сейчас был Булыгин и Иван Дмитриевич. Хорошо говорили. […]

2) Записано так: как только разум откинет соблазны, т. е. благо низшего порядка, так человек неизбежно начинает стремиться к истинному благу, т. е. к любви. Постараюсь выразить точнее.

Пока человек живет животной жизнью (в детстве всегда), у него только один путь. Но как только в нем проснулся разум, сознание своего существования, у него всегда два пути: либо подчинять свою животную природу разуму, либо разум заставить служить животной. Соблазны состоят в том, чтобы заставить служить разум животной природе. Если человек подчинит свою животную природу разуму, откинет соблазны, то разум откроет человеку другой, единственный путь, и человек будет стремиться к нему.

Вчера было 24; нынче 25 октября 95. Ясная Поляна. Сейчас уехала Соня с Сашей. Она сидела уже в коляске, и мне стало страшно жалко ее; не то, что она уезжает, а жалко ее, ее душу. И сейчас жалко так, что насилу удерживаю слезы. Мне жалко то, что ей тяжело, грустно, одиноко. У ней я один, за которого она держится, и в глубине души она боится, что я не люблю ее, не люблю ее, как могу любить всей душой, и что причина этого — наша разница взглядов на жизнь. И она думает, что я не люблю ее за то, что она не пришла ко мне. Не думай этого. Еще больше люблю тебя, все понимаю и знаю, что ты не могла, не могла прийти ко мне, и оттого осталась одинока. Но ты не одинока. Я с тобой, с такою, какая ты есть, люблю тебя и люблю до конца, так, как больше любить нельзя.

Продолжаю недописанное вчера. Думал:

[…] 4) Неделание важнее, чем — чем я сам думал — думают. В минуты упадка духа не заставляй себя делать. Только хуже: и испортишь прежде сделанное и помешаешь тому, что сделал бы после. В минуты энергии удерживай себя, чтобы иметь силы направить.

[…] 7) Часто меня поражали уверенные, красивые, внушительные интонации людей, говоривших глупости. Теперь я знаю, что чем внушительнее, импозантнее и звуки и зрелища, тем пустее и ничтожнее.

8) Консерватизм есть направление разума, долженствующего направлять движение на то, чтобы остановить его.

9) Осталось жить немного, а работы еще, кажется, пропасть. Осталось только два дня, а надо и обмолотить, и извеять, и свезти с поля снопы, и передвоить, и не знаешь, за что взяться. Так и я. Только бы делать самое, самое нужное.

28 октября 1895. Ясная Поляна. 11-й час. Как раз начинаю нынче тем, чем кончил два дня тому назад. Жить остается накоротке, а сказать страшно хочется так много: хочется сказать и про то, во что мы можем, должны, не можем не верить, и про жестокость обмана, которому подвергают сами себя люди — обман экономический, политический, религиозный, и про соблазн одурения себя — вина, и считающегося столь невинным табака, и про брак, и про воспитанье. И про ужасы самодержавия. Все назрело и хочется сказать. Так что некогда выделывать те художественные глупости, которые я начал было делать в «Воскресении». Но сейчас спросил себя: а что, могу ли я писать, зная, что никто не прочтет, и почувствовал как бы разочарованье, но только на время почувствовал, что могу: значит, была доля славолюбия, но есть и главное — потребность перед богом. Получил от Сони прекрасное письмо.