Черная книга - Орхан Памук

Его что, каждый день теперь печатают? Не читал!" После этого включится отец: «Я не считаю правильным, что он так резко выступает против премьер-министра!» А мама произнесет фразу, из которой неясно будет, кого она считает правым — премьер-министра, моего отца или Джеляля: «Даже если ты не разделяешь чье-то мнение, уважай личность другого человека». Осмелевшая от такого неопределенного высказывания, в разговор вступит тетя Сузан: «Своими рассуждениями о бессмертии, безбожии и табаке он напоминает мне французов!» — и продолжит развивать тему сигарет и табака. Эсма-ханым, которая так и не решила, на сколько персон накрывать стол, стелет скатерть, как большую свежую простыню на постель — держит за один край и, взмахнув над столом, не выпуская сигарету изо рта, наблюдает, как удачно опускается противоположный край; потом я услышу, как снова вспыхивает спор между Эсмой-ханым и дядей Мелихом: «Эсма-ханым, ведь сигареты обостряют твою астму!» — «Если сигареты обостряют астму, то сначала ты, Мелих-бей, брось курить!» При этих словах я выйду из комнаты. На кухне среди теста и брынзы, в чаду разогретого масла, как волшебница, нагревшая котел для приготовления чудесного эликсира (волосы повязаны платком, чтобы на них не попало масло), тетя Хале печет пирожки; чтобы заслужить мое особое внимание, любовь, а может, и поцелуй, она быстро, как взятку — «Никому не говори!» — сунет мне в рот пышущий жаром пирожок и спросит: «Горячий?» А у меня от ожога на глазях выступят слезы, и я даже не смогу ей ответить: «Очень!» Из кухни я пойду в комнату, где проводили бессонные ночи Дедушка и Бабушка в обнимку с голубым одеялом, на котором Бабушка учила нас с Рюйей арифметике, чтению и рисованию; после их смерти сюда перебрался Васыф со своими любимыми японскими рыбками. В комнате я увижу Васыфа и Рюйю, они вместе будут любоваться рыбками или рассматривать коллекцию вырезок Васыфа из газет и журналов. Я присоединюсь к ним, и первые минуты, как бы для того, чтобы не было заметно, что Васыф глухонемой, мы с Рюйей будем молчать, а потом, совсем как в детстве, языком жестов, который мы для себя придумали, представим Васыфу сцену из старого фильма, недавно показанного по телевизору, или опять изобразим сцену из «Призрака в опере», всякий раз приводившую Васыфа в волнение. А потом понятливый Васыф отвернется от нас и подойдет к своим любимым рыбкам; мы с Рюйей посмотрим друг на друга — я не видел тебя с утра, мы не разговаривали со вчерашнего вечера, я спрошу: «Как ты?» — «Ничего, нормально!» — как всегда ответишь ты, и я сосредоточенно буду думать, не кроется ли что-нибудь этакое в твоих словах, а чтобы скрыть тщетность моих раздумий, спрошу: «Чем ты сегодня занималась? Что ты делала сегодня, Рюйя?» — будто не знаю, что ты так и не начала переводить детектив, как собиралась, что ты клюешь носом, переворачивая страницы старых полицейских романов, ни один из которых я так и не смог осилить. Тетя Хале открыла дверь:

— А где же Рюйя?

— Она не пришла? — удивился Галип. — Разве вы не звонили ей?

— Я звонила, но никто не ответил. Я подумала, что ты ей сообщишь. — Может, она наверху, у отца? — предположил Галип.

— Да нет, твои дядя с тетей давно спустились.Они помолчали.

— Она дома, — сказал Галип, — я сбегаю за ней.

— Ваш телефон не отвечал, — повторила тетя Хале, но Галип уже мчался вниз полестнице.

— Ладно, — крикнула вслед тетя Хале, — только не задерживайся. А то пирожкиостынут.

Галип шел быстро, холодный ветер, крутящий влажный снег, развевал полы его пальто, которое он носил уже девять лет (тема еще одной статьи Джеляля). Он давно подсчитал, что если не выходить на главный проспект, а идти маленькими улочками, то можно добраться от дома родственников до своего за двенадцать минут; он почти бежал в темноте мимо закрытых лавок, мимо работающего портного, мимо витрин, освещенных светом рекламы кока-колы и нейлоновых чулок. Его подсчет оказался довольно точен. Когда он вернулся по тем же улицам (перед портным лежала та же ткань, и он вдевал новую" нитку в иголку), прошло двадцать шесть минут. Открывшей дверь тете Сузан и остальным, когда они усаживались за стол, он сказал, что Рюйя простыла, напилась антибиотиков (проглотила все, что нашла в ящике стола) и заснула; она слышала днем телефонные звонки, но была не в силах подняться, а сейчас у нее нет аппетита, она хочет спать и просила передать всем привет.

Чтобы не сосредоточивать внимания на болезни жены, Галип хотел было начать: "Джеляль в сегодняшней статье… ", но, вдруг испугавшись этой своей привычки, сказал другое, неожиданно пришедшее на ум: «Тетя Хале, я забыл зайти в лавку Алааддина!»

