Божий одуванчик - Михаил Серегин

— Мне сказали, что у вас был повод для неприязни как к одному, так и другому.

— Неприязни? — Дедовской широко и неестественно улыбнулся. — Что вы! Это были слишком незначительные люди, чтобы я мог как-то относиться к ним. Студенты… Как видите, я не придерживаюсь сакраментального aut bene, aut nihil — о мертвых либо хорошо, либо ничего.

У нас действительно были некоторые трения, но я уже давно забыл об этом.

Классическая латинская цитата была впарена в монолог Дедовского умело и с большим достоинством — все-таки у человека врожденный такт и умение держать себя с абсолютно незнакомыми людьми.

Но тем не менее Владимиру показалось, что Дедовской определенно что-то недоговаривает.

Владимир решил идти напролом: изощренные психологические атаки стоит оставить на долю философам, священникам и следователям по особо важным делам.

— Вы в самом деле поссорились с Малаховым из-за женщины? — вкрадчиво произнес он.

Лицо Дедовского стало таким холодным, что Свиридов подумал: недаром он носит такую арктическую фамилию. Впору идти в загс и усугублять эффект переименованием в Александра Даниловича Северного-Ледовитого.

— Какое это имеет значение? — медленно произнес риэлтер. — Да, из-за женщины. Но этой женщины уже три месяца как нет, и я считаю совершенно излишним говорить о ней, уважаемый Владимир Антонович. Но если вы клоните к тому, что это я устроил преисподнюю двум этим болванам из-за Лены, то вы совершенно неверно оцениваете ситуацию. Я ни при каких обстоятельствах не стал бы разделываться с ними только за те мелкие недоразумения, что были между нами. Вот если бы они были причастны к ее смерти и я знал это с совершенной уверенностью…

— Что тогда? — машинально спросил Владимир.

Дедовской пожал плечами и выпустил несколько колец табачного дыма.

— Тогда я не отказался бы признать свою причастность к их смерти. При определенных обстоятельствах, разумеется. Потому что тогда я не мог бы не отомстить… Я, кажется, изъясняюсь достаточно ясно?

— Да, — проговорил Владимир, несколько озадаченный словами Якоря. — Совершенно ясно, Александр Данилович.

— Я ничего не знаю о том, что толкнуло на самоубийство этих незадачливых Малахова и Чурикова, — отчеканил Дедовской. — Откровенно говоря, мне безразлично — живы они или мертвы. Это последнее, что вы можете услышать от меня по поводу этого темного дела.

На долю секунды неосознанная, инстинктивная жестокость промелькнула в лице Ледовского, словно на мгновение раздернулась пелена его врожденного обаяния и светского такта, почерпнутого неизвестно где, — и из-за спины респектабельного и уважаемого бизнесмена выглянул уголовник и беспределыцик Якорь, при одном имени которого трепетал не самый трусливый Олег Осокин.

Не говоря уж о Вале Чурикове.

Владимиру ничего не оставалось, как только откланяться, выразив свою благодарность хозяину кабинета за то, что он счел возможным ответить на его вопросы.

Нет, это не он убийца. Александр Данилович не станет разменивать себя на названивание по телефону людям, которых он даже не ненавидит, а просто презирает.

Еще бы — человек с именем и отчеством Александр Данилович просто обязан держать себя на уровне. Все-таки именно так звали генералиссимуса и светлейшего князя Меншикова.

«Полудержавного властелина».

Хоть он и был сыном конюха.

…Но этот Дедовской — любопытный тип.

Вне всякого сомнения, все, что было сказано этим гипотетическим графом Монте-Кристо тюремной чеканки, было совершенно искренне.

Владимир прекрасно умел улавливать в малейших физиогномических нюансах особенности человеческой души и перемены настроения. Он холодно и аналитично, как пушкинский Сальери, поверял алгеброй гармонию.

Владимир машинально улыбнулся Ане и вышел из офиса «Пенаты». Толстый охранник все еще разгадывал кроссворд, и когда Свиридов вторично заглянул через его плечо, то увидел, что заполнено уже два слова.

«Малая народность Сибири», четыре буквы.

Ответ: жыды. Через «ы».

Что ж, при товарище Сталине было и такое.

Например, чеченцы были малой народностью Казахстана.

Свиридову не составило большого труда найти человека, с которым виделся Чуриков в день его смерти.

Анна Кирилловна Самойлова, преподавательница Финансово-экономической академии.

Это была высокая седая дама с осанкой сильно постаревшей, но не утратившей грации и выучки придворной фрейлины. Свиридов отловил ее в академии, но подходить не стал, а лишь пронаблюдал издали за тем, как горделиво и неторопливо она выступает по коридору, держа в сухих белых руках толстую кожаную папку.

