Рассказы - Мария Киселёва

И вот папа нагнулся, поглядел под батарею и вдруг сказал:

— Вот он, твой Буль-Буль. За трубу провалился.

Севка запрыгал, захлопал в ладоши. Миленький Буль-Бульчик! Это он упал с подоконника!

Как он изменился за эти три дня, бедняжка! Стал меньше, сморщился. Красные плавки теперь съезжали с его похудевшего туловища.

— Нет, жаркий климат ему не в пользу, — заметил Борис, кивая на теплую батарею. — Он ведь полярник.

Но Севка был рад и такому Буль-Булю. Он целовал его лысую головку и приговаривал:

— Здравствуй, Буль-Бульчик! Здравствуй!

Лесная царевна

Листья падают тихо. Совсем сухие с легким шуршаньем. А желуди стучат. С порывом ветра их сыплется много, они стучат о землю нестройной дробью, как, табун испуганных лошадей, которые несутся по степи… Так сказала Карылгаш. Васек тогда засмеялся: «Чудная». Засмеялся, а сам увидел напряженные вытянутые шеи, о которые бьются гривы, дикие от страха глаза, прижатые уши… Вот снова дружная дробь, только с дальнего дуба, тише — табун метнулся в сторону: трах-тах, трах-тах, трах-тах и… ушел.

— Здорово! — удивился Васек. — А у нас табунов таких нету.

— У вас же нету степей, — сказала Карылгаш. — Зато есть ле-ес.

Она подняла темные блестящие глаза кверху. Васек знал, что она теперь будет переводить их с дерева на дерево, с вершины на вершину. Ну пусть, раз человек не видел, в степи родился. То-то ей все в диковинку. Сначала, когда Карылгаш пришла сюда первый раз, она просто оторопела:

— Ой, как много, зачем так много?!

Смешная, зачем, говорит, так деревьев много. А как же, ведь лес!

— А какие большие! — она запрокидывала голову и останавливалась. — До самого неба.

— Да что ты все в небо смотришь, как птица?!

— Да, — кивнула Карылгаш. — Я и есть птица. По-казахски Карылгаш — ласточка.

Васек удивился. Да и как не удивиться?

— А твое имя что значит?

— Мое ничего. Васек, и все.

Но Карылгаш покачала головой. Каждое имя должно что-то значить. Она спросит у отца, когда он за ней приедет.

Они приходили в лес каждый день. Так хотела Карылгаш. Васек вырезал ножом дудочку, Карылгаш высвистывала на ней какой-то непонятный мотив и смеялась. И уносила каждый раз дудочку домой.

Однажды желтый листок упал ей на колени. Она разгладила его на своей ладони. Потом что-то легонько коснулось ее виска. Опять листок с сухими краями.

— Что это?

— Листопад начинается.

Она раскрыла губы:

— Листопа-ад!

Темные глаза молили Васька: не надо! Смешная, как будто можно остановить листопад.

— Зачем, зачем? — прошептала Карылгаш и поглядела вверх, на листву. — Это все упадет?

— А ты что, не знала?

Нет, она знала, конечно, знала. Но это так грустно, так жалко… Она отвернулась от Васька и опустила голову. Уж не плачет ли? Наверное, плачет. Вот что значит родиться в степи.

А потом стали падать желуди. Тук-тук — в одиночку и дружно, как топот копыт табуна в степи. Карылгаш набрала их в подол.

— Ах, какие, ну посмотри какие!

— Ну какие? — смеялся Васек и бросал ей еще пригоршню.

— А у того дуба какие? — спрашивала Карылгаш. — Пойдем туда.

— Да такие же, — убеждал Васек. — Одинаковые у всех.

— А вот и нет, совсем другие.

— Да ну тебя!

Но желуди были разные. Большие, и толстые, и поменьше, которые годились им в дети, и совсем маленькие, просто внучата. Это, конечно, все выдумала Карылгаш. А еще были желуди тонкие и вытянутые, как веретенца, и круглые, как орехи.

— А вот посмотри, какой белый. Почему?

И правда, желуди, оказывается, могут быть очень светлые, как солома. А вот совсем черный, Карылгаш его выкопала из-под травы.

— Прошлогодний, — сказал Васек. — Не пророс почему-то. И стал как… твой глаз. — Он засмеялся. Действительно, глаза у Карылгаш узкие, блестящие и темные, как прошлогодние желуди. Ни у кого Васек таких не видал.

Она унесла подол желудей домой, а скоро прибежала к Ваську и, отозвав его на крыльцо, раскрыла ладонь. На ней лежал маленький, крошечный ежик. Ух ты, чего придумала. Желудь и сосновые стриженые иголки торчат, как настоящие колючки.

— Как это ты?

Карылгаш рада, прыгает легонько, чтобы не уронить своего ежика.

— А еще можно сделать человечка. На таких тонких ножках. Очень хорошего человечка-казаха, и самовар, и чайхану.

— Какую чайхану?

— Где чай пьют. Приходи ко мне.

Васек пришел. Карылгаш живет от него через три дома. Бабушка Анисья — ее бабушка, дядя Сергей — отец, а мать у нее казашка.

— Вот посмотри, — шепчет Карылгаш быстро, — посмотри, какой большой самовар: на всю чайхану один. Он почти с меня ростом.

Она берет большой, толстый желудь, самый большой, самый толстый — и где только нашла такой? Берет и ставит его на ладонь, и Васек видит, какой это пузатый, огромный и важный самовар. Действительно, один на всю чайхану. Карылгаш ставит на него конфорку — чашечку от желудя, — и самовар совсем-совсем настоящий, хотя и без носика.

— Горячо! — кричит Васек и сбивает самовар с ладони. Вечером Карылгаш постучала Ваську в окошко.

— Это тебе, — и положила на подоконник кусок бересты. На нем, как на большом ковре, стоит самовар, а кругом пиалы — чашки без ручек, точь-в-точь желудевые чашечки. И казахи с загорелыми, темными лицами сидят прямо на ковре, каждый перед своей пиалой.

— Чайхана! — догадался Васек. — Здорово ты.

Карылгаш засмеялась:

— Тебе.

На другое утро Васек ждал ее у старого дуба. Карылгаш пришла в своем казахском пестром платье. Из-под тюбетейки у нее разбегалось множество косичек. Васек никогда не видал ее такой.

— Уезжаешь? — вдруг догадался он.

— Да. Сегодня. Приехал отец.

Совсем рядом защелкала птичка. Что она говорит: прощай, до свидания? Или: не надо, не надо, останься? Вот она смолкла.

— Тебе… — Васек протянул желудевые бусы.

— Правда? — удивилась Карылгаш. — Спасибо. — И надела их на шею. — Спасибо. А Василий — значит царский.

— Как царский? Царь, что ли? Еще чего. Буржуй?

— Почему буржуй? А вот… царь лесов. А? Разве это плохо? Ну царевич. Ты — лесной царевич.

Она повела рукой вокруг и опять поглядела на верхушки деревьев.

— Ну лесной… другое дело, — сказал Васек. Карылгаш улыбнулась. Первый раз сегодня. — А ты тогда… царевна.

— Правда? — прошептала она радостно.

— Конечно, — сказал Васек. — Ты — лесная царевна. Иди сюда.

Он взял ее за руку, свою лесную царевну. Они встали под старым дубом и постояли молча. Потом Васек наклонился и поцеловал теплую щеку.

— Жених и невеста! — грянуло из-за кустов, и показались ребячьи головы.

Васек отдернул руку и бросился бежать.

— Тили-тили-тесто, невеста, невеста! — гоготало в лесу. Теперь вся деревня будет дразнить. Только выйди. Васек влетел в горницу, схватил с полки чайхану и хлопнул ее об пол. Вот! Ничего он и знать не знает!

…Тихо падают листья. Стучат желуди. Это было год назад. Когда Васек отдернул руку, на лице Карылгаш мелькнуло удивление и еще что-то. Теперь он знает: презрение. Это было вот тут, под этим старым дубом. Год назад. Вернешься ли ты сюда когда-нибудь, Карылгаш, лесная царевна? Девочка с глазами, похожими на прошлогодние желуди?

Стеклянная антилопа

— Осторожно, — сказала мама и положила на стол коробочку. Катя смотрела, как мама тихонько, двумя пальцами вынула из нее и поставила на скатерть… стеклянную антилопу.

Ах, какая это была антилопа! Вся прозрачная, с тонкими ногами и легкими, откинутыми назад рогами. Она как будто только что бежала и лишь сейчас, на одну минуту, остановилась. Ее прозрачные копытца едва касались земли.

— Ах, — прошептала Катя и хотела протянуть руку, но побоялась.

— Ее можно взять, — сказала мама. — Только легонько. Возьми.

Катя вздохнула и осторожно взяла антилопу. Она оказалась теплая, как будто живая. Ее узкая, красивая головка смотрела теперь на Катю немного удивленно, как бы спрашивая:

— Это ты?

— Это я, — прошептала ей Катя. — А ты моя. — И засмеялась.

Она понесла свою антилопу на подоконник, на широкий белый подоконник, где всегда любила играть.

— Это двор для моих кукол, — сказала Катя. — Но если хочешь, будет поляна. Как хочешь.

Конечно, для антилопы нужна поляна просторная и светлая, как эта, потому что у антилопы такие резвые ноги, такое легкое тело, и она не хочет стоять на месте. По изогнутой спинке антилопы, по тонкой шее проходила золотисто-желтая полоска, как будто туда попал луч солнца и, преломившись, скользнул в рога.

На замороженном оконном стекле были пушистые ветки из инея и высокие деревья, которые сплетались своими верхушками. Они блестели разноцветными искрами, и антилопа смотрела на них, слегка наклонив свою маленькую голову.