Гипер-С - Владислава Груэ

Пропуска в консерваторию у меня нет, это минус. Зато я знаю ее расписание, просто вычислил за то время, пока знакомился. Она же мне понравилась до безумия с первого взгляда. Но очень много времени ушло на то, чтоб и она бросила свой взгляд на меня, обычного уличного музыканта. А потом я написал про нее песню, ту самую, «Цветок на ладони», ее до сих пор крутят в Центральном парке. Подруги услышали, возбудились, натолкали ее в бока, и она подошла сама, чтоб послушать. Тут я и пропал. И она, получается, тоже…

Она вышла из огромных дверей консерватории и пошла по проспекту — крохотная девочка на столбиках, воздушное существо. Сегодня флай-стилю она предпочла студенческую форму. Светлая юбка чуть выше колен, строгая курточка, кремовые манжеты, серебристые туфельки-столбики умопомрачительной цены. Светлые волосы водопадом по спине. Преуспевающая девочка из очень влиятельной семьи в ореоле света и богатства. Но я чувствовал во всем ее облике какую-то отчаянность. Догнал и зашагал рядом, хотя это непросто, когда спутница — на столбиках. Она сразу меня заметила — но не повернула головы.

— Отстань на шаг, — еле слышно приказала она. — Заметят.

Она боялась, что меня засечет ее охрана. Несчастная малышка, никакой свободы.

— Здравствуй, маньяк, — прошептала она. — Дурачок, тебе нельзя приходить…

Она торопливо говорила, не меняя гордой посадки головы, ничем не показывая, что обращается ко мне. Да, она попалась следящим системам службы. Ее взяли оперативники, они же ее семейная охрана, сразу на выходе из парка и давили, пока не вмешались родители. Она ничего не сказала, как я и предполагал. Спасала меня. Спасала отца своего будущего ребенка. Да, она знала, что беременна, знала сразу — сведения обо мне крутили по всем инфо, после приключения в кустах трудно не догадаться.

— Я влюбилась в тебя, маньяк, — шепнула она. — Как дура. Гордись. А теперь уходи.

— Уходи со мной! — брякнул я.

— Куда уходить? На улицу, песенки прохожим петь?

Я не ответил. И так все понятно. Сам же пел, что она — птичка другого мира. На улице ей не место. А мне нет места в ее высших сферах, чужих туда не пускают. Социальная пропасть. Вроде и рядом она, но даже обнять невозможно.

Я обогнал ее, уходя. По лицу девочки текли блестящие слезы, она их не вытирала, так и шла, гордо вскинув голову.

Она полюбила меня, уличного певца, а я даже не знал, как ее зовут. Сердце защемило от острой тоски. Мы могли бы быть счастливы вместе. У нее — редчайшее из качеств, яркий материнский инстинкт, чувственность и безоглядность в поступках. С ней рядом, возможно, приутих бы дикий костер гипер-с, сжирающий мое сердце, ежедневно ставящий на грань гибели. Почему нет? Если бы каждую ночь у меня была женщина… Может, она ради любви решилась бы каждую ночь отвечать моим страстям? Стала бы настоящей женщиной… Но не судьба.

Проклятые чувства. Они отвлекли меня, и я по-глупому пропустил атаку. И в очередной раз убедился, что с профи на их поле лучше не бодаться — проиграешь. В Старом городе сохранилось множество домов с проходами во внутренние дворы, я их называю подворотнями, хотя никаких ворот там давно нет и никогда не было. А вот опасности прятались. Крепкая рука выдернула меня с тротуара в сумерки, и в глазах вспыхнули звезды. Вот это удар. Не опусти вовремя голову, снесло бы нос. А так щекастый разбил костяшки об мой лоб и зашипел от боли.

— Тебе было сказано не появляться здесь? — рявкнул вислоносый. — Было сказано?!

И со всей дури залепил ногой в живот. Ух, мимо. Я развернулся, попробовал убежать, вырваться на проспект, смешаться с потоком студентов… и убедился, что не зря туфельки-столбики изначально задумывались как оружие телохранительниц. Вжик, острая боль в ноге, и я падаю ничком. Обычная подсечка, но как больно!

Охрана проспекта не вмешивалась, даже не смотрела в сторону подворотни. Бьют кого-то телохранители — значит, так надо. И они приступили к моей обработке втроем. Это была их ошибка. Я мгновенно озверел от боли. И прямо там, под градом ударов, решил раз и навсегда вернуться к своему основному жизненному принципу: не прощать таких, не идти с ними на компромиссы ни при каких обстоятельствах! Отпустил «пчел» ради возможности достать их матку, и вот уже познаю на собственных ребрах, что могут творить офицеры-силовики при полной безнаказанности. Черт, они бы еще на мне попрыгали!

И оперативники тут же решают на мне попрыгать. Они даже не заметили, что я озверел.

Для них это произошло быстро и бесповоротно. Только что я валялся под их ногами — и вот уже стою, а они лежат. А не расслабляйтесь, пчелки, а то птичка склюет! Телохранительница-двойник отпрянула к стене, грим-мимикр косо размазался по щеке, в глазах смятение. Она отметила мои взгляды на ее ноги, и грудь, и бедра, и абсолютно правильно их поняла. Насилие в самой жестокой форме читалось в моих глазах совершенно отчетливо. Она испугалась так, что, похоже, забыла о том, что вооружена. В голове у нее беззвучно вопило одно желание — сбежать. И я позволяю ей сбежать. Гипноз — он же действует, когда жертва внутренне согласна с приказом? Вот пусть и бежит. И забывает по дороге то, что ее напугало. Страх поможет ей забыть получше. Навсегда забыть. Не уверен, что теперь даже просветка мозгов что-то вытащит. Я очень на них разозлился.

Лишь выйдя из подворотни, соображаю, какую глупость сделал. Девушка на столбиках, бегущая по Старому проспекту, с лицом, перемазанным гримом… да она всполошит всю охрану! К счастью, судьба бережет меня в очередной раз. Видимо, где-то на подсознательном уровне у телохранительницы прочно закреплено, что девочки на столбиках[3] — не бегают. Даже в слепой панике девочки на столбиках удаляются плавно и грациозно, хотя да, довольно быстро. Вот и она удалялась стремительно, но не возбуждая ненужного интереса. Ай умница.

Следом за ней и я покидаю Старый проспект. Мне противно и тошно: пусть и ради спасения собственного здоровья, но нарушил собой же установленное правило, применил особые свойства против людей! Оперативники, они же скоро встанут, только в их глазах не останется ничего, кроме животного недоумения… б-р-р, мерзость какая! Власть над психикой людей — мерзость! Пальцы у меня мелко подрагивают. Как в таком состоянии работать, не представляю. Надо срочно успокоиться. И я успокаиваюсь. Если власть над чужой психикой — мерзость, то власть над собой — производственная необходимость. Врач не имеет права волноваться, в его руках здоровье людей.

Именно врачом в ближайшие три часа мне и предстоит быть.

Руководитель из Центра ошибочно считает меня секретным агентом. Оперативники Нью-Сиба ошибочно считают меня преступником. Многочисленные слушатели обоснованно считают меня музыкантом, но и они заблуждаются. На самом деле я врач общей практики со специализацией, не существующей в списке утвержденных к преподаванию. Врач по мутантам. Лицензия, кстати, имеется, как и диплом соответствующего образца. Для меня работа секретным агентом Центра всего лишь логически вытекает из врачебных обязанностей.