Комсомолец 2 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

А избегавшая смотреть мне в глаза Света Пимочкина рассказала, что не так давно милиция арестовала её соседа: тот оказался преступником.

— Ну… почти соседа, — сказала она. — Он жил на нашей улице, через несколько дворов от нашего…

Именно рассказ Пимочкиной я прокручивал в голове, когда вернулся из женского корпуса и с ещё мокрыми после душа волосами завалился на кровать. Сегодня, во время вечернего чаепития Света рассказала о том, что в прошлые выходные подслушала разговор отца с пенсионером, живущим в тридцать шестом доме по улице Александра Ульянова. Тот жаловался её папе, что милиция недавно привлекала его в качестве понятого — он почти два дня проторчал в огороде своего соседа, наблюдал за тем, как из грядок выкапывали не овощи, а «самые настоящие» человеческие кости.

«А мне он казался таким хорошим человеком! — сказала комсорг о Рихарде Жидкове. — Я и представить не могла, что он способен… сделать такое!»

«С Каннибалом — всё, — подумал я. — Комсомолец всё ещё под моим контролем. Кто там на очереди?»

— Гастролёр, — прошептал я.

Вспомнил о лежавшем в чемодане под кроватью обрезе. «Пять патронов. Этого хватит», — промелькнула в голове мысль. Даже мысленно не стал уточнять, для чего именно «хватит» винтовочных патронов: не позволял себе усомниться в правильности принятого решения. Не разрешил себе нырнуть в пучину сомнений. Уставился на покрытый трещинами потолок и попытался воскресить в памяти всё, что знал о Гастролёре: и собранные Людмилой Сергеевной Гомоновой в отдельную папочку сведения, и то, что я узнал об этом известном на всю страну маньяке из роликов и статей в интернете.

Глава 20

О Горьковском душителе (так Гастролёра называли журналисты) я помнил многое… но в то же время, очень мало такого, что действительно могло быть полезным для моей цели. А цель я себе поставил простую, как и в случае с Каннибалом: сделать так, что бы маньяк больше не мог убивать. Но в этот раз решил пойти по «простому» пути — лишить преступника жизни. Не задавался известным вопросом: «Тварь я дрожащая или право имею». Потому что в случае с Горьковским маньяком у меня не было сомнений в его виновности. Как и в том, что я обязан помешать ему убивать людей в будущем. «Дрожащая или нет — это уже дело десятое. Надо, Димочка. Надо».

Решил, что застрелю Гастролёра из обреза Рихарда Жидкова. Наличие огнестрельного оружия упростило мою задачу. Теперь мне не придётся разыгрывать сцены с «мальчиком из Каплеевки», втираться преступнику в доверие. Да и не буду ломать голову над тем, как доказывать виновность маньяка советским милиционерам. Прошлым жертвам Горьковского душителя помочь я не мог — только предотвратить будущие убийства. А значит, несколько выстрелов в спину и в голову маньяка прекрасно решат проблему. Стрелять в людей мне в прошлой жизни не доводилось. Но в случае с Гастролёром не сомневался: смогу.

Белезов Эдуард Иванович (имя маньяка я запомнил хорошо) проживал в городе Горький, который в прошлом и будущем называли Нижним Новгородом. Нюансы его детства и трудовой биографии моя память не сохранила. Зато я точно помнил, что в тысяча девятьсот семьдесят пятом году Белезов признался (признается?) в двадцати шести убийствах, в том числе и том, что совершил в Зареченске (а о скольких он «позабыл»?). Все его жертвы — молодые симпатичные женщины. Маньяк выбирал их именно по внешним данным; выслеживал, душил и насиловал. На протяжении девяти лет. Пока не попал в устроенную горьковскими милиционерами ловушку.

В этой реальности он попадётся в ловушку раньше. В мою ловушку — в смертельный капкан. Я не помнил точных сведений о первых жертвах маньяка — только их примерное количество (подсчитал когда-то, скольких он убил до командировки в Зареченск). Но я точно знал, где и когда Горьковский душитель окажется в ближайшее время. Седьмого ноября (в тот день в городе проходили демонстрации: советские люди отмечали главный праздник Советского Союза — День Великой Октябрьской социалистической революции) Белезов на пустыре около седьмой подстанции изнасилует и задушит женщину, санитарку из пятой городской больницы… если я ему это позволю.

