Принуждение к любви - Александр Звягинцев

Вечером я позвонил отцу, и он нарочито будничным голосом поведал мне, что ничего страшного не случилось, мама просто хочет сменить обстановку, а еще ей давно хочется преподавать, заниматься со студентами, и вообще Братислава рядом, а год - это не срок. Еще он зачем-то сообщил мне, что у него там в посольстве есть хороший приятель, очень приличный человек Александр Николаевич, и мать будет под его присмотром. Я слушал и согласно кивал. А что было говорить? У него были свои теории на предмет отношений в семье, а также между мужчиной и женщиной вообще. Он, например, считал, вслед за забытым советским поэтом, что о верности в любви говорят, когда нет уверенности, что любовь еще существует. Да и вообще, верность слишком высокое чувство, не каждое сердце трогает. А отношения мужа с женой, по его мнению, должны напоминать лук с крепкой тетивой. Сколько ее ни растягивай, она все равно ему послушна. Как она его при этом ни сгибает, все равно не сломает. Вот такие красивые сравнения. Людям моего поколения уже недоступные.

Мать уехала, а через месяц отец ушел в отставку. Чего я только не наслушался от прокурорских знакомых о ее причинах! Говорили, что он насмерть рассорился с Генеральным, который хотел подставить его в одной шумной истории. Говорили наоборот, что он в какой-то истории всячески уклонялся от ответственности, чем довел Генерального до бешенства и потому тот не стал ставить в Совете Федерации вопрос о продлении ему срока государственной службы. Еще говорили, что у него обнаружилась смертельная болезнь, что он хочет заняться только писанием криминальных романов и исторических книг, чем он, правда говоря, и без того всегда занимался. Ну и, разумеется, говорили, что случайно вскрылись доказательства его сомнительных поступков, после чего у него не оставалось выбора. Большинство все же было склонно думать, что он просто хочет пожить для себя, ибо устал от всеобщего бардака и все ему смертельно надоело…

Самое забавное, что я знал не больше других.

Своим обычным, нарочито будничным тоном он сообщил мне, что подал заявление по собственному желанию в связи с достижением пенсионного возраста. Почему сейчас? Да просто пришла пора, а еще очень хочется, не торопясь, с чувством и толком, написать несколько книг, материалы к которым он собирал всю жизнь. Кстати, вообще будет лучше, если я не стану думать об этом.

Совет был хоть куда!

Какая-то история за его отставкой, видимо, скрывалась. Но меня, хорошо это помню, тогда больше всего интересовал вопрос: связана ли его отставка с отъездом матери? Но спрашивать его об этом я не стал, потому что хорошо представлял себе, что услышу в ответ. Ничего. Тут была тайна, которую мне не суждено было знать. Да и зачем это мальчику с книжкой, спрятавшемуся на веранде?

Как-то неожиданно и стремительно у отца развилась болезнь суставов правой ноги, ему стало трудно ходить. Все чаще он стал прибегать к помощи палки. На самом деле это была шикарная трость с серебряным набалдашником, он зачем-то уже давно купил ее в антикварном магазине. Врачи предлагали операции, тяжелые тренировки, но отец отказался. Сказал: зачем мучить себя и других? Главное, до сортира при нужде добраться, а большего пока и не надо.

Он ушел на пенсию и все больше времени проводил дома. Стало заметно, что ему уже скучно в спорах и разговорах стоять на своем, убеждать в своей правоте. Он не то чтобы соглашался теперь с чужими доводами и утверждениями, а как-то легко уходил от острого разговора, приятно улыбнувшись или пожав плечами. По-моему, не потому, что не верил в свою правоту. Он просто перестал возлагать надежды на людей. Он как будто теперь знал что-то недоступное их пониманию.

Теперь он пишет книги - историю прокуратуры, описывает жизнь и деяния российских прокуроров, разные интересные дела из прошлого. Когда я работал в газете, мы вдвоем вели рубрику, в которой рассказывали криминальные истории советских времен. Отец давал сюжеты, а я придавал им литературную форму. Руководство газеты ценило их, прежде всего потому, что там вроде бы разоблачалось советское карательное и телефонное право. Хотя на самом-то деле и тогда все было гораздо сложнее, и многое проистекало из обычных человеческих страстей, слабостей и заблуждений. Но начальство находило в наших писаниях то, что хотело, а я не видел нужды его в чем-то переубеждать. Наверное, научился этому от отца. А может, у меня это врожденное.

