Приютки - Лидия Чарская

Она крепко заснула в одну минуту.

Глава девятая

Ненастное осеннее утро… Снег падает большими мокрыми хлопьями и тает на лету, не достигая земли.

— Динь! Динь! Динь! Динь! — звенит заливается колокольчик.

Тоненькая фигурка дежурной по приюту воспитанницы мелькает по коридору, проскальзывает в дортуары, не переставая звонить убийственно нудным, нестерпимо резким звоном, заходит в спальни. Дежурит нынче Липа Сальникова, воспитанница среднего отделения.

У нее тупое, скуластое, некрасивое лицо, толстые вывороченные губы и заспанные сердитые глаза.

Разбудив старших, она перебегает в свою спальню, где ночуют средние, ее однокашницы.

— Вставать, девицы, вставать! — бойко покрикивает она, останавливаясь на пороге.

Потом спешит в «младший» дортуар, к стрижкам.

— Стрижки, вставать! — разносится ее голос по комнате. — Нечего-нечего лентяйничать, на уборку опоздаете, того и гляди. Живо у меня, не то водой окачу.

Маленькие, круглые, как шарики, головенки быстро отрываются от подушек… За ними и сами обладательницы «шариков» соскакивают с постелей.

Дети знают отлично, что с дежурными шутки плохи. Либо одеяло сдернет, либо еще хуже — обольет водою. А в дортуаре холодно и без того! Так выстудило за ночь…

Липа торопливой походкой устремляется на середину комнаты. Там, задернутая темным абажуром, чуть мерцает висячая лампа-ночник.

В одну минуту выдвинут табурет проворной рукой на середину комнаты. Липа вскакивает на него, прибавляет в лампе огня, повернув светильню, потом снимает абажур…

В дортуаре сразу становится светлее. Теперь ясно видно, кто из девчонок не встал и лежа прохлаждается в кроватях.

— Вставать! Вставать! — громким голосом кричит Липа и срывает мимоходом два-три одеяла с заспавшихся малышей.

— Ай! Ай! Оставь! Липочка! Родненькая! Миленькая! Золотенькая! — молит жалобный голосок. — Хо-о-ло-одно, Ли-и-па-а! — Но Сальникова в ответ торжествующе смеется.

— А холодно, так вставай! Чуркова! Ты это что же, дряннушка этакая! До молитвы лежать будешь? — и Липа, стремительно схватив с предпостельного столика кружку, бежит с нею в умывальную. Через минуту она возвращается, сияя той же торжествующей недоброй улыбкой.

— Ты не слушаться? Так на же тебе! — и все содержимое в кружке целиком выливается на малютку Олю.

Липа неистово хохочет. Оля, мокрая, дрожащая в залитой сверху донизу рубашонке, вскакивает с постели, испуганными глазенками впивается в свою мучительницу.

Она хочет сказать что-то и не может. Заикается, путается и, лязгая зубами, дрожит.

— Ну двигайся! Что ровно истукан стоишь? На молитву опоздаешь! — резко прикрикивает Липа.

— А ты не смей Олю обижать. Она у нас слабенькая, того и гляди заболеет! — выскакивая вперед, крикнула Дорушка.

— Не смей! Не смей! Что за командирша такая! — запищали и другие стрижки, окружая внезапно тесным кольцом Липу.

— Ах, вы, такие-сякие малыши! Грозить еще вздумали! — захорохорилась Липа.

— А ты не смей! — наседали на нее девочки.

— Ах, сделай милость, испугалась, сейчас заплачу! насмешничала Липа.

— А вот и испугалась! Небось нас сорок, а ты одна! — крикнула внезапно словно из-под земли выросшая Васса. — Небось попадет тебе!

— Попадет! Попадет за Олю! — защищали стрижки.

— Цыц, молчать! Не то няньку Варвару крикну! — пригрозила Липа.

Няньке Варваре, спавшей обыкновенно в спальне малышей в углу, у печки, вменялось в обязанность присматривать за стрижками и помогать горбатенькой Елене Дмитриевне в уходе за малышами. Сейчас нянька как раз отсутствовала, на несчастье Липы. Окинув быстрым взором спальню, девочки убедились в этом.

Липа Сальникова растерялась немного… Прямо на нее лезла Васса, сжимая в кулачки свои костлявые ручонки десятилетки. Красная от гнева Оня Лихарева, обычная заступница болезненной Чурковой, грозила ей из-за плеч Вассы.

Любочка Орешникова кричала в уши:

— Злая Липа, злющая! Бесстыдница, ишь, что выдумала — маленьких обижать! Тете Леле скажем!

