Медовый месяц: Рассказы - Кэтрин Мэнсфилд

— Какая шляпа мне нужна, Гарри? — спросила девушка, когда Розабел вынула булавки из ее шляпки, развязала вуаль и подала ей ручное зеркало.

— Вам нужна черная шляпа, — ответил он, — черная шляпа с пером, и чтобы оно шло вокруг всей тульи, а потом вокруг шеи и завязывалось бантом под подбородком, и чтобы концы его свисали до пояса, — перо должно быть порядочных размеров.

Девушка посмотрела на Розабел смеющимися глазами:

— Найдется у вас что-нибудь в этом роде?

Им было ужасно трудно угодить. Гарри требовал невозможного, и Розабел почти отчаялась. И тут вспомнила о большой коробке наверху: ее еще не распаковывали.

— Одну минуточку, мадам, — сказала она, — кажется, я смогу показать вам то, что вы хотите.

Задыхаясь, она взбежала наверх, разрезала веревки, сорвала папиросную бумагу — и что же! — там оказалась именно такая шляпа: большая, мягкая, с огромным изогнутым пером и черной бархатной розой — ничего лишнего. Они были в восторге. Девушка примерила ее, а потом протянула Розабел.

— Мне хочется посмотреть ее на вас, — сказала она очень серьезно и даже слегка нахмурилась.

Розабел подошла к зеркалу, надела шляпу на свои каштановые волосы и затем обернулась к ним.

— О Гарри, какая восхитительная шляпа! Я непременно возьму ее! — Девушка снова улыбнулась Розабел: — Она вам необыкновенно идет.

Внезапно непонятный гнев охватил Розабел. Ей захотелось швырнуть эту очаровательную, изящную вещь в лицо девушке. Она вспыхнула и наклонилась над шляпой.

— Шляпа прелестно отделана изнутри, мадам, — сказала она.

Девушка выпорхнула на улицу и села в автомобиль, оставив Гарри расплачиваться и нести картонку.

Розабел слышала, как она сказала: «Я поеду прямо домой и надену ее, а затем мы отправимся завтракать».

Молодой человек стоял, склонившись к Розабел, пока она писала чек, потом положил ей в руку деньги.

— Когда-нибудь позировали? — спросил он.

— Нет, — коротко ответила она, почувствовав быструю перемену в его тоне — едва заметный оттенок дерзости и фамильярности.

— Напрасно, — сказал Гарри. — у вас чертовски миленькая фигурка.

Розабел не обратила ни малейшего внимания на его слова. Как он был красив!

Весь день она думала только о нем. Его лицо неотступно стояло перед ее глазами, она видела тонкие прямые брови, чуть волнистые зачесанные назад волосы, насмешливый высокомерный рот. Она опять представила себе его тонкие руки, прикасающиеся к ее руке… Розабел быстрым движением откинула с лица волосы — лоб у нее был горячий. Если бы эти тонкие руки задержались на мгновение… Счастливица эта девушка!

Предположим, они поменялись местами. Розабел едет с ним домой. Разумеется, они влюблены друг в друга, еще не помолвлены, но очень близки к этому. Она говорит: «Я вернусь через минуту». Он ждет ее в машине, а служанка несет вслед за ней картонку со шляпой. Розабел поднимается к себе в большую бело-розовую спальню, где повсюду в потускневших серебряных вазах стоят розы. Она садится перед зеркалом, а маленькая горничная-француженка надевает на нее шляпу, достает тонкую, прозрачную вуаль и новую пару белых лайковых перчаток (у тех перчаток, которые она надевала сегодня утром, отскочила пуговка). Надушив мех, перчатки и носовой платок, захватив большую муфту, Розабел сбегает по лестнице. Дворецкий распахивает дверь. Гарри ее ждет, и они вместе уезжают…

«Вот это жизнь», — думает Розабел.

По пути в Карлтон-клуб они останавливаются у Жерара, Гарри покупает огромный букет пармских фиалок и кладет их на колени Розабел.

— Какая прелесть, — говорит она, прижимая фиалки к лицу.

— Я хотел бы видеть вас всегда такой, — говорит Гарри, — с фиалками в руках.

(Розабел почувствовала, что колени у нее затекли, она села на пол и прислонилась головой к стене.)

А какой завтрак! Стол уставлен цветами, тихо играет спрятанный за пальмами оркестр, и музыка возбуждает ее, как вино. Суп, устрицы, жареные голуби, картофель со сливками, конечно шампанское, а потом кофе и сигареты. Она сидит, наклонившись вперед, вертит в руке бокал и болтает с той обворожительной непринужденностью, которую так любит Гарри. Затем дневной концерт — что-нибудь такое, что захватывает их обоих, — а потом чай в «Коттедже».

— Сахару? Молока? Сливок? — маленькие, простые вопросы как бы подчеркивают радостную близость между ними.

