Книга о табу на знание о том, кто ты - Алан Уотс

Основная форма этой борьбы называется Жизнь-против-Смерти. Это так называемая борьба за выживание, которая, как предполагается, является реальной, серьёзной задачей всех живых существ. В данном случае иллюзия держится на том, что (а) эта борьба временно успешна (мы продолжаем жить до тех пор, пока не умрём) и что (б) жизнь требует, от живущих усилий и изобретательности. Последнее, впрочем, верно и в отношении игр, которые не подразумевают серьёзной борьбы. Насколько мы знаем, животные не одержимы постоянным беспокойством о болезнях и смерти так, как мы, потому что они живут настоящим. Тем не менее они вступают в борьбу, когда ощущают голод или подвергаются нападению. Однако мы должны быть внимательными, когда говорим о животных в качестве модели «совершенно естественного» поведения. Ведь если «естественным» называть «доброе» или «мудрое», несомненно, что люди могут проявлять себя лучше, чем животные, хотя так случается далеко не всегда.

Люди относятся к смерти как к большому пугалу, и особенно это характерно для представителей Западного мира. Причина этого, вероятно, кроется в том, что не так давно повсеместно было распространено христианское поверье, согласно которому за смертью последует ужасный Страшный Суд, на котором будут решать, куда приписать грешника — на временные муки в Чистилище или на вечную агонию в Ад. Сегодня же более популярно мнение о том, что после смерти мы попадаем в вечную пустоту. Пытаясь вообразить себе это своеобразное переживание, мы прежде всего думаем о человеке, которого заживо похоронили и держат под землёй вечно. Нет больше друзей, солнечного света и пения птиц — только тьма и тьма без конца.

Не уходи по своей воле в эту ночь, что тьмою манит…До последнего борись за свою жизнь и света танец.

С помощью воображения невозможно представить себе абсолютную пустоту, и потому этот пробел заполняют наши фантазии. Нечто подобное происходит в экспериментах по изоляции органов чувств (experiments with sensory deprivation), участников которых погружают в воду в звуко- и светонепроницаемых помещениях. Поэтому когда смерть рассматривается как окончательная победа Чёрного над Белым в чрезвычайно серьёзной Игре Белое-должно-победить, фантазии, которые заполняют этот пробел, становятся довольно неприятными. Даже популярные образы Небес у нас довольно суровы, потому что Бога, как правило, воображают себе в виде очень серьёзного и грозного Дедушки, восседающего на троне в громадной церкви — а в церкви, как известно, человек может благопристойно «возрадоваться», но не может от души, раскатисто рассмеяться.

О как велика их радость и слава,Вечное счастье блаженных в Раю!

Кто желает, чтобы его нарядили в стихарь и навсегда заперли в церкви, где ничего нельзя делать, а можно только петь «Аллилуйя!»? Эти образы, разумеется, являются исключительно символическими, но ведь все мы знаем, как дети относятся к Божьей Доброй Книге в чёрном переплёте и с совершенно непонятным шрифтом, а также к традиционным протестантским праздникам. Мыслящие христиане перерастают эти ужасные образы, но в детстве страх уходит глубоко в подсознание и оттуда продолжает определять наше отношение к смерти.

Есть все основания полагать, что представления о смерти человек получает в ходе воспитания в обществе, потому что на сегодняшний день наука не даёт убедительных доказательств в пользу того, что существуют какие-то врождённые природные эмоции, связанные с умиранием. В качестве примера представлений, формируемых у человека обществом, можно привести широко распространённое мнение о том, что рождение ребёнка должно быть болезненным. Христианство утверждает, что страдания в данном случае являются наказанием за Первородный Грех или массу приятных переживаний при его зачатии. Ведь Бог сказал Еве и всем её дочерям: «В болезни будешь рожать детей» (Быт. 3 16). Итак, все верили, что давая жизнь ребёнку, женщина обязательно должна мучиться, и они выполняли этот долг, а многие продолжают это делать и по сей день. В то же время мы были немало удивлены, когда обнаружили, что в «первобытных» обществах женщины рожают детей, работая в поле. Они просто приседают, производят дитя на свет, перекусывают пуповину, кормят ребёнка, пеленают его и продолжают работу. Дело не в том, что эти женщины так разительно отличаются от наших, — у них просто другое отношение к родам. И вот наши гинекологи недавно обнаружили, что многих женщин не так уж трудно подготовить к естественным и лёгким родам. «Родовые муки» для этого переименовывают в «напряжения», после чего будущие матери регулярно проделывают ряд подготовительных упражнений, смысл которых в том, чтобы научиться расслабляться под это напряжение и содействовать ему. Роды — это не болезнь, говорят им. Женщину забирают в роддом только для перестраховки на тот случай, если что-то пойдёт не так как нужно. А в последнее время становится всё более популярной традиция принимать роды на дому.

