Дорога цвета собаки - Наталья Годарова

Глава III

Проснулся Годар словно от нудного, растянутого на долгие часы толчка. Сквозь полупрозрачную занавеску на высоком окне, к которому он лежал головой, просеялся непрямой свет зависшего где-то над крышей солнца и словно запорошило плечо, голову. Когда покров стал душным, Годар резко вскочил и принялся озираться в поисках часов. Он надеялся обнаружить их на стене, но не увидел ничего, кроме искусственного плюща, который никогда не встречался в краю в естественном виде, и бра с потушенными огарками. На тумбочке у койки Годар нашел записку. "Дорогой Годар! - написал Ник наспех карандашом. - Тебе не обязательно являться на службу сегодня. Отдохни с дороги. Только не опоздай, пожалуйста, к завтрашнему сбору у казарм на Дворцовой площади. Завтра в восемь утра предстоит формирование рядового состава, и тут уж нам друг без друга никак не обойтись." Годар вспоинил о часах, подаренных Ником, вынул их из кармана и, положив на записку, которую прочел, не дотрагиваясь, отошел поскорей от тумбочки с двойственным чувством облегчения и обкраденности. Про себя он с удовлетворением отметил, что уже двенадцатый час, и, не торопясь, машинально заглянул в шкаф для одежды. Одно из отделений было доверху набито новеньким обмундированием в фабричных бумажных пакетах. В другом находились коробки с сапогами. На высокой полке располагались цилиндрические кивера. Для полного счастья не хватало только шелковых лент. Годар нетерпеливо захлопнул дверцы, отпил минеральной воды из горлышка графина, что находился на ближней тумбочке и подался к выходу из странного Дома. Проходя коридор, он заметил запертую дверь в еще какую-то комнату и проход на небольшую веранду, где располагалась пустующая стойка и сгрудившиеся кое-как столики. Видимо, он был здесь в этот час единственной живой душой. На крыльце Годар присел на ступеньку и закурил. О прошедшей ночи лучше всего напоминало собственное тело - ощущением древесной коры на губах, своей обманутой свободой. Тыльная сторона локтя сохранила память о соприкосновении с рукой Ника - рукой с обычной человеческой кожей, и то, что он ощутил от попытки телесного контакта с Ланой, походило на пощечину самому себе. Все это хотелось смыть, захлпнуть, как дверцы шкафа с казенной одеждой. Он стал отвлекать себя от неприятных ощущений поиском закономерностей, которыми была пронизана жизнь и сделал, в утешение себе, верный, как выяснилось впоследствии, вывод о том, что здешние женщины отличаются от местных мужчин иным строением кожи. Мужчины в этом плане ничем не отличались от европейцев, и вынуждены были защищаться от неусыпного солнца закрытыми костюмами из суровых тканей. лабую же половину спасала суровость собственной кожи: шелка служили дамам лишь украшением. Непонятно было, однако, как возникло такое различие у выходцев из Европы, имеющих одни корни и ведущих одинаковый образ жизни. Слабый отсвет на тайну бросала легенда о феях, с которыми, якобы, породнились поселенцы. Мысл о тайне успокоила Годара, вернула ощущение новизны, любопытство к происходящему с ним приключению. Он отметил контрасты, казавшиеся на первый взгляд безвкусицей. Военная форма, близкая к европейским образцам прошлых веков, западноевропейское слово "рыцарь", которым его величали без тени иронии, плохо состыковывались с разноцветными шелковыми лентами, званием "сотенный командир", обращением "витязь". Эта причудливая смесь из антуража разных эпох и стилей в сочетании с полусказочными ритуалами опьянила ночью душу, многое в ней разбросав. Будучи республиканцем, если не сказать, анархистом - в душе, он готов был служить королю. Оставаясь в душе странником, смакующим свою добровольную бездомность и мнимую безродность, он искренне собирается влиться в ряды офицерства, состоящего из отпрысков родовитой знати. Теперь день восстанавливал структуру его убеждений, вносил трезвость, которой он внутренне противился. "Все было не так уж и плохо, - признался он себе. - Странно, но многое было очень похоже на то, чего я хотел." Военная служба, показавшаяся