Кольца Сатурна. Английское паломничество - Винфрид Зебальд

III

В трех-четырех милях к югу от Лоустофта береговая линия идет широкой дугой, слегка вдаваясь в сушу. С тропы, ведущей через поросшие травой дюны и низкие скалы, виден пляж с плоскими галечными отмелями. Я уже не раз имел случай убедиться, что на этом пляже в любое время дня и ночи и в любое время года возникают разного рода пристанища, вроде палаток из жердей и веревок, парусины и брезента. Они располагаются вдоль берега длинной цепочкой на почти равном расстоянии друг от друга. Впечатление такое, словно последние остатки какого-то кочевого народа остановились здесь, на краю света, в ожидании испокон века чаемого чуда, которое задним числом оправдает все лишения и заблуждения.

На самом же деле те, кто днюют и ночуют на этом берегу под открытым небом, отнюдь не прибыли из далеких стран и пустынь. Речь идет о здешних жителях из ближайших окрестностей, которые по старой привычке глядят со своих рыбацких мест на постоянно меняющееся море. Число их странным образом остается почти неизменным. Стоит одному свернуть свой бивак, его место тут же занимает другой, вот почему сообщество рыбаков, которые целый день дремлют и целую ночь бодрствуют, не меняется годами. Похоже, что в такой форме оно существует с незапамятных времен. Рыбак очень редко вступает в контакт со своим соседом. И пусть все они устремляют взгляд на восток и все одновременно видят, как на горизонте опускается вечер и занимается рассвет, и пусть их (как я думаю) переполняют одни и те же непостижимые чувства, каждый из них существует сам по себе, каждый полагается только на себя и на несколько предметов своего снаряжения, например на перочинный ножик, термос или маленький транзистор, из которого едва слышно доносится шаркающий шорох, как будто беседуют камни, увлекаемые волнами. Не думаю, что эти мужчины днем и ночью сидят у моря, чтобы не прозевать момент, когда пройдет мерлан, поднимется речная камбала или к берегу подойдет треска. Они так говорят, но я считаю, они просто хотят находиться в таком месте, где весь мир оказывается позади, а впереди нет ничего, кроме пустоты. В самом деле, сегодня с берега почти ничего не поймаешь. С тех пор как ловля перестала окупаться, суда, на которых прежде рыбаки выходили в море, исчезли, а рыбаки вымерли. Их наследство никого не интересовало. Там и сям натыкаешься на кладбища кораблей, где рассыхаются бесхозные лодки и ржавеют в соленом воздухе бухты металлических тросов. В открытом море рыбная ловля продолжается, хотя и там уловы падают, не говоря уж о том, что доставленная на берег добыча годится разве что на рыбную муку. Тысячи тонн ртути, кадмия и свинца, горы удобрений и пестицидов год за годом выносятся реками и течениями в Северное море. Большая часть тяжелых металлов и прочих токсичных субстанций оседает на мелях Доггер-банки, и треть рыбной популяции появляется теперь на свет со странными уродствами и заболеваниями. Все больше ядовитых водорослей обнаруживается у побережья, их поля простираются на много квадратных миль и уходят в глубину на тридцать футов, и морские животные околевают целыми косяками. Женские особи некоторых редких видов камбалы, карася и окуня странным образом мутируют, так что их половые органы обнаруживают мужские признаки. Они исполняют ритуалы, связанные с размножением, только как танец смерти. А мы-то выросли с представлением о разнообразии органической жизни, о ее изумительной способности к самовоспроизведению. Не зря же в начальной школе любимым учебным пособием всегда была сельдь, главная, так сказать, эмблема принципиальной неистребимости природы. Вспоминаю один из тех короткометражных, испещренных черными полосками фильмов, какие в пятидесятых годах учителя могли брать напрокат в окружных фильмотеках. Там был показан рыболовный катер из Вильгельмсхафена, идущий среди темных волн, вздымающихся до верхнего края экрана. Вроде бы ночью он закинул сеть и ночью же ее вытянул. Все происходило в кромешной тьме. Белели только тушки лежавшей на палубе рыбы. Гора рыбы и гора соли, с которой ее перемешивали. Вспоминая этот учебный фильм, я вижу мужчин в блестящих черных непромокаемых костюмах. Мужчины героически трудятся, невзирая на морские волны, заливающие палубу, поскольку лов сельди – классическое поле битвы человека с всесильной природой. В конце фильма катер направляется в родную гавань, а лучи закатного солнца пробиваются сквозь облака, заливая своим блеском тихое, угомонившееся море. Один из моряков, свежевымытый и причесанный, играет на губной гармошке. Капитан стоит у штурвала и с чувством ответственности смотрит в светлую даль. В эпилоге показана выгрузка улова и работа в цехах. Ловкие женские руки разбирают сельдь, сортируют по размеру и забивают в бочки. Потом товарные вагоны железной дороги «подбирают беспокойную странницу морей, чтобы отвезти ее туда, где окончательно исполнится ее судьба на этой земле». Именно так говорится в приложенной к фильму программке 1936 года, которую мне недавно удалось раздобыть. Другой источник, «Естественная история», изданная в Вене в 1857 году, сообщает, что в весенние и летние месяцы миллионные косяки сельди поднимаются из темных глубин Северного моря и, наслаиваясь друг на друга, нерестятся в прибрежных водах и на морских отмелях. Каждая самка сельди мечет семьдесят тысяч икринок.

