Сказки черепахи Кири-Бум - Владимир Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А Заяц засмеялся:
– Ишь ты, так я тебе и поверил. Ты всю жизнь всем только разные пакости делал и чтобы такой мост положил! Не обманешь.
И другие звери пришли и тоже сказали:
– Не обманешь.
И тоже засмеялись.
Горячился медведь Тяжелая Лапа, доказывал:
– Честное слово, я. Смотрите, даже плечо оцарапал, когда сосну валил.
– Какой из тебя вальщик, – сказали звери, – ты на ногах-то чуть стоишь. Дунет ветер покрепче, и упадешь. Скажи уж лучше по совести: чужое доброе дело за свое решил выдать.
Обвел медведь всех печальными глазами и опустил голову. Понял он тут, что опоздал подправлять свою биографию. За всю свою долгую жизнь он никому ничего хорошего не сделал, и сколько бы он теперь ни говорил, что это он мост через речку навел, никто ему не поверит.
И о другом подумал медведь Тяжелая Лапа: вот умрет он сейчас и останется в памяти у всех не только как безобразник и озорник, но еще и как обманщик. Будут теперь говорить о нем в роще:
– Вы помните, как медведь Тяжелая Лапа обмануть хотел нас? Кто-то построил мост через речку, а он решил его за свой выдать. Да мы ему не поверили.
И будут добавлять при этом:
– Он уж такой был: умел только плохое делать.
«Эх, начать бы все сначала. Но к речке от берлоги уже шла по тропинке его Смерть и поглядывала на часы».
Выбил Ду-Дук последние слова сказки. Отлетел в сторону. Поглядел, как получилось. Остался доволен
– Все, – говорит, – одного припечатали.
– Что припечатали, то припечатали, – зашуршал Ёж Иглыч колючками. – Так их, Кири-Бум, этих плутов, чтобы знали, как мошенничать.
Особое место
Черепаха Кири-Бум рассказывала сказки, дятел Ду-Дук записывал, остальные внимательно слушали, и только Лиса совсем не интересовалась сказками. Солнце свернуло с обеда, а Лиса еще не завтракала. Глядела она беспокойно по сторонам: чего бы поесть. Лежит возле Енота сверток и, чувствуется, с едой, но как выудить его. Енот с Лисой не дружит.
«Да и вообще у меня здесь друзей нет», – думала Лиса.
Целый год почти она не жила в родной роще. Надоела своими плутнями, и решили однажды звери повесить ее. Но Лиса и тут нашла выход. Попросила:
– Разрешите хоть дерево самой выбрать.
Это ей разрешили:
– Тебе висеть. Выбирай.
Всю рощу прошла Лиса и не нашла дерева, на котором ей было бы приятно висеть. На одном слишком много сучьев, на другом слишком мало, одно слишком прямое, другое слишком кривое. Походила, походила, сказала:
– Идемте в Осинники, может, там найдем что под ходящее.
Но у каждого дома были дела, и никто с Лисой в Осинники не пошел.
– Иди сама, – сказали ей, – найдешь, позовешь нас. Мы придем и повесим тебя.
Все рощи в округе за год обошла Лиса, но так и не нашла подходящего дерева. Зато из каждой рощи посылала слезные письма и все просила: «Простите меня. Разрешите вернуться в родную рощу. Я поумнела и больше плутовать не буду». И в конце каждого письма приписку делала: «Прошу мое письмо обсудить на сходе». И по каждому письму Лисы собирался сход. И все отказывали ей. Писали:
«Нет подходящего дерева в Осинниках, в дубовую рощу иди».
Потом надоело советы Лисе давать, куда дальше идти ей. Послали письмо:
«Возвращайся, но если хоть еще раз сплутуешь, повесим тебя на первом же попавшемся дереве». И Лиса вернулась, объявилась в прошлую пятницу. Неуверенно еще себя чувствовала. Поглядывала на сверток Енота: унести бы его, но как?
А в уши втекал певучий голосок черепахи Кири-Бум:
«Не в нашей роще это было, да и не в наши годы. Жили в лесу звери. Одной семьей жили, за одним столом ели. И было у каждого за этим столом свое место: у Зайца – свое, у Лисы – свое, у Волка – свое.
Медведь тоже ел за общим столом, и было у него свое место. Называли его медвежьим местом. Усядется, бывало, Медведь на него и сидит, глядит на всех, а все на него смотрят.
Скажет Медведь:
– Щи сегодня бледные какие-то.
И хоть румяные щи, наваристые, кивают все головами, соглашаются:
– Точно, бледные сегодня щи.
Заяц тоже поддакивает:
– Бледные.
Скажет Медведь:
– Солнце как-то не так светит сегодня.
И опять все головами кивают:
– Точно, не так как-то светит солнце сегодня.
Заяц тоже поддакивает:
– Не так.
Что ни скажет Медведь, все соглашаются. Куда на пошлет кого, бегут, не прекословя. Сидит Заяц, косит на медведя глаза, думает: «Оттого, наверное, все слушают его, что на первом месте за столом сидит Медведь. Сидел бы я на его месте, меня бы все слушались».
