Гражданин преисподней - Юрий Брайдер

— Если ваш Серапион действительно Божий человек, то он должен к заблудшим душам снисхождение иметь. Ведь когда ребенок при крещении на священника писает, он это не по злому умыслу делает, а от первородного невежества. Вот так и я. Ну не сошла на меня благодать — кто тут виноват?

— В нашей общине принято людей в зрелом возрасте крестить. — Венедим встал, лязгнув всеми своими побрякушками. — Благодать же нисходит только на творения Божьи, но отнюдь не на исчадия адовы.

— Это надо еще доказать, что я исчадье адово, — нахмурился Кузьма. — Мелешь языком что ни попадя… За такие слова и по роже схлопотать недолго…

СЕРАПИОН СТОЛПНИК

То, что в обители Света ему позволялось передвигаться только с мешком на голове, очень уязвило Кузьму. В прежние времена таких издевательств над дорогим гостем тут никто бы не допустил. Да уж ладно, придется потерпеть. Сначала надо хорошенечко отоспаться, отожраться и… это самое… потешить блуд, как изящно выразилась постельная сваха Феодосья.

В давно обжитых катакомбах обители Света пахло совсем не так, как в глухих и необитаемых подземельях, где Кузьма провел большую часть своей жизни. Теплой берлогой пахло, домашней кислятиной, навозом, кухонным чадом, детскими пеленками, мужским потом, женской плотью. Если бы химеры обладали нюхом (не дай бог, конечно), они давно сбежались бы сюда со всего Шеола, дабы поживиться свеженькой человечинкой.

Запутанный путь, проводником в котором Кузьме служил Венедим, к счастью, оказался недолгим.

Еще до того, как ему было позволено избавиться от мешка, Кузьма догадался, что они находятся сейчас в почти пустом и очень просторном помещении.

Так оно и оказалось. Стены и потолок огромного зала терялись во мраке, который не могли рассеять ни синеватое сияние гнилушек, ни тусклое пламя лампад, чадивших перед черными досками древних икон.

— Мне покинуть вас, отец игумен? — глядя в пол, осведомился Венедим.

— Нет, останься. — Голос, бестелесный и как бы даже потусторонний, исходил откуда-то сверху. — Лучше будет, если ты станешь свидетелем нашей беседы.

Вполне вероятно, что легендарный подвижник и страстотерпец Серапион действительно предпочитал проводить время на верхушке столпа, а не в трапезной или в опочивальне, что нередко ставилось в упрек его предшественнику, Трифону Прозорливому (по слухам, покойный игумен был хоть и косноязычен, зато громко чавкал, расправляясь со жратвой, и еще громче сопел, навалившись на бабу). Как бы то ни было, а какая-то вертикальная конструкция в центре зала угадывалась.

— Мое почтение, отец игумен. — Кузьма отвесил вежливый полупоклон. — Можно тебя так называть?

— Годами я тебе скорее брат, а отцом меня величают только члены общины, — прозвучало из мрака. — Тебе вовсе не обязательно следовать их примеру.

— Тогда пусть будет брат, — кивнул Кузьма. — Меня это вполне устраивает.

— А ведь я тебя примерно так и представлял, Кузьма Индикоплав. — Ровный голос игумена не позволял понять, что это: комплимент или осуждение.

— Какой уж есть, — развел руками Кузьма. — Сам знаю, что на Иосифа Прекрасного не похож.

— Я говорю не о телесном облике, а о нраве.

— И каким же тебе, брат игумен, показался мой нрав?

— Дерзким, скрытным, независимым. Ты, как говорится, себе на уме.

— И это все тебе сверху видно? — Кузьма изобразил восторг, смешанный с недоверием. — Надо же!

— Не только это, но и многое другое. Недаром же я поставлен пастырем над общиной святокатакомбной церкви… Еще я вижу, что с тобой надо держать ухо востро. Особенно в важных делах.

— Я важных дел отродясь ни с кем не заводил. Так, по мелочам… Добыть что-нибудь, весточку передать по назначению, гонцов до нужного места проводить.

— Не скромничай, брат. Числятся за тобой подвиги и посерьезней. Нанимали тебя для тайных дел, и не однажды.

— Пустыми слухами питаешься. — Разговор заходил в область, которой Кузьма очень не хотел касаться. — Я ничем дурным не занимаюсь. Мог бы побожиться, да ты все равно не поверишь. Да и ради чего рисковать? Мне ведь других богатств, кроме сухой лепешки и кружки водяры, не надо.

— Но ведь посылали тебя за Грань. — Голос игумена был по-прежнему подчеркнуто безучастен.

— Кто посылал? — У Кузьмы еще оставалась надежда, что его просто берут на пушку.

— Хотя бы та гнусь сатанинская, которую иные называют темнушниками. Или не было такого?