Когда мать уехала, возник еще один момент. Кто-то должен был ухаживать за отцом, практически не выбиравшимся из квартиры. К счастью, нашлась женщина, взявшаяся за домашние дела. Но потом она почему-то решила, что может стать в доме хозяйкой в полном смысле слова. Пришлось с ней расстаться и искать новую помощницу. А потом еще одну. К тому же меня не оставляла мысль, что, несмотря на больную ногу, у отца должны быть естественные мужские желания. Однажды, а я был сильно на взводе, причем уже не первый день, и потому сказал ему, что, может, нужна женщина, которая будет помогать по дому, и вообще…

- Сынок, ты предлагаешь мне женщину? - уточнил отец. - Спасибо, но как человек старомодный я в этих вопросах предпочитаю самостоятельность. Ты уж извини.

- Да нет, я просто подумал…

- Не бери в голову, этой проблемы нет. Вера, как ты выражаешься, и помогает, и вообще…

Ах, вот оно что, подумал я, надо было догадаться. Вера была его лечащим врачом в былые начальственные времена. А еще она была безнадежно влюблена в отца, что не помешало ей выйти замуж и завести детей. Но муж, забитый нуждой преподаватель пединститута, никак не мог соотноситься с победоносным генералом Ледниковым, в кабинете которого хранились три мундира, один из них парадный - по-адмиральски белоснежный с золотыми погонами, серая шинель с каракулевым воротником и фуражка с кокардой. Муж не мог мешать, он просто был статистом, да еще и не из этой оперы.

- Еще об одном хочу предупредить сразу, - вдруг вернувшимся начальственным тоном проинформировал отец. - Вера ни на что не претендует и не будет претендовать впредь. Ее семьи это не касается и не коснется.

Возразить было нечего. Вера была лучшим вариантом, если не спасением. Тихая, незаметная, но ничего не забывающая, все умеющая. Она была только на два года старше меня, и однажды, дожидаясь отца в поликлинике, я вдруг разглядел, что с годами она превратилась из худосочной провинциальной девицы в весьма элегантную, знающую себе цену женщину. Как Хиллари Клинтон, время облагородило ее и придало значительности. Кстати, о ее влюбленности в отца знала даже мать, но не придавала этому никакого значения.

А вскоре наше семейство понесло еще одну тяжелую утрату. Однажды вечером моя жена сообщила мне, что мы давно уже чужие люди, что я совершенно равнодушен к ней и что это одиночество вдвоем ей просто надоело. Оказалось, мне просто нечего было возразить ей. Она была права, как никогда. Я даже не стал говорить, что ради сына мы должны попробовать справиться с временными трудностями. Потому что трудности эти были навсегда.

- Эту квартиру ты должен оставить мне и сыну, а сам поживешь у отца, там теперь просторно, - съязвила жена, намекая на отъезд матери.

Когда отец узнал, что я пришел к нему навеки поселиться, он даже не стал шутить по этому поводу. Спустя какое-то время риелторы нашли нам вариант в соседних домах - отцу трехкомнатная квартира, мне хорошая однокомнатная. Все правильно - у матери должна быть своя комната, когда она ненадолго появляется в Москве. В Братиславе у нее к тому времени уже был свой дом, небольшой, но очень уютный, как она говорила.

Отец промолчал и тогда, когда я следом за ним уволился из прокуратуры. Видимо, ему уже было понятно то, что открылось мне только со временем.

Увы, в отличие от платоновского героя, который не был наделен особой чувствительностью и на гробе своей жены вареную колбасу резал, я этой самой чувствительностью был наделен с избытком, в совершенно ненужных для жизни и работы в прокуратуре размерах. Ибо я все время ставил себя то на место жертв, то на место преступников, непрерывно входил в их положение и переживания. Размеренной работе следователя прокуратуры такие упражнения не способствуют. Ведь я не старался в интересах следствия понять образ их мыслей и способ действий, а просто переживал их страхи и ужасы, отчаяние и тоску.

Моим первым делом стало расследование пропажи десятилетнего мальчика Вити Милешина. Случилось это за три года до моего выхода на работу. Родители мальчика обратились в милицию с заявлением о пропаже ребенка. Милешины - родной отец Павел и мачеха Нина - утверждали, что мальчик, видимо, сбежал из дома, взяв с собой все бывшие дома деньги. Нина Милешина даже подсказала, где искать мальчика - в Иркутске, где когда-то жила его родная мать, умершая через несколько лет после его рождения, и где вроде бы остались какие-то ее родственники. Еще Милешины говорили, что у мальчика неустойчивая психика, он и раньше надолго уходил из дома, но обычно скоро возвращался.