«Циники», или Похмелье - Нинель Сирык

Сандра сама испугалась. Слишком грубая и нетактичная шутка. Если её вообще можно назвать шуткой, ввела в замешательство всех троих.

Глория потушила свет. Сандра долго ворочалась. — Дора, — жалобно позвала она. — Что, — отозвалась та. — Дора, я дура и идиотка; я не хотела, прости.

— Перестань, спи, — Дора говорила спокойно.

Глория лежала лицом к стене. Дышала ровно и глубоко. «Не спит» — думала Дора — «она всегда лежит спокойно и дышит ровно. Но сейчас не спит». Дора положила руку на плечо Глории.

— Я тебе никогда не говорила об этих двоих, — шепотом начала она, — не потому, что хотела скрыть. Нет. Я ждала, когда смогла бы сказать. Сегодня… я бы не сказала, но… — Не надо, Дора. Не надо. — Малыш, надо. Я любила Яна. Потом… я скажу, в двух словах… он познакомил меня с Рейном. Ну и я полюбила Рейна. Понимаешь? Глория ощутила неприятную тошноту, ей хотелось, что бы Дора поскорее закончила этот разговор. Она сама не знала отчего, но ей было очень неприятно слушать. А Дора продолжала, — Может легкомысленно с моей стороны? однако… Мне сейчас, вернее, до нашего знакомства, было — хоть вешайся, Он вскружил мою глупую голову и уехал. Теперь у него другая. Но он пишет. Малыш, пойми правильно, я изменилась. У меня есть Ты. Теперь, только Ты. Глория подумала о Питере… — Дора, а у меня только — Ты.

Обе настолько ушли в работу, что Новый год для них оказался несколько неожиданным гостем. Он, словно тихонько прокрался к их дверям и постучал накануне…

Пришел Берт с другом. С Новым Годом, дорогие наши дамы! — торжественно произнес Берт и начал выставлять из портфеля бутылки с шампанским, кларетом, редким элем; баночки, сверточки… Дюжина банок и баночек беспорядочной купой расположилась на столе, и всё это увенчалось двумя коробками конфет. — А это вам от …, догадайтесь, сами, — Герман взял конфеты и протянул девушкам. Он повертел головой, — У-у-у, да у вас ёлки нет! Берт, сходим к кудеснику? Альберт скрылся за дверью, следом юркнул и Герман. Около часа их не было. Явились довольные, с небольшой ёлочкой. В шкафу нашлось несколько ёлочных игрушек, фольга, конфетти. В нижнем зале в двенадцать начался карнавал. Берт и Герман оделись бродягами, Дора — королевой, Глория — мушкетёром. «Костюмы» импровизировали на ходу. Но нечто от задуманного в них было. С гитарой появлялись они, то в одной, то в другой комнате на всех этажах. Там их потчевали с шутками и смехом. Они появлялись, время от времени в холле, вновь в какой-либо комнате, возвращались к себе… Простыня Глории, сложенная вдвое и перевязанная огромным бантом на шее, так, что часть простыни образовывала здоровенный «воротник», развевалась на лестничных площадках, когда наша четверка стремительно неслась по лестницам. Нарисованный голубой крест на спине свидетельствовал о принадлежности этого парада к «мушкетёрской братии». Закатанные до колен голубые спортивные брюки были перехвачены голубыми лентами с бантами. То же было на рукавах голубой рубашки. Дора была тоже в простыне с бантами поверх блестящего платья. Место воротника раскрасили бронзовой краской, низ — бронзовой с красной. Берт и Герман откопали где-то шаровары, расстегнули вороты рубашек, нацепили банты и фетровые шляпы. Кстати, впоследствии за простыни девушки жестоко поплатились. Кастелян не принял их. А шляпа с куриными перьями, которая красовалась на Глории, пленила «администрацию» новогоднего карнавала, и владелице был вручен приз — мохнатый игрушечный песик с бутылкой шампанского в придачу. В пять утра Берт и Герман распрощались с девушками до часу дня.

Между кроватями стоял стол. Они разговаривали вполголоса.

— Малыш, зачем тебе вся эта философия? Ты, кажется, начала с Аристотеля? — Не совсем. Я хочу понять, каким образом философия влияла на умы, почему она развивалась именно — так, а не иначе; как она пришла к современным теориям? Понимаешь, нам на лекциях дают готовые выкладки. И неясно, отчего, именно одно, а не другое проповедует та или иная философия. И теперь, когда я кое-что понимаю, я могу обратить внимание на проблему истоков философской науки, имеющую место в вузах. Изучая философию, студент зачастую, сдав экзамен по этому предмету, остается лишь ознакомленным с данной наукой. И мне кажется, это происходит от того, что преподавание (на неспециализированных факультетах) сводится к изучению материалов учебника и к конспектированию заданного числа работ только основоположников современной философии. Такой метод приводит к поверхностному, приблизительному знанию предмета, если не к каше в молодых головах. Тем более, что в учебниках дается весьма поверхностное представление о развитии и формах философии прошлых столетий. Мы только встречаем там, упоминание имен Аристотеля, Беркли, Декарта, Гегеля, Фейербаха и прочих. Нам даются их теории, как готовые выкладки, формулировки, и только.

А почему у тех или иных авторов, именно такие тенденции — увы, не очень ясно. Что современная философия взяла от них, почему, какова диалектика их мышления?

Этого, к сожалению, не узнать из учебника.

А ведь философия формировалась и писана не одним человеком и не в один день.

Столетиями её строили поколения. Каждое из них брало, что-то у предыдущего, отвергало какие-то аспекты, перерабатывало имеющийся материал…

Вот этот ход развития философии, как науки, и интересен. А вот, чтобы, поистине познать и вникнуть во всё это, следует отправляться от первоистоков древнейших философий. И вот ещё что: те цитаты, которые даются в учебнике, ни в коем случае не стимулируют интереса, так как, там они выглядят, как готовые математические формулы. Заучить их можно, но это ненадолго останется в памяти.

Как правило, куда интереснее и долгопамятнее та математическая формула, которую мы вывели сами. И мне кажется, для этой цели подходит великолепный трехтомник Фейербаха по истории философии. В нём обобщена в основных чертах вся досовременная философия таким образом, что побуждает познакомиться с работами упоминаемых в нём авторов. И сейчас, ознакомившись с большей частью трудов великих мыслителей прошлого, я могу заметить, что «время и силы затрачены не впустую. Я решила раскопать всю философию человечества, вспахать ее. И, поверь — это интересно.

— Иди ко мне, Малыш. Глория встала, натолкнулась на стол в темноте, забралась под одеяло рядом с Дорой. — Послушай, я все хочу понять, почему ты так привязана ко мне? Знаю, ты можешь мне задать тот же вопрос. Но я тебе уже писала однажды. И это все же не то: я люблю тебя за человечность. А вот ты? — Я? — Глория на мгновение задумалась, — я