Инферняня (СИ) - Лилия Касмасова

— Что еще?

— Будешь через дверь разговаривать?

— Да, — оборачиваюсь к коляске и говорю: — Петер, не мог бы ты перестать звенеть. У меня уши закладывает.

Звон прекратился. Но коляска продолжала плясать — теперь это были кренделя будто из какого‑то балета. Коляска добегала «на цыпочках» до кухни и в плавном прыжке возвращалась обратно. А, это же он птичек в парке видел! Воробьев! А брейк? В рекламе сладких тянучек! Чертов телевизор! За пять минут подкинул ему столько информации! Но с другой стороны — невозможно же держать бедного маленького человечка, в смысле получеловечка — в полной изоляции? Это было бы жестоко.

А Томас докладывал:

— Я хотел сказать, что я обошел всех жильцов. Ни к кому никто не вламывался. Только у миссис Трюфельс никто не открывает.

— В это время она в церкви. Репетирует хоралы.

— А, понятно.

— Я еще хотел сказать, до этого я приходил… Может, откроешь?

— Нет.

Он посмотрел прямо в глазок. Мне стало неловко, что я не открываю дверь. Он сказал:

— Хорошо. Я приходил, чтобы извиниться. Думаю, не ты виновата в потопе.

— Хорошо. Извинение принято.

«Не ты виновата» — а кто, он считает, виноват? Он Петера подозревает? Да о чем это я! Он подумал на других соседей, наверное. Ну, мне это все равно.

А он отвечал:

— Прекрасно. Ну, пока.

— Да. Пока.

Он помедлил, будто хотел еще что‑то сказать, потом, видимо, передумал и ушел.

Коляска перестала плясать и просто ездила туда — сюда. Я остановила ее и вытащила Петера.

— Ну ты и придумщик! — сказала я ему.

— Приумщи…

— Ага, придумщик. Что, есть хочешь? Будешь ням — ням?

Я понесла его в кухню и усадила на детский стульчик (когда я стала няней, я привезла сюда из дома некоторые свои детские вещи — хорошо, хоть что‑то осталось у нас на чердаке — мама любит все раздавать). Стульчик сохранился, потому что был сломан, но когда он теперь мне понадобился, папа его починил.

Так, где же я оставила бутылку? А, в гостиной, на столе.

Нет, ее здесь нет. Может, у кресла? Тоже пусто. Когда я возвращалась в кухню, увидела бутыль, стоящую на стуле в прихожей. Не помню, чтобы я ее сюда ставила. Может, Петер захотел, чтобы она переместилась?

Я взяла ее двумя пальцами за узкую горловину — да, представьте себе, до такой степени она была легкой.

Но не тут‑то было — я не смогла даже сдвинуть ее с места! А поднять ее смогла, только взявшись за ручки. Что же это с нею случилось?

Да, малышу такое не удержать. Я взяла чистую бутылочку для кормления с полки и, установив в нее воронку, подняла бутыль — ну и тяжесть! — и наклонила над ней. Ни капли не вылилось из бутыли. Я заглянула в горлышко — темно и ничего не видно. Я снова перевернула бутылку вверх ногами и потрясла — ни капли.

Куда подевалась абракадабра?? И чем теперь кормить Петера?!

Я села на табурет и глубоко задумалась, для чего положила руки на стол и опустила на них голову.

Надо позвонить Гермесу. Сказать, что его сын остался без еды. А вдруг он подумает, что я загнала амброзию на черном рынке по бешеной цене — дом за унцию?

Селия! Это ведь ее рук дело! Ох, как я зла на нее. Вот кому я позвоню в первую очередь и потребую вернуть божественное детское питание обратно. Не успел же Мосик съесть его все?

Я набрала телефон Селии. Она ответила моментально:

— А, Алисия. Кажется, я забыла сегодня оплатить твои услуги. Чек получишь по почте. Сейчас я его отправлю. Могла бы и не беспокоить меня из‑за задержки оплаты, ведь ты такой куш сегодня отхватила…

— Да нет же, Селия! — вскричала я, но она уже бросила трубку.

Тогда я снова нажала ее имя в меню. Оператор сообщил, что ее телефон отключен. Что за дела?? Я набрала ее домашний. Никто не подходит. Так, где ее адрес? Она же мне в самом начале дала бумажку. Я еще хотела переписать те три строчки в ежедневник. Я побежала в спальню. Так, дело было в сентябре, значит, плащ. Или желтая вязаная кофта. Лезу в карман плаща и обнаруживаю скомканную бумагу. Ура! Это оно! Верхний Ист — Сайд, разумеется.

Так. Пойду к ней и поговорю напрямую. Пусть они разорвут меня в клочья, но грабить мою квартиру и особенно уносить еду других детей они не имеют права!

Но с кем мне оставить Петера? А уже темно и выходить с ним на улицу, я помню, в инструкции Гермеса запрещено. И потом, если никто не подходит к телефону у Селии, то, возможно, у них дома никого нет. Хотя скорее всего она просто видит мой номер и не берет трубку.

Положение безвыходное. Придется ехать к ней домой и ломать кулаками дверь. Может, она сжалиться при виде моего отчаяния и потоков слез.

А почему Петеру нельзя выходить в темноту? Скорее всего, какой‑нибудь пустяк, типа свечение кожи в темноте, или Гермес Олимпус просто боится, что его ребенок напугается. Так он, возможно, и не знал, что в Нью — Йорке светло и днем и ночью. Даже звезд не видно. У нас, в Бруклине, фонари, конечно, встречаются пореже, но на Манхэттене!..

Ладно. Возьму такси. Надену на него курточку с большим капюшоном и все дела.

И правда, ничего не случилось, и мы с Петером спокойно добрались до Пятой Авеню. И кожа Петера в темноте вовсе не светится!

Ого. Таксист высадил нас около старинного каменного здания в три этажа, с крылатыми статуями горгулий по углам. Нас встретила дверь с медными львами — кольцедержцами и круглолицый швейцар в красном с золотыми пуговицами мундире.

— Вы к кому? — спросил он.

— К Селии Барментано, в четвертую.

— Вы им кто, мисс?

— Подруга, — соврала я.

— Тогда странно, что она вам не сообщила…

— Что?

Ну что еще за штучки вытворила Селия??

— Они съехали. Всей семьей.

— Как это… — я потеряла дар речи.

— Да, всего‑то два часа назад. К ним приехал племянник и они вместе с ним и уехали.

— Племянник… — машинально повторила я. — А вы знаете их новый адрес?

— Нет. Они не сообщили. Я еще поинтересовался, куда отправлять корреспонденцию, которая некоторое время будет приходить на старый адрес. А она сказала, никуда.

Никуда! Селия уехала в никуда. Пустилась в бега. А кто бы не пустился после того, как ограбил богов?

Я поправила Петеру капюшон и понуро побрела к выходу. Потом остановилась. О чем я думаю. Надо же вызвать такси.

— Вы не могли бы вызвать такси? — спросила я швейцара.

— Конечно, — ответил он и стал накручивать цифры на старомодном аппарате.

— А как выглядел племянник Селии? — спросила я.

— Мальчик лет семи. Черноволосый, черноглазый, вылитый мистер Барментано, — он понизил голос, — даже прикус такой же неровный, клычки торчат. Ну так сейчас же ставят скобки, выправится!