Охота на гусара - Андрей Белянин

С сей добычей я окончательно обосновался в Покровском, отужинал чем бог послал и, не дожидаясь утреннего визита мстительных погорельцев Юренева, в ночь двинулся на Городище. Где уже и отдышался, наказав вахмистрам Скрыпке и Колядке подготовить сопровождение для доставки связанных французов в Юхнов. Сам я с некоторых пор избегал появляться в губернском центре лично, да вы понимаете почему…

Доселе рассказы мои касались примеров исключительного героизма народа российского, однако же не всё в нашей партизанской жизни было мазано мёдом. Кое-что было мазано прямо противоположным… С горечью в душе и мерзостью в желудке вынужден признать наличие подлых изменников царю и Отечеству. В нашей округе их было немного…

– Всё дворовые люди майора Семёна Вишнева, строгий был барин, однако, – степенно докладывал мне староста Городищева. – Старых порядков, ещё императора Павла, царствие ему небесное, помнил!

– Не отвлекайтесь, вы про изменников нам поподробнее, – дай бог не в третий раз напомнил я. Беседа с крестьянами всегда чрезмерно утомительна, особенно после тяжёлой ночи (до третьих петухов резались в карты и хлестали какую-то мутную дрянь, раздобытую всё тем же Бедрягой).

– Так они, злодеи, господина своего жизни лишили, а сами французу поганому служить подались и крест на том целовали. Уж ты, батюшка Денис Васильевич, яви такую монаршую справедливость – накажи негодников примерно!

– Вы говорите с кадровым офицером! Как подполковник и патриот, разумеется, я…

– А то уж больно опасные они. Поручика Иванова убили почём зря!

– Но вообще-то дела сии скорее относятся к уголовным, чем…

– Церковь под Знаменским разграбили!

– …к военным, а следовательно, подлежат разбору…

– Прах помещицы Збыкиной из гроба вырыть не устыдились!

– …полицейского ведомства, куда нам вмешиваться…

– Дома богатых поселян неприятелю указывали!

– …не позволяет разумная субординация, ибо…

– По казакам твоим стреляли!

– …сие было бы прямым нарушением государственных полномочий…

– По казакам твоим стреляли!!

– …вот ежели бы они умыслили что греховное против моих молодцов…

– По ка-за-кам тво-им стре-ля-ли-и-и!!! – уже на последнем нерве, срываясь на визг неприличествующего звучания, доорался-таки настырный мужик, подпрыгивая на месте.

Я затравленно огляделся, но, увы, офицеры мои безмолвствовали, а старый сотник Ситников едва не заплакал от горя, живо представляя, как кто-то мог злодейски стрелять из-за кустов по его милым казакам… Я понял, что от меня ждут жёсткого, но справедливого решения. И хотя сердце моё противилось жандармскому произволу, но рассудок повелевал изловить мерзавцев, дабы примерно покарать со всей строгостью военного времени. Так и было поступлено…

Правда, ловили мы их долго. Хитрецы трусливо тёрлись вблизи расположения французских войск, что существенно затрудняло поимку. Поднимать в атаку все отряды ради отбития двух-трёх тихих изменников представлялось тактически не обоснованным. Не этого от меня ждали Родина, Багратион, Кутузов и, в конце концов, государь Александр…

Однако терпенье и труд всё перетрут. В должный день и час один из негодяев попал-таки в лапы моих казаков. Наутро велено было согнать всех жителей близлежащих деревень, дабы показательным расстрелом вбить в головы зрителей уважение и память. Приговорённого вывели в чистой рубахе, священник отпевал его… живого! После чего взвод наставил ружья, и грянул залп… холостыми. Нет, ну в самом деле, у меня гусары, а не расстрельная команда. Ни один из моих молодцов, даже под угрозой каторги, не согласился бы участвовать в столь позорном деянии. Бледного и подмоченного (пардон за натурализм!) злодея отвязали от столба и, дав пару затрещин, пустили бежать в чисто поле… Быть может, я и нарушил все мыслимые реестры и партикулярные правила, но пусть несчастный понесёт божью кару, а Денис Давыдов не замарает рук своих убийством безоружного.

– Вот как, братцы мои, карают богоотступников, изменников Отечества и ослушников начальству! Кто ещё хочет влажными портками по пыльной дороге мельтешить?! Ведомо ли вам, что войско может удалиться на время, но государь, православный царь наш, знает, где зло творится? Наполеон далеко, а мы близко, и при малейшем беспорядке снова явимся и накажем всех! Всех, я говорю, и всякого, кто только… А ну признавайтесь, есть среди вас потенциальные предатели?! Ну, может, не прямо сейчас, а предатели в перспективе… есть?!