Если бы все сельди беспрепятственно размножились, то, по подсчетам Бюффона, вскоре превысили бы по объему земной шар в двадцать раз. Это замечание автор книги увенчивает восклицательным знаком. Летописи неоднократно упоминают годы, когда улов сельди грозил прямо-таки катастрофическим переизбытком. Сообщается даже, что ветер и волны относили к берегу огромные косяки сельди и она выбрасывалась на сушу, покрывая толстым слоем несколько миль побережья. Местные жители сгребали ее лопатами в корзины и ящики. Но уносили лишь малую часть этого рыбного урожая, а остальная рыба через несколько дней околевала, являя собой ужасающую картину природы, задыхающейся в собственном изобилии. С другой стороны, много раз выяснялось, что сельдь избегает привычных нерестилищ, отчего нищают целые прибрежные регионы. До сих пор не совсем ясно, по каким путям сельдь бороздит море. Принято считать, что эти пути определяются соотношениями света и ветра, земным магнетизмом или различными изотермами воды. Но все эти предположения в последнее время оказались несостоятельными. Поэтому охотники за сельдью могли опираться лишь на традиционные знания, основанные на легендах, или исходить из собственных наблюдений. Установлено, к примеру, что рыба, образуя косяки, то есть правильные клинообразные построения, под определенным углом падения солнечных лучей посылает к небу пульсирующий отблеск. Надежным признаком присутствия сельди считаются также мириады стертых чешуек, плавающих на поверхности воды, днем они сияют как пластинки серебра, а в сумерках похожи иногда на снег или пепел. Если уж люди замечали косяк сельди, то обычно ночью вылавливали ее, а именно сетью длиной двести футов, вмещавшей до четверти миллиона особей. Та же «Естественная история» сообщает, что плели сеть из грубого персидского шелка и окрашивали в черный цвет, потому что более светлая краска, судя по опыту, отпугнула бы рыбу. Такие сети не обхватывают рыбу, они стоят в воде стеной; рыба отчаянно бьется об эту стену, пока не запутается жабрами в ее петлях, чтобы через восемь часов быть задушенной во время вытягивания и скручивания сети. Поэтому выловленная сельдь, когда ее выбирают из сетей, по большей части уже мертва. Прежние зоологи, например де Ласепед, полагали, что вынутая из воды сельдь мгновенно умирает, то ли от инфаркта, то ли по другой причине. Эту особенность вскоре приписали сельди все авторитетные естествоиспытатели и в свою очередь стали уделять особое внимание тем свидетелям, которые своими глазами видели сельдь, извлеченную из воды живьем. Например, канадский миссионер по имени Пьер Сагар божился, что на палубе канадского сейнера у побережья Ньюфаундленда довольно долго трепыхалась целая груда сельди, а некий господин Нейкранц в Штральзунде с большой точностью зарегистрировал последние содрогания сельди, которую вытащили из воды за час и семь минут до смерти. Также некий Ноэль де Мариньер, инспектор рыбного рынка в Руане, однажды, к своему изумлению, наблюдал, как шевельнулась парочка сельдей, уже пролежавшая два-три часа на сухом прилавке, это побудило его точнее исследовать способность этих рыб к выживанию, для чего он обрезал им плавники и всячески калечил различными способами. Сия процедура, вдохновленная нашей жаждой знаний, являет собой, так сказать, квинтэссенцию жестокости в истории страданий вида, которому постоянно угрожают катастрофы. То, что уже на стадии нереста не сожрет пикша и щука, исчезнет во внутренностях морского угря, умбры, трески или другого хищника, к которым следует причислить и нас самих. Уже в 1670 году примерно восемьсот тысяч голландцев и фризов, то есть весьма значительная часть населения, занимались исключительно ловлей сельди. Сто лет спустя ежегодный улов сельди составлял шесть миллиардов особей. И эта почти непредставимая цифра не помешала естествоиспытателям утешать себя мыслью, что человек лишь частично отвечает за уничтожение, непрерывно продолжающееся в круговороте жизни. Впрочем, считалось, что особая физиологическая организация рыб предохраняет их от страха и боли, которую испытывают более высокоорганизованные животные в борьбе тел и душ. Но, если честно, о чувствах сельди мы не знаем ничего. Знаем только, что ее внутренний каркас состоит из более чем двухсот различных хрящей и костей, сочлененных сложнейшим образом. Внешне бросаются в глаза сильный хвост (руль и весло), узкая голова, слегка выдающаяся вперед челюсть и большой глаз с серебристо-белой радужной оболочкой, где плавает черный зрачок.