Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа - Андрей Орлов

Поднялись все, сгрудились над Филиппом. Несколько минут солдаты переваривали прочитанное, потом стали растерянно переглядываться.

– И что? – не сразу въехал Федорчук. – Ну и пусть пуляют, чтобы империалисты нас боялись. Намекаете, что нам на голову может прилететь какая-нибудь болванка? Да ладно. – Он преувеличенно бодро засмеялся. – Наоборот же! Если по нам стрельнут, то быстрее найдут.

– Хорошо тебе, Вовка, – вздохнул Филипп.

– Это почему мне хорошо? – обиделся Федорчук.

– А потому, – огрызнулся Полонский. – В мире много великих и умных людей, но тебя среди них нет. Что тут непонятного? Мы в курсе, что готовятся учения, но никто не знал, на какую тему. Район стрельбы – это тот самый, где мы сейчас находимся! Значит, искать нас в этом квадрате не будут. Значит, посторонних судов, у которых мы можем попросить помощь, тоже не предвидится! Район закрыт для плавания. Они же не сумасшедшие. Зачем лезть под наши баллистические ракеты, если проще это дело обогнуть? И как же вовремя, черт возьми, – с пятнадцатого января по пятнадцатое февраля!

Прозревшие солдаты потрясенно помалкивали, вникали в масштаб разверзшегося бедствия. Полонский злобно скомкал газету и бросил в топку.

– Да ладно, – неуверенно пробормотал Серега. – Неужто совсем никто не плавает? Ну, боятся нас, конечно. Но ведь самолеты летают? – Он с надеждой уставился на бледнеющего сержанта. – Мы можем на палубе что-нибудь написать, и сверху увидят.

– Точно, – согласился Филипп. – «Народ и партия едины». И нас спасут.

– Не кощунствуй, – разозлился Серега. – Напишем, что обычно пишут: SOS или как там его…

– Напишем, Серега, напишем, – скрипнул зубами Ахмет. – Кровью. Или углем. Как только снег растает. – Сержант погрузился в мрачную задумчивость.

– Ну все, – обреченно вымолвил Полонский. – Сейчас наш командир заявит, что самая лучшая профилактика от вредных мыслей – работа на свежем воздухе. Боже правый, как мне надоело воевать со льдом!..

Ночью вновь усилился шторм, разгулялись волны. Парней мутило, они по очереди бегали в крохотный гальюн, где обнимались с разбитым унитазом и выворачивали душу. Мрачное утро не отличалось от предыдущего – свинцовые тучи над головой, вихрился снег. Иногда он прекращался, и с неба проливался ледяной дождь, находиться под которым было в принципе невозможно.

Злобный тайфун долго не желал отпускать свою жертву, но к одиннадцати часам шторм ослабел, море практически успокоилось. Парни снова в качестве зарядки долбили лед, облепивший борта, сгребали снег с палубы. Потом курили, окутывая кубрик прогорклым дымом не самого качественного табака. Варили перловку в морской воде, добыть которую не представляло никакой сложности, имея веревку и несколько котелков.

– Хорошо, что солить не надо, – прокомментировал Серега, тоскливо взирая, как попыхивает в котелке на буржуйке подозрительная серая масса.

– Мясо будет на ужин, – сообщил утешительную весть сержант. – Для тех, кто этого заслужит.

Перловка без ничего была лишь условно съедобным продуктом. В армейских кругах ее презрительно величали шрапнелью. Но ели за милую душу, облизывали миски. Потом бойцы нагрели воды и заварили байховый чай, оказавшийся к их удивлению вполне приличным и ароматным.

– Шоколада нет, – предупредил перед началом чаепития Ахмет. – Он сегодня воображаемый. – А как закончили трапезу, сержант сообщил еще одну, не самую приятную новость: – Обеда не будет, товарищи бойцы. Он совмещается с ужином и назначается на восемнадцать часов.

– Да ладно, жить можно. – Федорчук сладко потянулся, перетащил матрас на голые нары и погрузился в глубокий «предобеденный» сон, успев пробормотать: – А в части сейчас на стрельбище побежали бы. Мы в отпуске, пацаны, почти гражданские люди.

О последствиях, связанных с оставлением места службы, да еще и с оружием, думать пока не хотелось. Остаток дня караул дежурил по очереди в рубке, вглядываясь в надоевший морской пейзаж. Временами парни опасливо косились на пасмурное небо. Не рухнет ли на голову отвалившаяся ступень баллистической ракеты?

Неутихающий тайфун гнал на запад пенистые волны. Потеплело, временами из туч прорывался дождь. В такие периоды лед, облепивший борта, превращался в кашу, отбивать его не составляло труда. Парни снова набили им емкости, а потом лениво болтали в кубрике. С наступлением вечера они зажгли свечи и расставили их по периметру. Дверь на палубу пришлось закрыть – любопытный ветер имел привычку забираться во все уголки. Затулин лениво медитировал, что-то напевал под нос, Федорчук маялся от безделья, поглядывая на часы, – не за горами был обещанный сержантом обед, совмещенный с ужином. Филипп Полонский читал потрепанную книжку, пристроив рядом консервную банку с коптящей свечой.

– Что читаешь? – зевнув, пробормотал Федорчук.

– «Войну миров».

– А почему такая тонкая? – не понял Вовка.

Полонский удивился. Потом до него дошло.

– Запомни, Федорчук, «Война миров» и «Война и мир» – это разные книги. И авторы разные, а также художественная направленность и социальный посыл. – Федорчук обиженно скуксился, на нарах сдавленно захихикал сержант, и Полонский добавил – Прости, я не хотел тебя обидеть. Но здорово вышло, да? – Он подмигнул и залился простуженным смехом.

Третье утро, последние две банки перловой каши с мясом, чай. «Радостное» открытие: всю ночь валил густой снег, на палубе можно рыть окопы, а баржа превратилась в навороченный ледовый городок.

– Ну все, – обреченно пробормотал Серега. – До ужина будет чем заняться. Ну что, пацаны, все на штурм ледового городка?

Холодное течение снова преподносило сюрпризы. Разгулялся шторм, баржу вертело и трепало. Отвалилась рифленая подошва от аппарели и теперь постоянно издавала на ветру заупокойный раздражающий звук, вроде трещотки из набора музыкальных инструментов у отсталых народностей. Находиться на палубе в такую погоду было чистым самоубийством.

– Прибраться в кубрике! – распорядился сержант, обозрев последствия шторма в отдельно взятом жилом помещении.

– Слушаемся, товарищ сержант! – Полонский шутливо вытянулся. – Есть переместить весь хлам в самые незаметные места.

На ужин снова была перловая крупа. Остатки ссыпали в стакан – получилось с горкой. Все четверо сидели кружком, меланхолично разглядывали пыльную чудо-еду, произведенную из ячменя по «старинным народным технологиям». Хотелось мяса! Но сержант категорически запретил покушаться, даже смотреть на последние две банки говяжьей тушенки.

– И чего мы ее гипнотизируем? – не выдержал Полонский. – Думаете, больше станет?

– Ну, если варить дольше, станет больше, – неуверенно изрек Серега.

– Варим половину, – принял непростое и заведомо непопулярное решение Затулин. – Серега прав, чем дольше варишь, тем сильнее она разваривается, и каши становится много. И нечего мне тут делать жалобные лица! – Сержант нахмурился. – Сами же потом спасибо скажете. Ну, чего уставились, как на врага народа? – разозлился он. – Вы что, не советские люди? Не научились хладнокровно сносить тяготы и лишения?

– Мы голодные советские люди, – пожаловался Филипп и поволокся с котелком за морской водой.

К тягостным пробуждениям, исполненным тоской у горла и спазмами в желудках, парни начинали привыкать. Качка становилась обыденным явлением. Иногда валяло больше, иногда меньше. Люди стонали, шевелились, открывали мутные глаза, обведенные темными кругами. Две свечи в алюминиевых кружках еще не прогорели. Они поднимались как мертвецы, ожившие и выбирающиеся из могил, осоловело смотрели друг на друга – опухшие, обрастающие щетиной, с тоскливой поволокой в глазах.

– Подъем, рота! – Сержант хрипел и откашливался. – Кто рано встает, тому бог дает.

– Чего он дает? – стонал Серега, растирая воспаленные глаза. – Пинка, что ли? Бога нет – научно доказанный факт.

– Кто рано встает, тому очень жаль, что он поздно лег, – предложил иную формулировку взъерошенный Полонский. – Полночи ворочался, уснуть не мог, а вы тут храпели, злыдни, убил бы всех по очереди. Хочу как улитка, – размечтался он. – Спать по три года, и чтобы никто не лез, и чтобы кормили из трубочки.

– Чем тут пахнет? – брезгливо морщился Затулин.

– Чем-чем, – огрызался Полонский. – Можно подумать, сам не знаешь. Потом, страхом, пепельницей, портянками, дерьмом и блевотиной из клозета.

– Тьфу, блатной притон какой-то. Пустых бутылок не хватает.

– Полных не хватает, Ахмет, полных бутылок. Но мы тебя поняли. Завтрака не будет, пока не наведем порядок, не прочистим толчок и не проветрим помещение. А потом грянем наше дружное ура и наконец-то наедимся.

Парни снова сбились в кружок и уныло созерцали усохшую кучку продуктов: полстакана перловой крупы, две банки тушенки, картошку, вымоченную в солярке. От восьми пачек «Беломора» осталось пять. В баке растаял лед, и уровень воды немного поднялся.