Давид Бек - Мелик-Акопян Акоп Раффи

— Ням-ням… вот я ем, вот я ем! — говорил он, гримасничая.

— Чтоб подавиться тебе! — повторила мать. — Уж я расправлюсь с тобой!

В одном из шатров на прекрасном хорасанском ковре сидела молодая женщина с ребенком на коленях. Ребенок сосал грудь. Золотистые лучи солнца проникали в палатку и приятно грели. Мать с грустью глядела на свое дитя, и ее черные глаза наполнились слезами. Младенец время от времени отрывался от груди, с улыбкой смотрел ей в лицо, словно давая знать, что еще не сыт. Голова матери была закутана в некое подобие чалмы, скрывавшей волосы. Эта женщина была Сюри, дочь Давида Отступника из Татева. Ее прежнее имя было Мариам, но после того, как она стала магометанкой, ее прозвали Сюри. Так называлась любимая жена хана, рано умершая. Отец продал Мариам в ханский гарем, чтобы получить меликство, сам тоже принял ислам, за что народ прозвал его Отступником. Для Татева он стал вторым Васаком[24]. Отступник взял себе турецкое имя Багр.

Сюри была печальна не оттого, что этой ночью мстительная рука завистницы лишила ее блестящих, как янтарь, волос. Не о том думала она, да и о чем жалеть? Что-то убавилось от ее красоты. Тем лучше, не бог весть какая потеря. Пусть считают это утратой те, кому дорога любовь хана. А кто он для нее? Зверь и злодей, которого она ненавидит всей душой, любовь которого вызывает только отвращение. Она пала жертвой отцовского честолюбия и не могла смириться с родительской жестокостью. Всякий раз, увидев армянского священника или заслышав звон церковных колоколов, она исполнялась горечи, лицо заливали слезы, и она думала, что погибла не только телом, но и душой. И без того этот мир так мрачен, еще и на том свете предстоит мучаться. Ее душа была полна веры. Она много наслышалась от матери о мусульманах, та считала, что есть их хлеб, одеваться в их одежды, даже прикасаться к ним грешно. Что же теперь? С ужасом смотрела она на любимое дитя, плоть от плоти ее, рожденное от мусульманина… Не раз думала задушить либо отравить его, но у нее опускались руки, когда она глядела на невинного младенца. Что в ней говорило, что удерживало от того, чтобы привести свой замысел в исполнение? Материнская любовь или мысль о совершаемом грехе?

Она печально смотрела на площадь между шатрами, по которой сновали полуголые ханские жены, подобно медвежатам копошились ребятишки, бегали взад-вперед потерявшие голову служанки, где все пребывало в необычном оживлении, и думала — что случилось? На тагане еще не кончили выпекать хлеб, в котлах варился обед, жернова непрестанно мололи зерно, воздух наполняли аппетитные запахи этой исполинской кухни. Солнце поднялось довольно высоко, туман рассеялся, на сиреневом небе не оставалось ни облачка, лесистые горы колыхались в солнечных лучах, являя собой чудесное зрелище. Не оставляя материнской груди, ребенок закрыл глаза и задремал, он еще двигал розовыми губками, воображая, что сосет. Мать осторожно уложила его на подушку и стала готовить люльку, что была привязана между двумя столбами шатра. В это время, опасливо оглядываясь, вошел в палатку полный и невысокий мужчина. Седые волосы говорили о том, что ему давно уже за пятьдесят, на увядшем, морщинистом, как у старухи, лице не было и следов растительности. Смуглая кожа была цвета желтой меди, глаза тусклые, а голос, схожий с неустановившимся голосом подростка, казалось, шел из живота. Этот старый ребенок с глубоким почтением подошел к госпоже, опустился на колени и сказал:

— У меня к тебе просьба.

— Знаю какая, Ахмед, — ответила госпожа и отвернулась, — но лучше бы тебе помолчать.

Старик взял лежавшую у входа туфлю госпожи, прижал к своим иссохшим губам и произнес:

— Целую тебе ногу, выслушай мольбу старого Ахмеда.

— Не надо, Ахмед, я поклялась никогда не видеть его.

Старик попытался повторить свою просьбу, но госпожа приказала ему удалиться, сказав, что он может разбудить ребенка.

