Жестокое счастье - Михаил Черненок

В дежурной части новостей не было. Антон Бирюков отсутствовал. Слава открыл свой кабинет, уселся за стол. Не зная от расстройства, чем заняться, вытащил из стола ножницы и стал вырезать из плотного конверта фотографию английского певца. Вырезав, подровнял края, порассматривал, вздохнул и сунул в записную книжку. Долго сидеть без дела, да еще в одиночестве, Слава не мог, решил заглянуть к эксперту-криминалисту Семенову.

Обычно мрачноватый криминалист на сей раз бодренько насвистывал незатейливый мотивчик. Причиной его приподнятого настроения, как узнал Голубев, явились пригодные для идентификации отпечатки двух больших пальцев, снятые на дактилопленку с лицевой стороны разорванной фотографии «Дикой кошки». Семенов даже продемонстрировал Голубеву на небольшом квадратике бумаги, каким образом была разорвана фотография. Слава поздравил эксперта с успехом и стал рассказывать ему о своей неудаче.

Разговор перебил телефонный звонок. Семенов ответил и сразу сказал Голубеву:

— Беги в дежурную часть, Бирюков тебя разыскивает.

В дежурке Слава схватил лежащую на столе трубку и начал было жаловаться Бирюкову на невезение, однако тот не дал договорить:

— Туфля у меня. Кроме того, отыскался мотоцикл, на котором совершена кража из зареченского магазина…

— Как у тебя?! Где отыскался?!

— Звоню из дома хозяйки этого мотоцикла. Фамилия ее Тюменцева. Она сейчас во дворе разговаривает с понятыми. — Бирюков, похоже, сильно спешил. — Слушай, Слава, пока я здесь завершаю формальности, срочно созвонись с больницей и всеми здравпунктами в райцентре. Сторож, оказывается, все-таки выстрелил по мотоциклистам и, вероятно, всыпал заднему в спину. Срочно предупреди всех медиков! Хозяйка идет в дом — работай, Слава…

Обзвонить медицинские учреждения, куда предположительно мог обратиться за помощью раненый преступник, было пустяковым делом. Застрял Слава лишь на железнодорожной амбулатории, единственный телефон которой упорно показывал «занято». Раз за разом набирая один и тот же номер. Голубев нетерпеливо поглядывал на часы.

Через четверть часа терпение лопнуло. Прикинув, что быстрее, пожалуй, съездить в амбулаторию, чем неизвестно сколько крутить телефонный диск, Слава выскочил к автобусной остановке. Здесь опять началось невезение. Пассажирские автобусы курсировали в райцентре, можно сказать, по наитию, и Голубеву пришлось проторчать на остановке больше двадцати минут. Затем столько же времени автобус простоял перед полосатым, подмигивающим красным глазом шлагбаумом у железнодорожного переезда, пока проходили встречные электровозы с длинными-предлинными составами грузовых вагонов.

Пахнущий лекарствами вестибюль амбулатории, когда Голубев наконец заявился туда, пустовал. Слава прежде всего поискал взглядом кабинет главного врача, где, по справочнику, находился телефон. Из приоткрытой двери с табличкой «Перевязочная» слышались возбужденные женские голоса. Голубев почувствовал внезапную тревогу и зашел в перевязочную.

…Слушая сбивчивый рассказ молоденькой медсестры, у которой от пережитого заметно дрожали руки, Слава проклинал в душе невезучий сегодняшний день. Буквально час назад главный врач амбулатории уехал на вызов к больному, а медсестра стала прибирать в его кабинете. Неожиданно в кабинет вошел невысокий парень в черной рубахе навыпуск, улыбнулся и попросил «посмотреть спину». Не подозревая подвоха, медсестра предложила снять рубаху, а когда увидела три ранки с большими пятнами воспалительных покраснений, испугалась. Она хотела вызвать по телефону «Скорую помощь», чтобы отправить пациента в хирургическое отделение районной больницы, но парень выхватил из кармана пистолет и угрожающе приказал: «Сейчас же положь трубку на стол!» После этого закрыл на защелку английского замка дверь, усмехнулся: «Ну-ка, сестричка, выколупни мне дробины из спины». Медсестра робко заикнулась, что для такой операции надо, мол, сделать обезболивающий укол, а у нее нет шприца и необходимого лекарства. Парень снова погрозил пистолетом, опять усмехнулся: «Колупай так — я терпеливый». И правда, пока медсестра скальпелем и пинцетом удаляла из-под кожи свинцовые дробины, он ни разу не вскрикнул, только скрежетал зубами. Потом осушил одним глотком из мензурки оставшийся спирт, которым медсестра обрабатывала ранки, собрал извлеченные из спины дробины, еще раз погрозил пистолетом и спокойно ушел из амбулатории…

Голубев попытался выяснить у медсестры характерные приметы столь необычного пациента, но та с испугу запомнила лишь на правом предплечье парня расхожую среди уголовников татуировку «Года идут, а счастья нет».

