Случайные гости - Дарья Кузнецова

Самой сложной загадкой того периода является один вопрос: почему всё-таки наступило Затмение? Были разорваны связи и погибли колонии (причём не все, только самые удалённые), а до Земли этот вал вовсе не докатился. Не было никаких разрушений и массовых смертей, никто не сжигал города и не травил атмосферу. Как получилось, что на несколько десятилетий высокоразвитая цивилизация вдруг погрузилась в хаос? Причём даже серьёзных планетарных войн в то время не происходило; людей давил иррациональный страх перед небом, и они единодушно стремились забиться поглубже. Тогда строились подземные и даже подводные города, сейчас заброшенные за бесполезностью и неудобством.

Тогда же наступил настоящий расцвет всевозможных религиозных организаций: звёзды, которые прежде манили, в тот период стали воплощением кошмара, Ад и Рай поменялись местами. Затмение создало сотни тысяч версий предшествовавших ему событий и населило пространство за пределами атмосферы несусветными ужасами, в массе которых правда просто захлебнулась. Если её, конечно, хоть кто-то знал.

Ровно та же картина наблюдалась на территории выживших колоний. Люди сами уничтожили всю дальнюю связь и все корабли и остервенело вгрызлись в кору планет.

Много печальней была участь миров, где жизнь без помощи метрополии была невозможна, как раз они погибали в муках. Они и крупные космические станции, удалённые от обитаемых планет, оказались брошены на произвол судьбы.

Но на некоторых планетах наблюдалась гораздо более странная картина: люди как будто ушли. Просто ушли, разом десятки, даже сотни тысяч обитателей, все до последнего. Начали точно так же, как и на остальных планетах, с уничтожения кораблей и средств связи, принялись закапываться в землю, но потом вдруг передумали — и исчезли, а время съело следы, способные хоть что-то прояснить. Таких было всего четыре, и их суеверно обходили стороной все космолётчики, кроме редких исследователей.

Судьба ещё десятка миров была неизвестна: там было слишком мало людей, чтобы память о них прошла через века. Исследователи, конечно, работали, но я не слышала о сколько-нибудь существенных результатах.

Отпустил этот страх не настолько «вдруг», как появился, но тоже достаточно неожиданно. Во всяком случае, достаточно для того, чтобы убедиться в его искусственном происхождении. Но даже эта теория, — единственная, хоть как-то объясняющая столь странный панический приступ, — имела массу слабых мест. Каким образом можно было воздействовать разом на всё многомиллиардное человечество, освоившее тогда больше полусотни миров? Почему это воздействие прекратилось? Почему за ним не последовал другой удар, почему таинственный противник не закончил начатое? Нас хотели отпугнуть от какого-то совершенно конкретного места, а потом необходимость в этом отпала?

Версий и предположений были миллионы, не только у учёных. У всевозможных писателей тема Вторжения по сей день оставалась любимой наряду с исследованием дальнего космоса, и, честно говоря, некоторые их идеи выглядели гораздо правдоподобней научных исследований. Наверное, потому что, в отличие от трудов учёных, творения писателей на то и были творениями писателей, чтобы не требовать экспериментального и математического подтверждения.

Этот страх прошёл уже очень давно, человечество полностью оправилось от потрясения, но по сей день оставалось множество противников и межзвёздных перелётов в целом, и внепространственных переходов — в частности. Последних всевозможные обыватели особенно опасались, и часто для тех, кто «прыгает» первый раз в жизни, это большой стресс. У нас на корабле, понятно, таких нет: дядя Боря с Василичем слишком разумны для таких страхов, тётя Ада полностью доверяет своему мужу. Ванька просто любит корабль и перелёты, да ещё растёт на редкость бесшабашным парнем; ему бы как раз не помешало некоторое количество осторожности. Впрочем, я со своими предупреждениями не лезла. Давно уже усвоила, насколько братец упрямый (даже не козёл, а настоящий баран), и если его от чего-то отговаривать, будет делать назло. А я, хоть во многом остальном и трусиха (по мнению младшего брата), прыжков не то что не боюсь, я их вполне искренне люблю. На мой взгляд, посадка в ручном режиме гораздо страшнее.

— Деточки, ужинать! — отвлёк меня от размышлений и увлекательного занятия бархатистый женский голос.

Я окинула грустным взглядом развешанные вокруг голографические изображения, вздохнула и, смиренно сложив прибор (отчего изображения, понятное дело, растаяли), убрала его на место. Спорить с тётей Адой, когда та полна энтузиазма всех накормить… нет, спасибо, я ещё в своём уме. Одно утешает: готовит она отлично, стыдно жаловаться.

Когда я нога за ногу доплелась до камбуза, там уже собрались все. В отличие от меня, малоежки и «вечного вызова» (со слов дяди Бори) её способностям, мужчины радуют нашу хозяйку отменным аппетитом. И меня тоже радуют, потому что вечно голодному (даже тогда, когда в него физически уже не лезет) Ваньке можно украдкой скормить часть собственной порции. Когда тётя отвернётся; а остальные не выдадут.

— Алечка, милая, ты совсем не бережёшь моё больное сердце, — привычно укорила меня хозяйка, окинув взглядом и качнув головой. Голос у неё был глубокий и мягкий, а ещё она нечётко выговаривала букву «р»; звучало в результате очень необычно, будто с акцентом, но я всегда слушала её речь как музыку. Есть что-то невероятно завораживающее в низких женских голосах, как будто с тобой разговаривает не простой человек, а… не знаю, может быть, кто-то из совсем древних языческих богинь? Сама стихия земли и женского начала? — Если ты будешь дальше худеть, мужчине будет больше не за что зацепиться, кроме как повиснуть на твоей шее. А мужчина не должен висеть на шее, мужчина должен держать тебя сам и ощутимо ниже! — наставительно заметила она, пока я усаживалась на место. Во главе стола сидел капитан, его супруга — по правую руку, по левую — Ванька, рядом с ним я, а напротив, — соответственно, рядом с тётей, — Василич.

Голос отлично подходил наружности этой женщины. Невысокого роста, плотного телосложения, как говорят — с формами, с всегда аккуратно уложенными вокруг головы волосами, чёрными — чёрными и настолько густыми, что я всегда тихонько завидовала, даже понимая, что светлые волосы просто значительно тоньше и не мечтая об «обмене». Тёмные большие глаза на круглом лице из-за специфического разреза казались всегда печальными, хотя тётя — вполне жизнерадостная женщина. Когда она хмурилась, густые чёрные брови выразительно сходились над переносицей; у неё вообще очень выразительное и, несмотря на далёкие от абстрактного идеала тонкие губы и крупный нос с ощутимой горбинкой, красивое лицо. Лучше, чем у этих идеалов: запоминающееся и яркое.