В сумерках она возвращается к себе; кажется, будто аромат пармских фиалок заливает благоуханием весь дом.

— Я заеду за вами в девять, — говорит он и уходит.

В будуаре горит камин, занавеси опущены, ее ждет целая груда писем: приглашения в оперу, на обеды, балы, лодочную прогулку, автомобильное турне. Она равнодушно пробегает их глазами и идет наверх одеваться. В спальне тоже пылает камин, а на кровати разостлано роскошное сверкающее платье — белый тюль поверх серебристого чехла, — серебристый шарф, серебристые туфельки и крошечный серебристый веер. Розабел знает, что она привлекательней всех женщин на этом балу, все мужчины отдают дань ее красоте, чужеземный принц жаждет быть представленным этому английскому чуду. И вот — сладострастная ночь, музыка и ее прекрасные белые плечи.

Но она очень устала. Гарри отвозит ее домой и заходит к ней — только на одну минутку. В гостиной нет огня, но сонная горничная ждет ее в будуаре. Она сбрасывает бальную накидку, снимает перчатки; пламя играет в ее волосах, и Гарри подходит и обнимает ее: «Розабел, Розабел…» О, как покойно в его объятьях, а она так устала.

(Настоящая Розабел прикорнула на полу в темноте, засмеялась вслух и тут же зажала себе горячий рот рукой.)

На следующее утро они, конечно, едут в Гайд-Парк, в «Таймсе» объявлена их помолвка, все на свете знают об этом, все на свете ее поздравляют…

Вскоре они венчаются в церкви святого Георга на Ганновер-Сквер и едут в старое родовое поместье Гарри, чтобы провести там медовый месяц. Крестьяне в деревне низко кланяются, когда они проезжают, а Гарри крепко сжимает ей под пледом руку. В этот вечер она опять надевает свое белое с серебром платье. Она чувствует себя усталой после путешествия и рано удаляется в спальню… совсем рано.

Настоящая Розабел поднялась с пола и стала медленно раздеваться, вешая одежду на спинку стула. Она натянула через голову грубую коленкоровую ночную рубашку, вытащила шпильки из волос — они окутали ее теплой, мягкой коричневой волной. Затем она задула свечу, ощупью добралась до кровати и, закутавшись в шерстяное одеяльце и грязное бумажное покрывало, свернулась калачиком.

Так она спала, и видела сны, и улыбалась, и один раз, не просыпаясь, протянула руку, словно стараясь коснуться чего-то.

Ночь прошла. Холодные пальцы рассвета сомкнулись на ее непокрытой руке, серый день проник в унылую комнату. Розабел поежилась, не то всхлипнула, не то вздохнула и села. И оттого, что в наследство ей достался тот трагический оптимизм, который слишком часто оказывается единственным достоянием юности, еще не совсем проснувшись, она улыбнулась чуть дрогнувшими губами.

Новые платья

перевод Л. Володарской

Миссис Карсфилд и ее мать сидели за обеденным столом и дошивали платья из зеленого кашемира, которые юные мисс Карлсфилд должны были надеть утром в церковь. Пояски цвета незрелых яблок и соломенные шляпки с ленточками-хвостиками уже были готовы. Миссис Карсфилд очень хотелось успеть до завтра, а так как Генри не спешил возвращаться из своей Политической лиги, то она могла спокойно сидеть в столовой, не обращая внимания на «маленький кавардак». Красная скатерть была снята со стола, и на него водружена швейная машинка (их с Генри свадебный подарок). Здесь же стояла коричневая рабочая корзинка, а вокруг как попало лежали куски и кусочки материи и несколько потрепанных модных журналов. Миссис Карсфилд нарочито медленно крутила ручку машинки. Она боялась, что не хватит зеленых ниток, а ей, уставшей до изнеможения, казалось, будто таким способом она расходует их меньше. Ее мать удобно устроилась в кресле-качалке. Подставив под ноги низкую скамеечку и завернув подол юбки, она заделывала швы и обшивала узкими кружевами воротнички и манжеты. Однако неровное пламя в газовой лампе отвлекало ее внимание.

— Нет, Анна, что ни говори, а туда все-таки попала вода. — Помолчав немного, она опять повторяла: — Вода там, помяни мое слово. Что есть, то есть.

Анна же хмурила брови и еще ниже склонялась над машинкой.

«Всегда одно и то же… одно и то же… Никакие нервы не выдержат, — проносилось у нее в мыслях. — И, как нарочно, когда Генри нет дома. Старость… Надо терпеть… А где взять силы?» — неслышно размышляла она.

— Мама, — вдруг сказала она, — подпушку на Розином платье сделайте побольше. Девочка очень растет последнее время. Да, забыла. К манжетам Элен не надо пришивать кружева. Пусть будет хоть какая-то разница. К тому же она стала ужасной неряхой. За все хватается.