По национальности Ахмед был армянин, родом из Карадага, искуснейший игрок на таре[25]. Он был еще юношей, когда хан велел привести его к себе и держал среди сазандаров[26], которых не отпускал от себя. А чтобы Ахмед был вхож в его гарем, приказал оскопить юношу. Долгие годы Ахмед развлекал его жен игрой на таре, состарившись, бросил играть и теперь исполнял обязанности главного гаремного евнуха. Но как святыню, он сохранил в душе христианскую веру…

VI

Ахмед вышел из шатра и направился к палатке, что была разбита довольно далеко от гарема в глубине леса. Здесь же стояло еще несколько палаток, отведенных для телохранителей и слуг хана. На дороге Ахмеда поджидал какой-то человек. При виде евнуха он подошел и спросил:

— Ну, как?

Ахмед рассказал ему, что он испробовал все, умолял, уговаривал, ногу ей целовал, но госпожа все твердила: «Нет, не хочу с ним видеться».

— Она не хочет видеться с родным отцом? Что ж, хорошо, — с глубокой горечью повторил мужчина и пошел к отведенной ему палатке.

Еще долго смотрел ему вслед Ахмед. Потом покачал головой и произнес про себя: «Такой отец, как ты, недостоин видеться со своей дочерью».

Отец Сюри (а это был он) когда-то справлял при татевском мелике Гюлумбаре должность рассыльного и соглядатая, был очень любим им. Но он польстился на место своего благодетеля и отравил его, а потом подкупил хана Фатали своей дочерью и не только сумел избежать наказания, но и достиг своего — получил меликство в Татеве. Власть, приобретенная с помощью насилия и измены, стала совершенно невыносима жителям Татева, особенно после того, как Отступник изменил вере предков. Чтобы держать в покорности население Татева и укрепить свое неустойчивое положение, Отступник вынужден был без конца угождать прихотям хана. Был он небольшого роста, хромой и волосатый, точно обезьяна. Если верить народной поговорке, будто хромые хитроумны, то Отступник был воплощением хитрости. Про таких, как он, говорят, что они родились на семь дней раньше сатаны.

Этот человек, не умевший грустить и отчаиваться, сердиться или отступать перед трудностями, услышав слова евнуха, внутренне как бы сломился. Родная дочь гнушалась им. Это был страшный удар. Отвергнутый всеми, осужденный проклятиями тысяч обездоленных, он давно уже ни во что не ставил слезы своих жертв, их страдания и кровь не трогали его. Но отказ дочери ранил прямо в сердце. Нетвердой поступью направился он к своему жилью, которое находилось не очень близко. Вокруг распевали птицы, но он ничего не слышал. В ярких лучах солнца вырисовывались деревья во всей их красоте, но он ничего не видел. Казалось, всякое чувство и желание убиты в нем. В голове царил беспорядок, он никак не мог собраться с мыслями. Многое хотел он сказать Сюри, с ней он связывал осуществление всех своих планов. Но все рушилось. Или он сегодня добьется успеха, или он погиб навеки…

Его горькие, безнадежные мысли были прерваны появлением какого-то мужчины, поджидавшего в кустах.

— Добрый день, — обратился к нему Давид Отступник, вопросительно глядя на него.

— Был бы добрый, коли… — незнакомец, не закончив, оглянулся вокруг, боясь, как бы кто не услышал его.

— Значит, не удалось? — нетерпеливо спросил мелик.

— Нет… ничего нельзя сделать.

— Почему?

Незнакомец едва слышным голосом стал рассказывать, что он прибег ко всяким уловкам, но безуспешно. С того дня, как привели пленных, ханум[27] (речь шла о Сюри) заботливо ухаживает за ними. Чтобы быть вне подозрений, она привлекла к делу главного евнуха. Этот старый лис так хитер, что самого дьявола подкует. Поклоняется Сюри, как идолу, готов выполнить любое ее приказание. Если ханум попросит броситься в огонь и в воду, он, не пикнув, сделает это. Он не только кормит пленных, но и навещает их по ночам к даже выставил охрану, чтобы ни один волос не упал с их головы. Проникнуть в пещеру невозможно. Охрана — все близкие люди Ахмеда — не предаст его и за тысячу туманов. К тому же хан Фатали с ним очень считается, и все боятся главного евнуха.