Мужики бдительно оглядели друг друга, что-то взвесили, прикинули, далеко ли успеют удрать, и после недолгого, но бурного обсуждения выдвинули нам шестерых лающихся кандидатов. Дабы сразу расставить все точки над «и» и показать, кто в доме барин, я велел тут же на месте выдрать всех шестерых нагайками. После экзекуции поклонился народу, тепло попрощался с почёсывающимися «жертвами воспитательной политики армии» и отправился восвояси. Не очень далеко, всё в то же Городище, где известился печальственным событием – письмом о гибели благодетеля моего, князя Багратиона…

Великое горе моё не знало границ… Я прослужил пять лучших лет под началом этого святого человека. Воина – безграничной храбрости, мужчины – всех мыслимых добродетелей, необычайной высоты души, дружелюбия и редкой в наше время порядочности. Кто приучал меня к железной дисциплине, и распорядку дня, и физкультуре? Кто прикрывал своими генеральскими эполетами мои гусарские шалости? Кто личным примером безуспешно отвращал меня от пьянства?! Не стыдясь суровых товарищей, я плакал как ребёнок… а потом сел на пенёк строить планы кровавой мести.

Первоначально даже хотел поубивать ВСЕХ французов, собственноручно задушить Наполеона, после чего победным маршем пройти до самого Парижа и спалить его дотла, к ёлкиной матери! Поверьте, во всём отряде не нашлось ни одного труса, который бы посмел мне возразить. Придавленные ужасным осознанием смерти бывшего начальника моего, все (воистину все!) горели гневным негодованием к неприятелю. «Постой, брат мусью!» – мрачно хмурили кустистые брови казаки и уланы, а пехотные солдаты, точа штыки, кусали ус, невнятно бормоча что-то о полковнике-хвате. Не обо мне ли? Бог весть… Я лишний раз умилялся, глядя на соратников моих… И надо было именно в этот торжественный момент единения душ и священных порывов впереться дураку нарочному с несвоевременным докладом:

– Кажись, французы, ваше высокобродь!

– Оставь меня, Петренко, я в нирване…

– Дак не много же их вроде. Одна карета и охраны сабель пять, а то и шесть. Прямо в руки идут, а поперед них запах приятственный, ассамблейный – аж на версту фонтанирует… – мечтательно облизнулся казачок, беспардоннейшим образом игнорируя моё горе.

– Запах приятственный, говоришь? Духи французские, вот это что! Ну и кто ж мне тут в день траура лесной воздух парфюмерией пачкать вздумал?! – кровожадно оскалив зубы, взревел я. – А подать сюда этих ароматных французов, хоть бы там шла старая гвардия «ворчунов» в полном составе со своим ненаглядным императором, – мы им всем загнём салазки! И не держите меня-а-а!!!

Никто и не собирался… Гусары дружно шарахнулись в стороны, ибо вид мой в то роковое мгновение был воистину страшен. Глаза горят, трёхнедельная щетина – дыбом, усы – в струнку, немытая голова всклокочена, а с уст готовы сорваться самые ужасные богохульства:

– По ко-о-ням! Пленных не брать (Юхнов переполнен)! Противника не щадить! Их лошадям намылить холки! Карманы у трупов вывернуть!

– Но… это не по-офицерски, Денис Васильевич, – робко возразили из задних рядов.

– Я сказал, вывернуть, да-с! Но ничего не брать! Пусть так и валяются в грязи их паршивые деньги, ключи от квартир и батистовые платочки, – устыдившись минутного порыва, поправился я. – И хватит вопросов – Родина ждёт от нас дел, а не болтовни. За мной, орлы кривоклювые!

Вдохновлённая сей пламенной речью, конная часть моей бригады разом вскочила в сёдла и грозной лавой понеслась вершить святое дело. В смысле месть и освобождение земли российской от произвола наглых захватчиков. Ишь разъездились, как в своём занюханном Версале!

Мы мчались во весь опор, комья грязи летели из-под копыт, и холодное утреннее солнце вздрагивало в небесах в такт нашей бешеной скачке. Карету мы увидели сразу же, выскочив из-за леса на просёлочную дорогу. Подлые французы повели себя просто как последние трусы: поворотив скакунов своих, с заячьей прытью бросились они прочь! И не говорите мне потом, что у этих людей сохранились хоть какие-то понятия о чести, доблести и благородстве… Все шестеро постыдно бежали! Мой отряд, в пять сотен клинков, легко окружил брошенную карету и, выражаясь языком адмиралтейским, «взял оную на абордаж».

Кучер, или берейтор, бросил кнут, поднимая руки перед пиками казаков. Я, полный праведного гнева и присущей мне в пылу боя безрассудности, самолично распахнул дверцы и… замер пред пистолетным дулом, уставленным мне прямо в лоб!