И вот как-то собрались все к столу, а Медведя нет. Пустым его место осталось, никто его занять не решился. И на второй день не пришел Медведь, и на третий – тоже. И решил тогда Заяц:
«Займу-ка я его место».
И тишком вскарабкался в медвежье кресло. Зашумели на него все, зашикали:
– Куда это ты залез? Это Медведя место.
И хотели было прогнать его, да Волк вступился:
– Пусть сидит, а то его и не видно на его-то месте.
И все согласились:
– Пусть сидит.
Уселся тогда Заяц поудобнее, подтащил к себе миску медвежью, склонился над нею, повертел носом:
– Чугуном сегодня щи пахнут.
Понюхал Волк, сказал:
– Щи как щи. Лучку только маловато.
И хоть было во щах достаточно луку, закивали все головами:
– Точно, маловато сегодня лучку во щах.
Поглядел Заяц на солнце, сказал:
– Нет сегодня в солнце вчерашней ясности.
Поглядел Волк, сказал:
– Солнце как солнце. А вот звезды сегодня ночью как-то не так светили.
И все опять закивали головами:
– Точно, не так как-то сегодня звезды светили
Сидел заяц во главе стола, косился на Волка и думал: «Странно, на медвежьем месте я сижу, а слушают почему-то все волка».
И эту сказку черепахи выбил дятел на березе.
Пошел шакал по соседям
Многого в жизни не понимал Шакал: не понимал он, как можно с кем-нибудь поделиться последним, или у кого-нибудь что-то взять, а потом отдать. Многое казалось Шакалу удивительным в жизни. Вот и сейчас глядел он на черепаху и удивлялся, что она даром, ни за что рассказывает сказки, а Дятел даром, ни за что записывает их. Глупые! Ведь из этого можно было такую выгоду иметь!
И вдруг насторожился: черепаха Кири-Бум объявила, что сейчас она будет рассказывать сказку о радости Шакала. «Это о какой она радости узнала моей» тревогой подумал Шакал и привскочил:
– Ты обо мне, что ль, говорить хочешь, Кири-Бум?
– О тебе, – ответила черепаха.
– А если я этого не хочу? О других говори вон.
– Расскажу и о других, а сейчас пока о тебе.
– А если я не согласен?
– А мы твоего согласия не спрашиваем. Хочешь слушать – слушай, не хочешь – иди домой, – сказал медведь Михайло.
Черепаха уже рассказывала, Ду-Дук записывал, сыпалась на землю пахучая стружка.
«Жадным рос Шакал, жадным вырос. Все греб к себе, прятал. Жену учитывал во всем, попрекал: то долго спит она, постель мнет, то ест много – сразу за двоих.
– Мне и надо много, – оправдывалась жена. – Сын у меня грудничок. Не поем я, как следует, и молока у меня не будет кормить его.
– Будет, – говорил Шакал, – ты в теле. Поела немного и ладно. Лишняя еда баловством зовется и не в пользу идет. Так-то.
Исхудала его жена, кожа да кости остались, пока сына на ноги поставила. Идет, бывало, и ветром ее качает. А Шакал все меньше и меньше еды ей давал.
Не вытерпела она однажды, заплакала.
– Слабею я, – говорит, – хожу еле.
– Ничего, – успокоил ее Шакал. – Скоро сына отделим, одним ртом у нас меньше станет, наешься тогда, поправишься. Нагулять тело – труд невелик, были бы кости. Больше терпела, немного уж потерпи.
И терпела она. Из последних сил тянулась. Вырос сын. Стал Шакал к свадьбе готовиться. Как представил, сколько нужно всего, и голову от жадности потерял. Сам высох и жену высушил. Только и слышно было, как он покрикивает на нее да попрекает:
– И что ты все жуешь и жуешь? И как в тебе столько еды помещается?
– Да ведь изголодалась я, – начнет она, бывало, жаловаться, а он цыкнет на нее, зубами для острастки прищелкнет:
– Мне разве не хочется? Да я креплюсь. Соберутся гости, чем я их угощать буду? Ты об этом подумала? Конечно, тебе зачем думать? С тебя спрос маленький: не ты, я хозяин, обо мне и говорить потом будут – не угостил. Не радеешь ты о чести семьи нашей.
А за неделю до свадьбы сказал он жене своей:
– Ну, жена, отделим в воскресенье сына, и конец нашим мукам. Только ты уж эту неделю не ешь совсем, поэкономить нужно немножко. В воскресенье за все сразу и наешься.
А жена его уж так обессилела, что и слова сказать не может, только глядит на него и даже глазами не моргает – сил нет.
В хлопотах быстро пролетела неделя. Собрались в воскресенье к Шакалу гости. Усадил он их за стол, раздал всем ложки. К жене повернулся:
– А тебе, жена, и ложки не хватило. Ну да ладно, ты ведь хозяйка, ты и так посидишь.
Смотрит, а ее и нет за столом.