Понятно, что преждевременная смерть может наступить в результате болезни, но — как и рождение — смерть как таковая совсем не является болезнью. Это естественный и необходимый конец человеческой жизни — такой же естественный, как опадание жёлтых листьев осенью. (Неопадающие листья, как известно, делают из пластика, и поэтому не будет ничего удивительного, если когда-нибудь хирурги смогут заменить все наши органы пластиковыми устройствами, в результате чего человек станет бессмертным, превратившись в пластиковую модель себя.) Поэтому врачам следует рассмотреть возможность подготовки человека к смерти и связанными с ней переживаниями по аналогии с тем, как они готовят беременных женщин к родам.

Ведь по большому счёту смерть — это великое событие. До тех пор пока она не довлеет над нами, мы привязываемся к себе и всему, что окружает нас в жизни, проводя день за днём в привычном безысходном беспокойстве. При этом всё, что связано со смертью, мы сознательно отодвигаем в самые отдалённые уголки ума. Но наступает время, когда мы узнаём, что наши дни сочтены. В этой ситуации у нас появляются идеальные условия для того, чтобы полностью отпустить себя (to let go of oneself). Если это происходит, человек оказывается освобождённым из тюрьмы своего эго. Поэтому вполне естественно, что смерть представляет собой уникальную возможность пробудиться к знанию своего подлинного Я, которое исполняет на космической сцене нашу Вселенную. А значит, смерть может быть поводом для большей радости. Однако в наши дни распространён обычай, который требует от врачей, медсестёр и родственников умирающего, чтобы они обманывали его. Все эти люди должны ходить вокруг него с улыбками на лицах и уверять его, что он всё-таки выздоровеет, что через неделю он вернётся домой и тогда вся семья поедет отдыхать на море. Хуже всего то, что врачей никогда не учат, как нужно вести себя с безнадёжно больными. В этом отношении католический священник находится в гораздо более выгодном положении: как правило, он знает, что нужно делать в присутствии умирающего. Поэтому он действует без слёз, неловкости и невнятного бормотания. Однако врач должен, согласно всеобщему мнению, стараться любой ценой продлить жизнь — для этого он вправе распоряжаться всеми сбережениями больного и его семьи.

Ананда Кумарасвами[6] однажды сказал мне, что предпочёл бы умереть на десять лет раньше, но не на десять минут позже — когда старость или отравление лекарствами не дадут ему отпустить себя, «лечь в могилу по своей доброй воле».[7] «Я молюсь, — часто говорил он, — чтобы смерть не застала меня врасплох и я успел выйти из игры». Речь идёт о том, чтобы успеть отпустить себя. Вот почему Г. И. Гурджиев, этот восхитительный плут-мудрец, писал в книге «Всё и вся» («All and Everything»):

В настоящее время единственная возможность спасти жителей планеты Земля состоит в том, чтобы внедрить в их сознание новый механизм… Его свойства должны быть таковы, чтобы каждый из этих несчастных в своей жизни постоянно осознавал и чувствовал неизбежность своей смерти, равно как и смерти каждого, на ком останавливается его взгляд или внимание.

Только такое осознание и такое чувство смогут в наши дни уничтожить эгоизм, который кристаллизовался в людях.

Принимая во внимание наши сегодняшние воззрения относительно смерти, слова Гурджиева выглядят как рекомендация жить в кошмарном сне. Однако постоянное осознание смерти до неузнаваемости преображает мир в глазах человека. Он начинает видеть его медленно проплывающим мимо и почти прозрачным, подобным тонкой струйке голубого дыма, растворяющейся в воздухе. И при этом ему становится очевидно, что не за что цепляться, да и некому. Это наводит грусть только до тех пор, пока остаётся хотя бы малейшая надежда на то, что существует какой-то выход из сложившегося положения — что мы можем ещё ненадолго продлить жизнь или что существует какая-то призрачная душа, с помощью которой наше эго выживет после смерти тела. (Этим я не хочу сказать, что не существует никакой жизни личности после смерти, — я говорю только, что вера в эту жизнь продолжает держать нас в рабстве).