— Если что и было, брат игумен, то совсем не так, как ты это себе представляешь. — Сейчас нужно было обдумывать каждое слово, удерживаясь и от заведомой лжи, и от явных фактов. — Я ведь повсюду шляюсь. И с разными людьми разговоры веду, вот как с тобой сейчас. Про Грань у меня многие интересовались. Не только одни темнушники.

— И как ты отвечал?

— Как было, так и отвечал. Дескать, доходил я до Грани, было дело. Это всеми кишками чувствуешь. Выворачивает, как после хорошей пьянки. Только дальше — ни-ни. Зачем жизнь гробить? Да и темный это вопрос. Про Грань рассуждать то же самое, что и про загробный мир.

— Эту байку, брат Кузьма, я тоже слышал. И, признаться, не верю ей. Уж слишком вы бедовый народ, выползки, чтобы Грани испугаться. Ведь всю преисподнюю прошли. О вас такие легенды ходят…

— Я за других не ответчик. Ты их, брат игумен, лучше сам спроси.

— Некого спрашивать. Пропали куда-то почти все выползки. С чего бы это?

— Лично я про это первый раз слышу. Мы между собой редко встречаемся. Шеол большой… Ну а коль пропали, ничего тут странного нет. Жизнь у нас опасная. То на химеру напорешься, то в бездну провалишься, то потоп тебя смоет, то заплутаешь в каком-нибудь лабиринте… Со смертью в обнимку ходим.

— А если все выползки за Грань ушли?

— Зачем им это?

— Вдруг там жизнь такая настала, что и возвращаться не хочется? Царство Божье за Гранью воцарилось.

— Кто-нибудь обязательно вернулся бы. — Кузьма с сомнением покачал головой. — Так не бывает, чтобы назад не тянуло.

— Из царства Божьего в преисподнюю? — Игумен усмехнулся, но как-то недобро. — Впрочем, что с вас, безбожников, взять… А, допустим, нет обратного пути? Дитя, из утробы матери выходящее, вопит от страха перед новым миром. Да только назад вернуться при всем своем желании не может.

— Брат игумен, возможно, ты знаешь что-то такое, чего не знаю я. Тогда весь разговор наш впустую… Я всю жизнь по Шеолу скитаюсь. Много чего повидал и многого наслушался. Про Грань говорят даже чаще, чем про баб или жратву. Особенно по пьянке. Да только все это бабушкины сказки. Я их еще с детства знаю. Того, что было за Гранью раньше, давно нет. Не выжить там ни людям, ни зверям. Мох-костолом сверху вниз лезет. Химеры оттуда же приходят. Здесь сейчас наше место, в Шеоле. А если и придется уходить куда-то, так только еще глубже под землю.

— На самое дно преисподней?.. — Игумен на пару мгновений умолк, но тут же задал совершенно неожиданный вопрос: — Ты Писание читал?

— Представление имею.

— О втором пришествии знаешь?

— Осведомлен.

— А что, если оно уже состоялось? А мы пересидели под землей не только царство антихриста, но и пришествие Спасителя?

— Без вас бы такое событие не обошлось.

— Почему? Забыли о нас. И люди забыли, и ангелы.

— Относительно людей я с тобой, брат игумен, согласен. А вот ангелы забывчивостью вроде не страдают. Придет время, всех на Страшный суд позовут.

— Позовут только тех, кто не глубже двух саженей под землей зарыт. Да и зачем звать на Страшный суд тех, кто и так в преисподней обретается?

— Разве тут плохо? — вполне серьезно поинтересовался Кузьма, кроме Шеола ничего другого в своей жизни не видевший.

— Не для людей эта бездна кромешная предназначена, а для злых духов и их приспешников. Наши души к свету рвутся. К престолу Господнему.

— А раньше почему не рвались? Я даже разговоров таких упомнить не могу, хотя бывал здесь раньше неоднократно и с разными людьми, вплоть до Трифона Прозорливого, запросто беседовал.

— Раньше на душах братьев наших груз грехов висел. Обжорство, лень, прелюбодеяние. Сам Трифон, царство ему небесное, пример в этом подавал. Повредилась истинная вера. Не о небесном радели, а о мирском.

— Теперь, значит, все изменилось?

— Не все, но многое. Грешники наказаны. Еретики изгнаны вон. Паства в молельни вернулась. Постом, подвижничеством и тяжким трудом смиряет свою плоть, дабы очистить душу.

— Рад за вас. Только я здесь с какого боку припека?

— Сейчас узнаешь, не спеши. Образа видишь? Между прочим, все строгановского письма. От прадедов нам достались… Выбери любой.

— Может, не надо? — замялся Кузьма, уже догадавшийся, что его хотят вовлечь в какую-то непонятную и скорее всего опасную игру. — Еще оскверню ненароком…

— Если осквернишь, мы их заново освятим. Иди, не бойся.