В это время зазвонил телефон. Отец Галипа с серьезным видом снял трубку. «Наверно, из полицейского участка звонят», — подумал Галип. Отец разговаривал, переводя ничего не выражающий взгляд со стены (обои на стенах — в утешение — были такие же, как в доме Шехрикальп: зеленые почки, опавшие с кустов плюща) на сидящих за столом (у дяди Мелиха разыгрался приступ кашля; глухой Васыф, казалось, слышал разговор; волосы матери Галипа после многочисленных окрасок приняли наконец точно такой же цвет, как волосы красавицы тети Сузан); Галип, как и все, слушал, что говорит отец, а когда тот умолкал, пытался понять, кто там, на другом конце провода?

— Нет, нету, сегодня не видели, с кем я разговариваю? Спасибо… Я — дядя, к сожалению, сегодня не с нами…

«Кто-то разыскивает Рюйю», — подумал Галип.

— Спрашивали Джеляля, — отец, довольный, положил трубку, — пожилая дама,поклонница, ей очень понравилась статья, она хотела поговорить с Джелялем, спрашивала его адрес, телефон.

— А какая статья? — спросил Галип.

— Знаешь, Хале, — сказал отец, пропуская вопрос мимо ушей, — очень странно,голос этой женщины был удивительно похож на твой!

— Голос пожилой женщины вполне может быть похож на мой, — отозвалась тетяХале, и тут ее розовая шея вытянулась, как у гусыни, — но этот голос не имеет ничегообщего с моим!

— Откуда ты знаешь?

— Эта, как ты ее назвал, дама уже звонила утром, — сказала тетя Хале, — у этойособы голос мегеры, старающейся говорить голосом дамы. Даже похож на голос мужчины, который пытается говорить голосом пожилой дамы.

— А ты не спросила, как эта дама узнала наш номер телефона? — поинтересовалсяотец Галипа.

— Нет, — ответила тетя Хале, — не сочла нужным. С тех пор как Джеляль в своейгазете постоянно полощет наше грязное белье, будто сочиняет роман с продолжением,я не удивляюсь никаким его выходкам: он вполне мог дать наш номер, чтобы любопытные читатели подольше развлекались после какой-нибудь его статьи, где он в очереднойраз издевается над нами. Когда я вспоминаю покойных папу с мамой и думаю о том,сколько огорчений он им принес, я понимаю: нет ничего странного в том, что он дал нашномер телефона, единственное, что странно — и хотелось бы это узнать, — за что он насненавидит столько лет?

— Ненавидит, потому что коммунист. — Дядя Мелих, преодолев кашель, с победным видом закуривал сигарету. — Когда коммунисты поняли, что им не удастся обмануть ни рабочих, ни народ, они хотели, обманув солдат, устроить большевистскую революцию наподобие янычарского бунта. Джеляль же со своими «кровавыми» статьями иненавистью стал их орудием.

— Нет, — возразила тетя Хале, — это уж ты чересчур!

— Мне Рюйя сказала, я знаю, —настаивал дядя Мелих. Он даже хохотнул и не закашлялся. — Джеляль поверил, что после переворота, при новом, янычарско-болыиевистском — на турецкий лад-порядке он станет министром иностранных дел или послом во Франции, он даже стал самостоятельно изучать французский язык. Поэтому поначалу мне почти понравился этот призыв к революции (ясное дело, что никакой революции и быть не могло), я подумал: а вдруг благодаря этому призыву мой сын, который в молодости не удосужился выучить иностранный язык из-за того, что вращался все больше среди босяков, теперь освоит французский. Но потом Джеляль совсем взбесился, и я запретил Рюйе общаться с ним.

— Да не послушала она тебя, Мелих, — сказала тетя Сузан, — Рюйя и Джеляль постоянно встречаются, скучают друг без друга, они любят друг друга, как родные брат исестра.

— Ну хорошо, хорошо, — согласился дядя Мелих, — я сказал неправильно; не сумев обратить в свою веру турецкую армию и нацию, он взялся за сестру. Рюйя сталаанархисткой. И если бы сын мой Галип не вытащил ее из этой крысиной норы, не увел отэтих разбойников, Рюйя сейчас находилась бы не дома в постели, а неизвестно где.

Сосредоточенно рассматривая ногти, Галип думал о том, что в этот момент все опять дружно представили себе больную Рюйю, и ждал, не добавит ли дядя Мелих чего-нибудь новенького в список произошедших событий, который он озвучивал регулярно, раз в два-три месяца.

— Рюйя могла бы даже попасть в тюрьму, потому что она не была такой осмотрительной, как Джеляль, — продолжал дядя Мелих и, не обращая внимания на возгласы"Да защитит ее Аллах!", взволнованно развивал тему дальше: — Рюйя вполне моглавместе с Джелялем очутиться среди тех бандитов. Если бы бедная Рюйя проникла подпредлогом подготовки репортажа в среду бандитов Бейоглу, производителей героина,содержателей притонов, употребляющих кокаин русских эмигрантов, она оказалась быв одной компании со всеми этими человеческими отбросами. И сейчас нам пришлосьбы искать нашу дочь среди приехавших в Стамбул в погоне за грязными удовольствиямиангличан; гомосексуалистов, охотящихся за борцами; американок, обслуживающих распутниц в банях; аферисток, наших кинозвезд, которых в какой-нибудь европейской стране не взяли бы и в проститутки, не то что в актрисы; изгнанных из армии за долги и неповиновение офицеров; мужеподобных певиц с сиплыми от сифилиса голосами; квартальных покорительниц сердец, пытающихся выдать себя за светских дам. Скажи ей, пустьпринимает истеропирамицин.