после пробуждения отталкивающей, предвкушалась теперь, как приключение. Его тянуло туда. Но Лана, Давлас и Ник должны были попасть в некое другое приключение. Он не желал их видеть, хотя испытывал ко всем троим мучительно-отстраненную признательность. Годар корил себя за то, что не может стать проще и теплее, чем он был сегодня - при свете очередного дня. На часть террасы, спаявшую в линию напротив домишки с островерхими крышами вышел мужчина лет тридцати пяти и тоже закурил. Это был шатен с тонкими аккуратными усами на длинном лице, тщательно выбритый, в белоснежной сорочке. На плечи его был накинут гражданский китель. В вытянутой руке, которая, незаметно опираясь локтем о перила, словно лежала на воздухе, мужчина держал мундштук с папиросой, обхватив его большим и указательным пальцами. Он задумчиво, мягко глядел вбок - в землю, а когда, согнув руку в локте, делал затяжку, взгляд его делался жестким. Он прищуривался, и, откинув нетерпеливым движением головы челку со лба, переводил его в другое направление, где, нащупав в пространстве какую-нибудь точку, вновь погружался в рассеянную, печальную задумчивость. Годар, увидев этого человека, вдруг обратил внимание на то, чему не придал значения ночью - на взопревшую, обветшавшую свою одежду, пыль на стоптанных ботинках, густую щетину, превосходящую неопрятностью щетину Давласа, - все это не вязалось с принятым им вполушутку представлением о себе, как о витязе рыцарского рода. В королевстве, где все по-своему стремилось, пусть и неуклюже, к изяществу, дальнейшее его пребывание в таком обличьи, могли истолковать как насмешку над государством. Это не входило в его планы. Будь он в стране обычной, последнее обстоятельство ему бы даже польстило. Но здесь, где свет был одновременно назойливым и щедрым на радости, где блаженство сочеталось с необъяснимой тревогой, а жители оставались трогательно-близкими и отталкивающими, дарующими выскальзывющее из рук счастье; здесь, где все еще было неузнанно и непонято, примесь эпатажа, проистекающего из его привычки к сарказму, была неуместна. Город еще не заслужил его насмешки. Однако какой-то резон в сочетании облика бродяги на коне и сияющего слова "рыцарь" явно имелся. И имелся как раз в Стране Полуденного Солнца. Не потому, что на ум просилась аллюзия с героем Сервантеса. Интуитивно он чувствовал, что не выдержал бы без подпорки в виде сияющего слова оседлал бы коня и умчался из страны. С другой стороны, сияющее слово стерлось бы, постепенно ускользая из памяти, если бы им обозначили человека с другим образом - не Годара во всем его облачении. Все это было запутанно и оставляло ощущение беспомощности уверенного в своей правоте человека, который ничего не может доказать при помощи логики. Сегодня что-то подсказывало ему, что следует поступить против обыкновения: не раздумывая, повинуясь первому велению сердца. Сердце же настоятельно велело побриться, принять душ, переодеться. Но где? Во что? Он не сомневался, что в Казенном доме имеется ванная комната, и в ней новенькие бритвенные принадлежности, что в шкафу можно выбрать обмундирование, пусть и без знаков отличия. Но в такой форме показываться в городе не хотелось. Предстоит сначала достать ленту. Для этого надо с кем-нибудь посоветоваться. Можно будет походить, пока подыскиваешь ленту, в штатском. А штатского в Казенном доме не достать. Это уже легче. Значит, нет смысла в него возвращаться. Неплохо =ыыбы переночевать следующую ночь подальше отсюда, а за тощим походным мешком с единственной ценной принадлежностью - старой тетрадью, который он бросил где-то в коридоре, когда вошел накануне в странное заведение, можно будет послать слугу если в городе живет знать, значит, должны быть и слуги. Годар двинулся к террасе, где стоял задумчивый шатен, аккуратному виду которого не мешала даже непокорная челка, потому, что он вовремя укладывал ее в прическу ловким движением головы. - Утро доброе, - произнес Годар с нажимом, грубовато, в чем тут же раскаяля и в продолжение дальнейшей беседы больше не прикрывал стеснительности: - Я - странник Годар, иностранец. Со вчерашнего вечера ратник королевского войска. Не могли бы вы оказать мне любезность... Нет ли у вас, уважаемый, ванной? Мне необходимо принять душ, - он и сам удивился наглому завершению своего внутреннего монолога. Незнакомец, посмотревший ему в глаза мягким, серьезным взглядом, сразу же затушил папиросу, открыл дверь, ведущую на террасу со двора и сделал характерный пригласительный жест, после чего схватился рукой за грудь, извиняясь, жестом же, за промедление. - Пожалуйста-пожалуйста! Проходите, располагайтесь. Мой дом в вашем распоряжении, - заговорил он взволнованно, густым баритоном, который, казалось, разрывался на куски от порывов искренности. - Подождите секундочку, я сейчас. Он скрылся в комнате, где что-то грохнуло, и вернулся через пару секунд со стулом. Ненавязчиво глядя Годару в глаза, не позволяя себе обсмотреть его одежду и обувь, незнакомец деликатно усадил его, сам же, отступив на шаг-другой, опустился на край табуретки: - Будем знакомы - Мартин. Годар невольно усмехнулся, но тутже уничтожил усмешку неловкой улыбкой. _ Вы не переживайте так. Со мной ничего не случилось. Я просто совершенно не знаю, с кем посоветоваться. Я оказался в городе случайно, накануне, и понятия не имею о том, где можно побриться, приобрести костюм. Впрочем, душ, наверное, имеется и в гостинице. Я зря сюда пришел. Извините. Он хотел встать, чтобы избежать услужливости, на которую сам же напросился, хотел услышать совет издалека, выкрикнутый вдогонку. Но хозяин так поспешно вскочил со своей табуретки, опрокинув ее, с такой искренней порывистостью подался к нему и положил руку на плечо, деликатно касаясь лишь подушечками пальцев, что Годар удержался на месте и выпалил: - У вас газировки не найдется? Очень жарко, все время хочется пить. Спустя время он сидел за чашкой кофе, приготовленного самим хозяином (тот не держал прислуги), повеселевший, помолодевший после бритья, в хозяйском халате, и делился впечатлениями о местной природе. - Мне понятно ваше недоумение, - сказал Мартин, внимательно выслушав его, - смесь радости и грусти неизбежна при взгляде на полуденную степь. В моем семейном архиве хранятся подлинники дневников графа Аризонского. В них зафиксировано многое из того, что происходит на суэнской земле под действием недвижного солнца. Граф был географом - очень неплохим для своего времени. В его трудах не содержится грандиозных обобщений, но описательные главы местами настолько живописны, что мне всегда хотелось написать к таким местам музыку. Но я не композитор, - Мартин улыбнулся своей грустной, доверчивой улыбкой, - И потом, я не могу быть объективным: имя графа для меня слишком дорого - я ношу его фамилию. - Как, вы - Аризонский?! - вскричал Годар. _ А почему это вас удивляет? - удивился в свою очередь Мартин. - Не удивляет, а впечатляет. Я слышал о графе очень теплые отзывы... И даже видел его портрет. В Казенном доме, - Годар смутился. - Такой вот? - кивнул, умехнувшись, Мартин на стену. - О, да! - воскликнул Годар. - Только гораздо больший. Я даже вначале подумал, что на портрете - король. Мартин промолчал. Рука его, вытянувшись в прямую линию, легла на угол стола. В задумчивости он придвинул к себе пепельницу, тронул мундштук на дне. - Вам необходим костюм, - сказал он как бы походя, как о деле, давно решенном. - Когда, лет десять тому назад, я был пониже ростом и поуже в плечах, то носил... Сейчас покажу. Он бесшумно прошел по паласу к старинному шкафу, занимающему чуть ли не треть комнатушки, распахнул дверцы. Изнутри на Годара глянул, заставив его вздрогнуть, мундир ратника королевского войска, висящий на плечиках веышалки так славно, так элегантно, словно был живым и ощущал присутствие хозяина. Шелковая лента цвета зрелой летней листвы была перекинута рядом через планку. Широкая спина Мартина загородила проем шкафа, а когда он обернулся, захлопнув перед тем дверцы, в руках его были светло-серый костюм, шляпа, галстук-бабочка, а также сорочка, комплект нижнего белья и коробка с туфлями. Годар вскочил, как ужаленный, порываясь возразить, но Мартин смотрел на него с такой щемящей просьбой в глазах, так болезненно не желал отказа, выглядя утомленным неловкостью, даже постаревшим в одночасье, что Годар, обронив "Спасибо", поспешно освободил его руки, отступил на шаг и еще раз поблагодарил - одним взглядом: потеплевшим, признательным. Он отметил, что Мартин, будучи выше его на полголовы, шире в плечах и стройней, должен отлично смотреться в мундире - лучше, чем кто-либо из сотенных командиров. А тот тем временем снял со стены висевшую в ряду со шпагой и старинным пистолетом саблю и принялся счищать тряпочкой налет пыли с ножен. - Работать над собой следует упорно, изо дня в день, - бодро пояснил он, кивнув на оружие, - вчера мы с приятелем фехтовали, а на сегодня я планировал визит в тир. Жаль, что у вас нет при себе -сабли, мы бы могли составить друг другу компанию. Кстати, все, что необходимо офицеру, можно приобрести в военном магазине у входа на Дворцовую площадь. Расходы иностранных и малоимущих ратников оплачивает казна. В королевстве своя валюта, не подлежащая обмену. Поэтому решать свои финансовые дела через департамент иностранных дел - необходимая формальность - и только. Но сегодня вам не придется утомлять себя хождением по нескольким адресам: я дам вам денег на форму. - Нет, - твердо возразил Годар. - Я уже в порядке и отправляюсь в департамент сейчас же. Вот только переоденусь... Извините, что злоупотребил вашим гостеприимством. И еще мне очень жаль, да просто неудобно, черт побери, что в силу каког-то недоразумения честь служить в королевском войске выпала не вам, а мне. Думаю, эту ошибку я со временем проясню. Вчера в то мже департаменте я не смог ничего доказать. - Пустяки, - весело прбасил Мартин, - я всегда успею занять в войске свое место. Лента зеленого цвета - фамильног цвета рода Аризонских - тому порукой. Годар насторожился. Он почему-то представил Мартина Аризонского на месте своих товарищей - Ника или Давласа. Товарищ должен был погибнуть, или его должны были разжаловать, либо устранить как-нибудь еще. Не мог же в войске в тысячу ратников появиться одиннадцатый сотенный командир. Однако лицо Мартина приобрело такое трогательно-печальное выражение, что он устыдился своих мыслей. - В детстве я мечтал о белой ленте, - тихо проговорил он поглаживая в задумчивости саблю, вытянутую из ножен на треть, - но позже понял, что должен предпочесть фамильный цвет. Но все равно, в душе я - Белый витязь. Годар пересказал легенду о происхождении Государственного флага Суэнии, услышанную от Ланы, и деликатно поинтересовался, в самом ли деле полотнище из несгораемого шелка имеет магическое происхождение. На что Мартин ответил, что слышит подобные рассказы не впервые. Миф о феях не имеет под собой научной основы. Просто среди поселенцев было несколько ученых и немало умельцев. В конце концов, в Стране Полуденного Солнца должна была появиться сверхпрочная ткань, которая, кстати, вовсе не вечная. Полотнище на главном флагштоке периодически меняют. Производство несгораемого шелка и сегодня обходится в копеечку. Платье из суэнского шелка могут заказать себе только самые состоятельные дамы или те, кто из кожи вон следуют плебейской страсти к подражательству. А Шелковая же лента офицера - не просто знак различия. У войска нет знамени, под ним подразумеваются в совокупности ленты сотенных командиров. В случае пропажи шелковой ленты у одного из офицеров войсковое знамя считается утерянным, и войско подлежит расформированию. Что же касается женитьбы на феях, то граф Аризонский все-таки был географом, а не поэтом-сказочником. И поселенцы были ему под стать. "У графа взгляд художника , - сказал Мартин проникновенно,Иные суэнцы приписывают ему дар пророчества - и всего-то вследствие безупречного фонетического чутья , с каким изобрел он свой псевдоним , покончив с жизнью путешественника . После преобразований в Новом Свете псевдоним графа стал ассоциироваться с известным штатом , что послужило поводом для историко-мистических параллелей . Маленькие народцы, знаете ли , падки на собственные сенсации."