Совсем не важно, почему Гастролёр приедет в город (что за командировка?). И не имело значения, смогу ли я доказать его причастность к уже совершённым убийствам (хотя… смог бы, но используя не оставленные на местах преступления улики, а послезнание). Да и как бы доказывал? Что говорил бы милиционерам? «Я пришелец из будущего, вы должны мне верить?» Представляю, куда бы подобные откровения меня привели — и в том случае, если бы мне поверили, и если бы посчитали меня сумасшедшим. Вот только я не собирался ничего никому объяснять. Белезов — больной на голову убийца и насильник. И я его вылечу — пятью выстрелами из обреза.

Седьмое ноября — памятная дата. Я не мог спутать её с другим днём и вряд ли смогу пропустить. У меня в запасе оставалось достаточно времени, чтобы к ней подготовиться. Я стучал по стене, каждым несильным ударом кулака отмечая пункты своего плана. Первое: исследую местность около седьмой подстанции — узнаю, где именно и как седьмого ноября устрою засаду. Второе: выясню, в какое время в пятой городской больнице заступали на смену санитарки (не торчать же мне около подстанции с обеда и до утра). И третье: явлюсь на встречу с маньяком в нужное место и время, обязательно прихватив с собой оружие. Вот и всё — ничего сложного.

Главное (на мой взгляд), что произошло в моей жизни до седьмого ноября — это то, что в октябре я получил первую в новой жизни стипендию (сорок три рубля, семьдесят пять копеек). Тому мне, из прошлой жизни, подобная сумма показалась бы ничтожно маленькой. Новому мне она… показалась такой же — мизерной. Потому что только плащ в советском магазине стоил девяносто рублей (две моих нынешних стипухи!). Махнул рукой на покупку пиджака и осенних ботинок. Но представил, сколько мне придётся копить на новое пальто — решил, что похожу зимой в том убогом, что унаследовал от Комсомольца.

Вот только это решение убрало лишь часть проблемы: ни зимнюю обувь, ни тёплую шапку, ни даже шарф я среди вещей Александра Усика не обнаружил. В копеечку мне влетела и покупка нового белья. Да и носки я не мог штопать бесконечно. «Хоть отправляйся грабить сберкассу», — подумал я, разглядывая полученные в институте богатства. Отметил: нужно жить в режиме жёсткой экономии, подъедать продовольственные запасы соседей. Но всё же решился с первой стипендии гульнуть: снова купил два кило кильки — потратил десять копеек, чтобы вкусом солёной рыбы заглушить горестные мысли.

После дня рождения Фролович я старался свести до минимума общение со Светой Пимочкиной. Делал всё от меня зависящее, чтобы лишний раз с ней не видеться и не разговаривать. Вот только комсорг мне в этом не помогала. Мчалась ко мне каждую перемену, словно звонок с урока был для неё сигналом к старту. И приводила с собой всё остальную компанию — Ольгу, Пашку, Аверина и молчаливую Боброву. Не забывала обо мне Пимочкина и в выходные дни. Каждую субботу привозила мне из дома то пирожки, то булочки. Я во время её визитов прятался на стадионе около школы (сбегал туда сразу после занятий на военной кафедре — не хотел оставаться с комсоргом в комнате наедине). За что получал нагоняи от прикормленной Светиными пирожками вахтёрши.

О субботних визитах Пимочкиной каким-то образом всегда узнавал Аверин (тот не оставлял попыток достучаться до сердца комсомольского вожака). Хотя я старался, чтобы от Светиных подношений (отказываться я от них и не думал) к воскресному вечеру не оставалось ни крошки. Играть в гордеца я не собирался (как и грабить сберкассы). Но и не видел смысла голодать, когда вкусную еду бесплатно доставляли едва ли не к порогу. Романтику я в отношениях с Пимочкиной не искал. Но и не ссорился с девчонкой по надуманным поводам (мне её ещё от маньяка предстояло спасти). И не подпускал её «близко к телу». Решил, что в отношениях с комсоргом мне хватит и пирожков — Славка пусть забирает её руку и сердце.