Вот с такими довольно скромными сведениями Слава вернулся в райотдел.

В кабинете эксперта-криминалиста Антон Бирюков и следователь Лимакин рассматривали надпись на разорванной фотографии «Дикой кошки». Едва Голубев появился в дверях, оба вопросительно уставились на него.

— Полдня, как ищейка, по горячим следам пробегал, — обреченным голосом сказал Слава. Он опустился на стул и принялся рассказывать о своем невезении. Когда закончил невеселое повествование, передал Бирюкову расписку Василия Анатольевича Цветкова, временно проживающего в Новосибирске, о получении в районном Доме культуры дамской туфли с левой ноги. Тяжело вздохнул: — Вот, единственный «документ» выбегал. По-моему, этот Цветков вполне мог назваться Иваном Сидоровичем Петровым, постоянно проживающим в Рио-де-Жанейро…

Бирюков прочитал «расписку», передал ее следователю и спросил:

— Не тот ли это Васек, которому «Дикая кошка» подарила свое фото?

— Может, под «Васька» кто-то сработал, — высказал предположение следователь.

Голубев пробежал взглядом надпись на фотографии, повернулся к Бирюкову:

— Игнатьич, вчера я узнал такую штуку… Говорят, на Заводскую, к какой-то тете Марусе Данильчуковой приехал племянник-студент. Зовут Васьком. Не поинтересоваться ли нам этим племянничком, а?..

— На Заводскую? — переспросил Антон и сразу посмотрел на следователя. — Слушай, Петя, похоже, к этой улице все концы ведут…

— Точно! — подхватил Лимакин. — Мотоцикл у Тюменцевой угнали, Крыловецкая у нее жила, туфельку, унесенную из Дома культуры, Галине Петровне на крылечко подложили…

— Какой мотоцикл? Какая Крыловецкая? — не понял Голубев.

Бирюков коротко рассказал о сути дела и заключил:

— Срочно, Слава, займись тети Марусиным племянником, а я тем временем повстречаюсь с бывшим мужем Тюменцевой. Он на гормолзаводе шофером работает.

7. Друзья по несчастью

На просторную асфальтированную территорию гормолзавода один за другим въезжали тяжелые молоковозы. Опростав у приемного цеха свои вместительные утробы, машины сразу отправлялись в новые рейсы.

Антон Бирюков улучил удобную минуту, пока очередной молоковоз пристраивался под разгрузку, подошел к молоденькой приемщице в белом халате и спросил о шофере Тюменцеве. Девушка прежде, чем ответить, посмотрела на миниатюрные часики с новым лакированным ремешком:

— Тюменцев будет в ночную смену.

— Домашний адрес его не знаете?

— Не знаю. — Девушка опять полюбовалась часами, и Антон догадался, что в них вложена первая самостоятельная зарплата. — Через десять минут подъедет напарник Тюменцева. Он наверняка скажет адрес Сергея.

Бирюков улыбнулся:

— У вас такая точность, до минут?

— У нас график — закон, — с очень серьезным видом ответила приемщица.

Напарник Тюменцева опередил «закон» почти наполовину. Из распахнувшейся дверцы молоковоза высунулся коренастый парень и задним ходом стал устанавливать машину к приемному патрубку. Антон пригляделся. Вначале вспомнил, что видел этого парня у озера, когда поднимали труп, а затем уже память подсказала, что это как раз и есть тот Павел Мохов, привет от которого передавал шофер Исаков, хлопотавший за своего соседа Суржикова насчет водительских прав. Бирюков подождал, пока Мохов соединил сливной шланг молоковоза с приемным патрубком, подошел к нему и поздоровался.

— З-здравствуйте, — вроде бы растерялся Павел, но тут же досадливо махнул рукой. — Вот дурная привычка! Столько лет пролетело, а при встрече с угрозыском сердце екает.

— Не забыл еще?

— Такое не забывается.

— Лет шесть, кажется, чудил?

Мохов помял в руках белую ветошь, которой обтирал фланец шланга перед присоединением к патрубку, усмехнулся:

— Шесть с половиной отсидел в два приема, а дурью маялся больше семи. Будь она проклята, шальная жизнь.

Вакуумная установка быстро проглотила содержимое молоковоза, угрожающе засипела. Юная приемщица мигом выключила рубильник и генеральским тоном приказала: