Целинники - Виктор Дьяков

– А у вас там, наверное, дороги как игрушечки сверкают. Васька наш, я же тебе писал, в ГДР служил, рассказывал.

– Да, что есть, то есть, – согласился Яков. – Там ни один населенный пункт, хоть большой, хоть маленький, хоть в центре страны, хоть на окраине, все связаны прекрасными асфальтовыми дорогами, – буднично без всякого хвастовства констатировал факт Яков.

– А у нас вон оно… Здесь же самое сердце России, колыбель русского народа… – Виктор в сердцах выматерился и завертел баранку объезжая почти по обочине очередную большую лужу.

– Если бы я не родился и не жил большую часть жизни в Союзе, я бы конечно спросил, почему здесь у вас не строят дороги и куда такая богатая страна девает деньги. Но я не спрошу, я ведь все знаю, – Яков с понимающим сочувствием посмотрел на друга.

– Когда Союз развалился, поверишь, я радовался, думал наконец-то Россия от нахлебников освободилась, от Средней Азии с их многодетными семьями, от Кавказа с их ворами и бандитами и прочих. А сейчас смотрю, четыре года прошло и ничего не изменилось. Разве что когда Союз был, само государство средства на право и налево раскидывало, в космос, за границу, на оборонку, а сейчас ловкие людишки их по своим карманам рассовывают, да еще Чечню эту удумали насильно держать. Хотят уйти и скатертью дорога, пусть валят вслед за грузинами и азерами, насколько спокойнее нам бы стало жить. Нет, силком держат. Сколько же денег и крови русской там зарыли, угробили. Ты помнишь чечен, которые в Казахстане жили. Разве вместе с ними можно? С другими можно, а с этими нельзя. Это ж все знают, а нашему правительству почему-то невдомек, – зло разглагольствовал Виктор.

Ближе к концу пути разговор с «глобального» как-то сам-собой перешел на «частное».

– …Помнишь, я писал тебе, что от оставшихся в Солнечном родственников узнал о смерти твоего отца в восемьдесят девятом году. Выходит и тетя Зина не на долго его пережила. Помню, мои все удивлялись, чего она с Целины-то так рвется. А я ведь все знал. Один раз, когда тебя на улицу звать приходил, через открытое окно слышал, как мать твоя отцу выговаривала: Там мои деды до восьмидесяти-девяноста лет доживали, а здесь я чувствую и до пятидесяти не дотяну. Я тогда подумал, что ваша родина должно быть очень удобное для жизни место. А сейчас гляжу… – Яков замолчал, глядя на ряд плюгавых с заколоченными окнами изб маленькой деревни, через которую они проезжали.

– Неперспективная деревня… можно сказать мертвая, здесь уже никто не живет, – пояснил Виктор. Горбылиха наша, куда ты сначала письма писал, она вот также примерно выглядит. Мама может потому и умерла всего в шестьдесят три года, что еще с восьмидесятых нашу деревню объявили неперспективной и стали расселять. Я тогда уже в центральной усадьбе, в селе жил и к себе ее взял. Вроде всего-то на восемь километров отъехала, и у родного сына жила, а все равно что-то уж не то. В своей избе она хозяйкой была, а здесь, как ни крути, как я женился уже не она, а жена моя хозяйкой стала. Вроде и не ругались они, а чувствовалось, как трудно она это ее второстепенное положение переносила. Как погода хорошая все порывалась из дома по грибы да ягоды в лес уйти. Ребят моих к этому делу с малолетства приучила. Они сейчас уж и сами без леса не могут. Два года как ее нет, а они только и говорят, бабушка так делала, да туда нас водила.

– А я вот когда семью из Казахстана вывозил, не сомневался, что в Германии моя мама поправится. На Целине она где-то с восемьдесят третьего года хворать начала. Как-то все сразу у нее болеть начало. Но потом вроде проходило. А вот отец, тот сразу, не болел совсем, на работу как часы. А потом в две недели, инсульт и умер. А как маму-то я в Германию привез, ей там еще хуже стало. За те четыре года, что она там прожила, наверное считанные недели не болела, – поведал и о своей матери Яков.

– Даа… Ну и жизнь Яшка нашим родителям выпала – врагу не пожелаешь. Твои-то хоть сами себе не хозяева были, так уж судьба без их согласия распорядилась. А мои сами выбрали. Вернее отец все в начальство лез, и себе, и матери жизнь угробил… Ладно хватит об этом, аж на сердце тяжело стало… Слушай Яш, так значит ты женился еще в Солнечном? Хоть ты и писал мне кто она, какая у нее девичья фамилия, и что она тоже в нашей школе училась, но я ее совсем не помню, – резко сменил тему Виктор.

– Да как тебе помнить, она же на четыре года нас моложе. Мы с тобой в шестой ходили, а она только во второй пошла, совсем маленькой была, – пояснил Яков.

– Ну да, да, – согласно закивал головой Виктор. – Но по ее девичьей фамилии получается, что она русская.

– Конечно, русская. Я же тебе об этом писал… Кстати, она наказывала, как доеду до места обязательно позвонить. – Яков достал из внутреннего кармана трубу мобильного телефона.

– И не пытайся, у нас тут мобильники не берут, – предостерег Виктор.

Яков в этом тут же убедился – телефон не находил сигнала трансляционной станции.

– И этого не ожидал, что у вас тут в трехстах километрах от Москвы нет мобильной связи, – на этот раз Яков уже выражал искренне недоумение. – Из Москвы звонил, из Твери звонил, из автобуса не стал, чтобы попутчиков не напугать. У вас же мобильники еще редкость. А у нас там в каждой семье и не по одному. У меня, у сына, у жены тоже свой, опять буднично без хвастовства поведал Яков.

– Да у нас… сам знаешь, не то что мобильники, простой телефон проблема. Помнишь, в Солнечном, только в совхозном правлении телефон был, так и у нас тут. Россия никогда лучше Целины не жила, а кое в чем и хуже. Ведь туда громадные средства вкладывали, а здесь все делалось по остаточному принципу. Потому нам сейчас Нечерноземье надо поднимать, как когда-то Целину поднимали, – Виктор кивнул на унылый пейзаж за окном автомобиля.

– А денег нет? – высказал догадку Яков.

– Если бы только денег. Самого главного, людей почти нет. Помнишь, я тебе писал, как мы наш колхоз в сельхозкооператив преобразовывали? Я еще там хвастал, что не старого колхозного председателя, а меня директором избрали. Сглазил, зря хвастал. Дела наши совсем плохи, в долгах по уши и еле дышим. А основная проблема – нехватка рабочих рук. С детства помню, таких деревень, как наша Горбылиха, в колхозе с десяток было, по сорок-пятьдесят дворов. И в каждой избе семьи жили, и детей минимум по двое было. Сейчас все эти деревни как та, что мы проезжали, мертвы. Все стянули в центральную усадьбу и все равно даже ста дворов не набирается. Да и в тех едва ли не в половине одни старики-пенсионеры обитают. Трудоспособных чуть более пятидесяти мужиков да до восьмидесяти баб, из них почти половина предпенсионного возраста…

Так за разговорами доехали до села бывшей центральной усадьбы, бывшего колхоза и подкатили к самому крыльцу большого красивого дома нынешнего директора сельхозкооператива Виктора Ильича Черноусова. Там их уже ждал накрытый стол и комната для гостя. Хоть Яков и устал с дороги, им с Виктором надо было столько сказать друг другу, что сразу после застолья с умеренной выпивкой, хозяин повел гостя показывать сад-огород, где похвалился своими селекционными изысками:

– Еще когда главным агрономом работал, я на этом огороде нечто вроде опытного участка устроил. Чего только не делал, и яблони прививал и новые сорта картофеля пытался вывести, садовую голубику, даже виноград с абрикосами. У меня еще с института к этому самому селекционерству тяга проявилась. А сейчас все, баста, и времени нет, да уж и охоты тоже. Как ни бейся, а в наших широтах южные растения либо вообще не приживаются, или так плохо растут, что и смысла разводить нет.

– А я вот слышал, еще в Перестройку, что монахи виноград даже на Соловках разводили. Это же намного севернее этих мест, – вставил реплику Яков.

– Это монахи, у них других забот не было, только молись да в земле ковыряйся. А мне… Да ладно, что это мы все обо мне. Пойдем в беседку посидим и о тебе лучше поговорим, – предложил Виктор, указывая в сторону утопающей во вьющейся зелени небольшой резной беседки.

– А чем это она у тебя обвита-то… хмелем что ли? – Яков со знанием дела ощупывал зеленые пряди.

– Да, хмель у нас тут отлично растет… Что-то я хотел тебя спросить, да как-то по дороге не получилось… Да вот, значит, жена у тебя русская. Ну и как ей там? Ты-то понятно, природный немец, а она? И вообще как там к русским относятся?

– Саша моя… да она там лучше меня прижилась. Правда, не вру. Я вот как к тебе собирался, она мне откровенно призналась, что ее в бывший совок совсем не тянет. Она и язык скорее чем я выучила, и сын уже отлично говорит, а я… Когда в какое-нибудь людное место идем именно ее принимают за природную немку, которая привезла с собой на ПМЖ русского мужа. Кстати, знаешь кого я там встретил? Не поверишь, Эльку Фишер, – с веселым возбуждением поведал Яков.

– Да ты что… Так ей уж поди где-то лет под шестьдесят, – в свою очередь заулыбался и Виктор.