Кража по высшему разряду - Нина Стожкова

«О боже, очередной скелет в чужом шкафу! Сколько можно выслушивать чужие тайны! — с досадой подумала тогда Инна. — Родня все грузит и грузит проблемами, будто у меня своих мало…»

А теперь, уже в Питере, стоя в прихожей, Марк продолжал намекать родственнице на какие-то жгучие семейные тайны.

«Да, старость не радость! — подумала Инна. — Пора бы родственничкам успокоиться. О душе подумать, о здоровье».

Инна наскоро распрощалась с профессором Аршавским до вечера. Времени у нее оставалось совсем мало. Ее ждала Пиковая дама.

ЯВИЛСЯ НЕ ЗАПЫЛИЛСЯ

Инна спешила на встречу с богатой заказчицей, с опаской скользя по обледенелому тротуару. Каждый шаг давался с трудом. Ну, просто «Ледовое шоу со звездами»! Только без их головокружительных гонораров и страховок. И без партнера-профессионала, который не даст упасть. Выходные итальянские сапоги, которые она надела в дорогу, скользили по льду не хуже коньков. Видно, были рассчитаны на слякотную флорентийскую зиму, а не на город, построенный на финских болотах. Здесь, в прежней имперской столице, похоже, чистят от снега и льда лишь свой парадный Невский проспект.

«Эх, прошлась бы хоть раз Валентина Ивановна, нынешняя мать-градоначальница, в таких вот сапожках по питерским закоулкам, — ворчала про себя Инна, балансируя на выбоинах и стараясь не упасть. — Тут-то Москва в вечном споре двух столиц точно впереди! Наш городской голова, Михалыч в кепке, по субботам вечно строжится, префектов гоняет, вот гастарбайтеры и стараются, даже песочком дворы на окраинах посыпают».

И то верно, нечего туристам по городским задворкам и закоулкам шляться, на облупленные дома смотреть, пусть гуляют себе по специально отведенной территории, топчут «золотую милю», — ехидно подумала она, с трудом выбираясь на финишную прямую.

И Бог не замедлил наказать ее за зломыслие. На углу у царских конюшен Инна зацепилась каблуком за ледяную выбоину и со всего маху больно шлепнулась на пятую точку. Она лежала на спине и чуть не плакала от обиды, как вчера в поезде.

— Мадам, позвольте вашу руку! — Инна потерла ушибленное место и открыла глаза. Над ней участливо наклонился, почти сложившись пополам, ее недавний попутчик, Владимир Ильич. А вот и парное катание! Так сказать, знаменитая питерская школа Тамары Москвиной. Вовремя пожаловал, ничего не скажешь!

Он подхватил ее под мышки и легко, как ребенка, оторвал от земли, а потом бережно поставил на ноги. В общем, поддержка удалась на славу. 6,0!

Инна даже сквозь дубленку почувствовала большие сильные руки. Нынче от нового знакомого пахло какой-то приятной туалетной водой. Она уловила кружащий голову зимний запах — хвои, елки… Вот вам и Дед Мороз! Явился — не запылился! Теперь он был гладко выбрит, от вчерашних паров алкоголя не осталось и следа. Похоже, Ильич всерьез поработал над собой утром. Теперь он поддерживал Инну под руку, и женщина понимала, что не сможет упасть, даже если очень сильно этого захочет. Да, здоровенный тип попался, ничего не скажешь…

«Алкаши не бывают в такой хорошей спортивной форме, — вдруг обеспокоилась она, — неужели этот все-таки связан с бандитами? Во всяком случае, похоже, он регулярно ходит в „качалку“».

Но пока Владимир Ильич поглядывал на нее весьма дружелюбно. Во всяком случае, Ильич приехал в Питер не в бронированном вагоне, а в обычном купе. В чем-то она ему даже сочувствовала. Не очень-то приятно, согласитесь, быть тезкой того, кто заварил в этом городе такую кашу, что почти столетие вся Россия расхлебывает и до сих пор расхлебать не может. Хорошо, хоть из двора Мраморного дворца броневик Владимира Ильича убрали. Он был не лучшим украшением для дворца Романовых, это точно. Зато теперь на том же месте установили здоровенного Александра Третьего на огромном, как у Ильи Муромца, коне. По иронии судьбы, каменный самодержец здорово смахивал все на того же прохиндея Сережку Бурмистрова. Ну, разве что царь-батюшка покрупнее будет. И теперь Серега Бурмистров, в сапожищах и окладистой бороде, мог сколько угодно взирать со злорадством на отправленную им в Питер Инну, сидя на коне-мутанте.

— Не ушиблись? — заботливо спросил Владимир Ильич. — Вот к чему приводит женская самостоятельность. Ну ладно, теперь вы хоть по делу разревелись. А чего всю ночь в поезде всхлипывали, людям спать мешали?

— Вы что, все слышали, вы не спали? — опешила Инна. — До меня же явственно доносился ваш богатырский храп.

— С вами, пожалуй, уснешь, — пробурчал Владимир Ильич, — такую сырость в купе развели — в Питер можно было и не ехать.

— Сырость… А вам какое дело? И вообще как вы здесь оказались? — напустилась на него Инна. — Почему мы здесь встретились? Вы что, преследуете меня? Я в милицию заявлю.

— Очень надо вас преследовать. А здесь на набережной я, как и вы, Инночка, мимоходом.

Подобно вам изображаю ненужную деловитость, а сам прогуливаюсь в разгар рабочего дня по центру города. Согласитесь: для нас, москвичей, Питер — магическое место. Сюда нас влечет вновь и вновь, как героя Федора Михайловича на место преступления. Съездить в Питер — это вам не в Рязань или в Калугу прокатиться. А уж в последние годы фраза: «Съездить по делам в Питер» — и вовсе стала паролем. Эти слова заставляют самого равнодушного собеседника посмотреть на вас с интересом и уважением. Связи в Питере — это нынче почти синоним успешной карьеры.

Новый знакомый шутливо шлепнул Инну по мягкому месту, отряхивая снег с дубленки.

— Ну, это уже наглость! — возмутилась дама. Однако сказала она это как-то вяло, без должного гнева. Ей было не до политеса. Инна здорово ушиблась. Все ее тело нестерпимо болело.

— Не хотите — ходите с мокрым задом, — пожал плечами Владимир Ильич. — К тому же дубленка вытянется и отвиснет. — Он пристально взглянул на нее и предложил: — Может, пивка?

— Нет уж, знаю я ваше пивко! Пиво без водки — деньги на ветер, так, кажется, ваш брат говорит? — осадила его Инна. — Спасибо, не стоит напрасно тратиться. К тому же я спешу на деловую встречу.

— Далеко ли, позвольте полюбопытствовать? — не отставал новый знакомый.

— Да нет, рядом, на Мойке. Не очень далеко от музея-квартиры Пушкина.

— Ага, так и знал, что музей для вас — лишь прикрытие! — медленно и торжественно объявил мужчина. Он сказал это даже с какой-то неожиданной злостью. Недавнее дружелюбие соскользнуло с его лица, как маска, и на Инну уставились темные сумрачные глаза, а на щеке обозначилась жесткая вертикальная складка. На скулах заиграли желваки. Владимир Ильич продолжил каким-то стальным, незнакомым голосом: