Короли абордажа - Владимир Шигин

— Запомни, — сказал ему афинянин. — То, что Коринф никогда не сравнится с Афинами — это факт, но и без наших двух сотен триер вы тоже ничего не сможете противопоставить персам и будете все уничтожены!

Попытался подать голос и кто-то из эретрийцев. Этого Фемистокл не стал даже слушать:

— И вы туда же, беретесь судить о войне, когда у вас, как у рыб-невфид, мечи есть, но мозги отсутствуют напрочь!

Затем Фемистокл обернулся к Еврибиаду:

— Или ты остаешься драться со мной здесь или я гружу на свои боевые и торговые суда всех афинских жителей и ухожу с ними в свою колонию — италийский Сирис. Вы же оставайтесь здесь и сами отбивайтесь от персов! Я жду немедленного ответа!

Испуганный Еврибиад вскочил с места и закричал:

— Я согласен! Я остаюсь с тобой!

За Еврибиадом заявили о своей готовности остаться и остальные триерархи. Последним, с явным неудовольствием, дал свое согласие Адимант.

Плутарх пишет, что совет навархов проходил на флагманской триере спартанцев. Внезапно со стороны берега к кораблю подлетела сова и уселась на мачте. Сова всегда была священной птицей Афин, а потому уже разъезжавшиеся навархи усмотрели в ее прилете добрый знак. Как знать, не был ли и внезапный прилет совы так же заранее приготовлен предусмотрительным Фемистоклом?

Как бы то ни было, но союзный флот начал подготовку к генеральному морскому сражению за Элладу. На следующий день было землетрясение, которое греки также посчитали хорошим предзнаменованием.

— Сами недра гневаются на захватчиков, посягнувших на наш край! — говорили они друг другу. — А это значит, что земля, море и небо будут в предстоящем бою на нашей стороне!

Узнав о решении стратигов принять бой у Саломина, бывшие на острове афиняне устроили ежегодный праздник в честь богинь Деметры и Персефоны.

Тем временем персидский флот, разграбив Гистиайи, двинулся вслед за греками к Саламину. Несколько поредевшие ряды моряков Ксеркса были пополнены воинами вновь прибывших к нему племен: малийцами и дорийцами, лакрами и беотийцами, феспийцами и платейцами, каристийцами, андросцами и теносцами.

К Афинам огромная персидская армада прибыла без отряда паросских кораблей. Пароссцы были оставлены у Кинфа ожидать исхода боя в резерве. Впрочем, в составе главных сил и без них было так много кораблей, что в резерве не очень-то и нуждались. По крайней мере, Ксерксу и его вельможам представлялось именно так.

Когда главные силы бросили свои якоря в Фалере, неподалеку от Саламина, сам царь спустился на побережье и, собрав кормчих кораблей, вместе с ними обсудил сложившуюся ситуацию.

— Что будем делать? — спросил он кормчих.

— Атаковать и уничтожать! — отвечали те дружно.

Тогда Ксеркс каждому из них указал его место в строю и поставил конкретную задачу. Эта нелегкая процедура заняла несколько часов. После этого, изрядно уставши, Ксеркс поднялся на холм Геракла, что расположен на берегу в самой узкой части пролива отделяющего Саламин от материка, и, усевшись в походный золотой трон, собрал вокруг себя военачальников и вождей подвластных племен. Поодаль встали многочисленные писцы, которым надлежало записывать все исторические фразы царя царей и подробности победоносного сражения.

— Все приказания на бой отданы! — сказал вельможам Ксеркс. — Теперь нам остается лишь смотреть и радоваться!

Рядом с царем сел на своем более скромном троне царь Сидона, далее царь Тира, а за ними остальные менее значимые. Когда вся венценосная публика расселась, Ксеркс послал своего любимца Мардония узнать у них, следует давать сражение у Саламина или не стоит. Все до одного высказались за генеральный бой. Против была лишь гордая и своенравная царица Артемисия.

Ответ ее Ксерксу был воспроизведен Геродотом, и лучше всего послушать его именно в изложении древнего историка: «В битве при Евбее я не была трусливее прочих и это дает мне право сказать открыто то, о чем я думаю. Царь! Щади свои корабли и не вступай в битву, эти люди настолько сильнее твоих людей, насколько мужчины сильнее женщин. Зачем тебе вообще начинать опасную битву? Разве Афины не в твоей власти? Разве ты не владыка остальной Эллады? Никто не стоит на твоем пути. Те, кто восстал против тебя, получили по заслугам. Не начинай поспешно морское сражение, стой здесь, продвигайся в Пелопоннес — тогда ты осуществишь задуманное. Эллины не в состоянии сопротивляться тебе долгое время. Ты рассеешь их силы, и они разбегутся по своим городам Ведь у них на этом острове, как я слышала, нет продовольствия. Люди с Пелопоннеса не останутся здесь, они даже не подумают сражаться за Аттику, если ты направишься в их земли. Поражение же в бою может привести к гибели всего войска. Запомни, царь, еще вот что: у хороших господ обычно бывают плохие слуги. Ты самый благородный властелин на свете, а твои союзники — эти египтяне, киприоты, киликийцы, памфилы — плохи, пользы от них никакой».

Речь своенравной царицы вызвала настоящий шок у присутствовавших. Никто никогда не смел говорить правителю Персии ничего подобного. Вельможи замерли, ожидая неизбежного. Однако, вопреки своему обыкновению, Ксеркс даже не обиделся.

— Артемисия! — сказал он грустно, обратившись к ней. — Все, что ты мне сказала, я прекрасно понимаю и сам! Но рок событий следует по своему предначертанному свыше пути, и никому не дано ничего изменить! Да, мой флот проиграл сражение при Евбее, но только лишь потому, что я не присутствовал при этом. Теперь же я намерен лично созерцать с берега истребление греков! Благодарю тебя за смелость и правду, но поступать буду так, как подскажет мне мой разум и боги!

Затем Ксеркс повернулся к столпившимся поодаль:

— Все вы до одного высказались за битву. Значит, битва будет! А потому разъезжайтесь по своим отрядам. И помните, что от исхода нового столкновения будет зависеть вся судьба нашего похода!

В тот же день персидский флот выбрал якоря и взял курс к Саламину. На траверзе Пирея корабли начали выстраиваться в боевые порядки. Начальники отрядов торопились, надвигалась ночь, и все хотели успеть с построением до темноты, чтобы с восходом солнца уже начать атаку на неприятеля. А потому все делалось суетливо, с шумом и гамом.

Разумеется, что появление персов не осталось без внимания греков. А шум, доносившийся со стороны их флота, говорил только об одном: враг готовится к решающей битве. Особенно заволновались пелопонесцы. Снова начались притихшие, было, разговоры, что не следует защищать афинскую землю и пасть здесь без всякой пользы, а куда лучше уйти, пока не поздно, на защиту собственных городов. Спартанцы и аркадцы, элейцы и коринфяне, сикионцы и эпидаврийцы, флоунтцы и трезенцы — все как один поносили Еврибиада за его безрассудство и глупость. Между желавшими остаться у Саламина афинянами, эгинцами, мегарцами и остальными дело доходило едва ли не до драки.

В беспокойстве говоривших о немедленном уходе была большая доля истины: именно в этот вечер конные авангарды Ксеркса уже двинулись в Пелопоннес. Со всего полуострова торопливо двигались к проходу у Истма и отряды греков. Здесь предстоял бой за обладание последней частью еще не захваченной материковой Эллады. Возглавить сражение со стороны греков поручили младшему брату погибшего Леонида Клеомброту. На помощь флота никто особо не надеялся.

В это время на стоящие у Саламина корабли доставили сообщение знаменитого прорицателя Бакида. Прорицатель предрекал, что скоро медь будет сходиться с медью. Бог войны Арес кровью окрасит морскую пучину, а богиня Ника принесет свободу Элладе. Однако боязнь пелопонесцев за свои дома была столь велика, что они проигнорировали даже послание почтенного Бакида.

Затем к Фемистоклу привезли трех пленников в одежде, украшенной золотом. То были сыновья сестры Ксеркса, угодившие по досадной оплошности в руки греков. Бывший тут же прорицатель Евфрантид схватил Фемистокла за руку и велел принести всех троих в жертву богу Дионису, который поможет одержать победу. Фемистокл, как говорит Плутарх, был потрясен столь великим и ужасным прорицанием и пытался, было, воспротивиться казни, но толпа, схватив пленников, уже потащила их к жертвеннику, где и заколола.

Когда Фемистокл с ужасом для себя понял, как накалены страсти и что, несмотря на казавшееся якобы решение вопроса с начальниками, теперь могут стихийно увести корабли и сами рядовые воины, он сразу приуныл. Кроме всего прочего, Фемистокл не без оснований с большим сомнением всегда относился к смелости и боевитости коринфян с их трусоватым предводителем Адимантом. Внушали опасения и множащиеся слухи о все большем расположении к персам эгинян и их вождя Поликрита. Эгинскому наварху Фемистокл высказал свои сомнения в его преданности эллинскому делу прямо в глаза, чем вызвал грубые слова в свой адрес. Поликрит заявил, что чувствует себя оскорбленным и докажет Фемистоклу на деле, что тот был неправ. Но общая обстановка все же оставалась очень тревожной и нервной.