Владимир вспомнил, что в академии, по словам Ильи, ее звали не иначе как Сельдь. Зимой — соответственно Сельдь-под-шубой.

И следовало признать, что у едкой и острой на язык студенческой братии было немало оснований дать это не самое лестное прозвище.

Анна Кирилловна в самом деле напоминала рыбу. Чуть выпуклые выцветшие глаза под стеклами очков — подслеповатые и малоподвижные, лицо — узкое и надменное, такое белое, словно его посыпали мукой.

Строгая старомодная прическа, скованные, скупые движения, тем не менее расчетливые и пронизанные хорошо сознающей себя грацией.

Остроумный Илья, только на днях дважды проваливший микрозачет по ее предмету, заявил, что на самом деле Анна Кирилловна не человек, а мумия, которую на время извлекли из склепа, где та с достоинством и многовековой фараонской спесью возлежала многие века.

…А вот самого Илью, да и его дружка Олега Осокина Владимир в академии не нашел.

Свиридов наскоро узнал адрес Самойловой и вечером того же дня нанес ей визит.

— Кто там?

— Анна Кирилловна?

— Да, это я, — все так же из-за двери ответил сухой сдержанный голос, потом дверь приоткрылась, придерживаемая накинутой цепочкой, и в образовавшемся проеме Владимир увидел уже знакомое белое лицо и бесцветные глаза. — Кто вы? Что вам угодно?

— Я из детективного агентства «Донар», — проговорил Владимир, разворачивая перед ней свое удостоверение, естественно, не произведшее на Анну Кирилловну никакого впечатления. — Простите, что побеспокоил вас, но я хотел бы задать вам несколько вопросов по поводу ваших бывших студентов… Антона Малахова и Валентина Чурикова. Если вам, конечно, несложно.

На лице дамы промелькнуло что-то вроде скомканного удивленного недоумения, потом Анна Кирилловна откинула цепочку и проговорила:

— Проходите, молодой человек.

— Благодарю, — в тон ей проговорил Свиридов и вошел в просторную прихожую.

— Не разувайтесь, проходите прямо на кухню. Я варю кофе. Не желаете ли?

— Нет, спасибо.

В ярко освещенной кухне — скромно, но со вкусом обставленной — Анна Кирилловна внимательно рассмотрела Владимира и произнесла, медленно выцеживая каждое слово:

— Вы не похожи на детектива. Обычно в частных агентствах работают бывшие работники органов. Органы… — она передернула худыми плечами, — и придумают же такое название… анатомическое.

— А на кого я похож? — улыбнулся Свиридов.

— Вы знаете… на представителя среднего класса, вращавшегося в артистической среде.

Я вижу, как вы себя держите. Только вы еще молоды. Вот когда вам будет столько лет, сколько мне, а именно шестьдесят, то вы будете походить на старого актера.

Анна Кирилловна решительно не желала походить на всех остальных женщин: она назвала цифру своего возраста — шестьдесят! — так же неколебимо и спокойно, как, вероятно, давала новую тему на семинарах в Финансово-экономической академии.

— Простите, как вас зовут, молодой человек? — спросила она.

— Владимир.

— Я слушаю вас, Владимир. Какие вопросы вы хотели мне задать?

— Дело в том, что вы, по всей видимости, были последним человеком, которого видел Валентин Чуриков, прежде чем он упал с восьмого этажа. Олег Осокин сказал мне, что вы звонили ему домой.

— Да, звонила, — сказала она. — Осокин совершенно прав. Чуриков должен был сдавать мне экзамен, который задолжал еще с летней сессии.

Я принимала у себя дома. Я довольно часто принимаю задолженности у себя дома.

— Вы принимали у него в этот день или он не пришел?

— Нет, отчего же. Он пришел. Только не сдал.

— Вы не заметили в его поведении ничего необычного? Подавленности, нервозности? Ведь вы, судя по всему, очень неплохо разбираетесь в душевном состоянии людей, — с тонкой улыбкой предположил Владимир.

— Не нужно большого умения, чтобы разобраться в тот день в настроении Чурикова, — сказала Анна Кирилловна и внимательно посмотрела на Свиридова поверх очков. — Он был откровенно напуган. Никак не мог сосредоточиться. Путался в ответах на самые элементарные вопросы. Выпил пять чашек кофе, но это ему не помогло, только еще больше взбудоражило. Я предложила прийти ему в другой день. Если мне не изменяет память, завтра.