Липа Сальникова разом взвесила свое положение. Приходилось плохо. Надо было идти на мировую со всей этой мелюзгой. Быстро сунув руку в карман. Липа вынула оттуда залежавшийся пыльный кусок сахара и, протягивая его плачущей Оле, произнесла, смягчая свой резкий голос:

— Ну, ладно, ладно! Будет! Ладно уж, поревела и будет! На сахарцу. Эка невидаль, подумаешь! Душ заставили принять ненароком. Не зима еще… Не помрешь. А вот, девоньки, послушайте меня, что я вам скажу-то! Цыганка у нас объявилась. Гадальщица. Слышите? Так твою судьбу тебе расскажет, что любо-дорого. Что с каким человеком через год будет, все увидишь. Приходите нынче вечером в наш средний дортуар. Гадалку вам покажем, — тараторила Липа, и глаза ее лукаво поблескивали на скуластом лице.

— Я боюся! — пропищала Оля Чуркова с не выспавшимися еще глазами сосавшая сахар.

— А я приду! — смело крикнула Васса. — Кто со мной?

— Я! — отозвалась Оня Лихарева.

— И я! — взвизгнула Канарейкина.

— Уж и я, так и быть! — и девятилетняя Алексаша Кудрина вынырнула из-за подруг.

— А кто гадает-то? — с любопытством осведомилась Любочка Орешкина.

— Ишь ты, так тебе и скажи! — усмехнулась Липа. — Придешь — увидишь! Приходи только! Настоящая цыганка, говорят тебе!

— Липочка-душенька, скажи, скажи — кто? — пристали со всех сторон к подростку Сальниковой малыши-стрижки. — Гадалку позови, Липа!

— Ладно, подождете, скороспелки. Будете много знать, скоро состаритесь, — хохотала большая девочка и, не переставая смеяться, выбежала из дортуара.

— Я пойду уже вечером, погляжу на гадалку! — решительно заявила Оня, всегда прежде своих сверстниц отзывавшаяся на всякие шалости.

— И мы, и мы! — запищали другие.

— Нет уж, сидите дома. Мы с Вассой идем, с Любочкой, да Алексашу прихватим, кто постарше. А вы дома с нянькой Варварой останетесь, — с важностью говорила Оня.

В младшем отделении, как и в старшем, и в среднем, были дети разного возраста. Принимали сюда девочек от восьми до одиннадцати лет. С одиннадцати до пятнадцати воспитанницы составляли второе среднее отделение, и с пятнадцати до восемнадцати — старшее выпускное. Среди стрижек поэтому были совсем еще несмышленые малютки-восьмилетки и девятилетние и десятилетние девочки вроде Любочки Орешниковой, Дорушки Ивановой, Вассы, Они и Сони Кузьменко.

Долго спорили и препирались стрижки, кому идти к гадалке в «среднее» в гости, и сойдет ли «поход» благополучно, тайно от тети Лели, которая строго запретила сходиться своим малышам со средними и старшими воспитанницами.

Внезапно раздавшийся звонок к молитве прервал волнение малюток. Из соседней комнаты появилась знакомая горбатенькая фигура, и тетя Леля, хлопая в ладоши, стала сзывать свое маленькое стадо обычным призывом:

— В пары, дети, в пары!

Начинался однотонный, серый, приютский день.

Глава десятая

От восьми до девяти вся внутренность коричневого дома как бы выворачивалась наизнанку. Трудно узнать приют в этот утренний час.

Всюду моют, скребут, натирают, метут, снимают в углах паутину… Старшие и средние носят тяжелые ведра с водою, моют полы, двери, окна или тщательно оттирают медные заслонки у печей, дверные ручки и оконные задвижки.

Малыши помогают по мере сил и возможности средним и старшим.

В грязных, грубых, холщовых передниках, с раскрасневшимися лицами девушки и дети с одинаковым усердием работают на уборке.

Вон пробежала беленькая, хрупкая и изящная Феничка Клементьева с полным до краев ведром мыльной воды… Та самая Феничка, что часто, сидя в уголку, читает потихоньку чудом попавшие ей в руки романы и обожающая богатыря-доктора Николая Николаевича.

Сейчас Феничку узнать нельзя. Вместе с Шурой Огурцовой, своей подружкой, она льет воду на доски коридора и начинает энергично водить по полу шваброй, обвязанной тряпкой на конце.

— Маленькие! Стрижки! — кричат взапуски Феничка и Шура. — Тащите сюда мыла. Нянька Варвара даст…

Дорушка и Дуня, находившиеся поблизости, устремляются по поручению средних. И через минуту несутся обратно, таща вдвоем большой кусок серого мыла, добытый у няньки.

Вот уже месяц, как живет в приюте Дуня.

Трудно поверить, что это та самая маленькая деревенская девочка, которую четыре недели тому назад доставил в приют Микешка.

Личико Дуни вытянулось, заострилось. Здоровый деревенский загар почти исчез с него. Глаза стали больше, острее. Осмысленнее, сосредоточеннее глядят они теперь на божий мир. Многому уже научилась в приюте Дуня.

Умеет она узнавать буквы русского алфавита; умеет выводить склады. И шов стачать умеет и сшить, что понадобится "вперед иголку", и песенкам кой-каким научилась, хотя и не участвует в церковном хоре, потому что сердитый Фимочка решительно заявил, что у новенькой не голос, а "козлетон".