Легенда о гетмане. Том I - Валерий Евтушенко

Король внимательным взглядом окинул замерших в глубоком молчании казаков, а затем твердым и суровым голосом произнес.

— А поскольку польские паны, что живут и властвуют на Украйне, не желают прислушаться к нашему королевскому наказу, чинят вам, казакам и всем малороссиянам насилия и обиды, то хочу напомнить, что вы люди военные и можете, имея саблю на боку, а в руках самопалы, постоять за себя. Добивайтесь своих стародавних вольностей своей вооруженной рукой!

Эти королевские слова были столь неожиданны, что в первый момент Хмельницкий подумал, что он ослышался. Но, взглянув на стоявших с таким же ошарашенным видом Караимовича, Барабаша и Нестеренко, понял, что, что король именно так и сказал. Слушавшие Владислава с непроницаемыми лицами Оссолинский и Радзеевский согласно кивнули головами — видимо для них королевские слова не явились неожиданностью.

Тем временем, король подошел к столу канцлера и, взяв с него пергаментный свиток, скрепленный королевской подписью и печатью, протянул его Караимовичу.

— Вот это мое обращение к Запорожскому войску и ко всем казакам о возврате привилегий, вольностей и прав, дарованных вам еще блаженной памяти королем Стефаном Баторием, подтвержденных моим отцом гетману запорожскому Сагайдачному и теперь мною.

Он испытующе посмотрел в глаза всем четверым:

— Только до поры все это следует сохранить в тайне. Вы получите от меня 6 тысяч талеров прямо сейчас на постройку «чаек» с тем, чтобы уже к следующей весне запорожцы смогли бы выйти в морской поход против турок. Когда запылают Синоп, Трапезунд и Константинополь, султан непременно объявит войну Речи Посполитой и тогда, я, король, встану во главе вооруженных сил государства. Вот тогда с вашей помощью мы прекратим панское своеволие и заставим наших вельможных панов уважать законы Речи Посполитой.

Голос короля окреп, а в глазах вспыхнул яростный огонь. Только сейчас Хмельницкий до конца осознал, сколько настрадался от панского произвола сам король, и сколько унижений от магнатов ему пришлось испытать в этой стране, формальным властелином которой он является.

После этой официальной части перешли к обсуждению мер, которые необходимо предпринять для реализации задуманного. Король обещал осенью дополнительно выделить на постройку «чаек» еще 20 000 злотых, но настаивал на том, чтобы работа по строительству казацких челнов была начата немедленно. Хмельницкий пожаловался, что из-за сокращения реестра много профессиональных воинов, обладающих заслугами перед Сечью и Войском, превратились в обыкновенных бродяг, без средств к существованию, которым нечем заняться. Услышав об этом, король оживился:

— Еще гетман Сагайдачный предлагал моему отцу разрешить отправлять казаков на службу за границу. Совсем недавно французский посол просил меня от имени кардинала Мазарини помочь, по возможности, волонтерами для принца Конде, ведущего войну с Испанией. Поручаю тебе, пан писарь, — обратился он к Хмельницкому, — встретиться с ним и обсудить вопрос об отправке во Францию, ну скажем, 2500 казаков-охотников. Заодно, они пройдут там и хорошую военную подготовку. Только все это следует решать в приватном порядке, никого из реестровых казаков туда посылать нельзя, осложнения с испанским правительством нам не нужны.

Аудиенция закончилась глубоко за полночь. В завершение ее король обещал в случае реализации намеченных планов новые привилегии казакам, в том числе установить реестр в количестве 20 000 человек.

Возвратившись к себе на квартиру, Хмельницкий долго не мог заснуть. Предприятие, затеянное королем, попахивало государственной изменой. Богдан понимал, что в случае обнаружения королевских планов пострадают в первую очередь именно они — простые исполнители, но эта авантюра находила отклик в его душе. Ведь в случае успеха роль и значение казаков усилится, как при Сагайдачном, а панскому произволу на Украйне будет положен конец.

Осторожный Караимович понимал все это не хуже Хмельницкого, поэтому утром передал полученные от короля документы Барабашу, сказав:

— Храни их, пан полковник, пуще глаз своих и пусть пока об этом никто не знает, незачем раньше времени шум поднимать.

Хмельницкому он велел решить все вопросы, связанные с получением обещанных денег и доставкой их на Запорожье, а также с отправкой охотников во Францию. Сам же он, вместе с Барабашем и Нестеренко, в тот же день покинул Варшаву.

Встреча с французским посланником де Брежи прошла успешно. Тот откровенно обрадовался, узнав о поручении, которое Хмельницкий получил от короля. Договорились, что уже к осени Хмельницкий должен доставить в Париж две с половиной тысячи казаков-охотников. Необходимую экипировку и оружие они получат во Франции, а в качестве аванса за предстоящую службу и на дорогу Хмельницкому для казаков были выданы деньги.

Возвратясь к середине лета в Чигирин, Богдан развил кипучую деятельность по выполнению возложенного на него поручения. Прежде всего, он занялся поиском охотников для отправки во Францию, так как понимал, что с одной стороны тем самым материально поддержит казаков, не вошедших в реестр, а с другой — приобретет еще большую популярность в казацкой среде. В формировании этого корпуса волонтеров огромную помощь ему оказал Максим Кривонос, один из запорожских атаманов, выступавших против поляков вместе с Павлюком и Острянином, а в последний раз с кошевым атаманом Линчаем. Уже в начале сентября Богдан со своими добровольцами отправился во Францию, был удостоен приема у кардинала Мазарини, а затем, поручив казаков Кривоносу, возвратился в Чигирин. С наступлением весны он планировал побывать на Сечи и склонить запорожцев к морскому походу против Турции, но неожиданно события стали разворачиваться не в том направлении, как было задумано.

Впрочем, вины Хмельницкого в этом не было. Как ни стремился король сохранить в тайне свои планы относительно войны с Турцией, они открылись. Дело в том, что на вырученные от продажи королевой Марией Гонзага своих фамильных драгоценностей, король стал формировать полки иноземного строя, о чем уже к началу 1646 года стало известно, и сенаторы потребовали объяснений. Пришлось объявить о подготовке войны с Турцией, что вызвало громкий скандал. Владислав 1У обратился непосредственно к сейму, который наложил вето на любые попытки нанять кварцяное войско, которое еще со времен Генриха Валуа король обязан был содержать за свой кошт. Стало известно и о предполагаемой роли казаков в осуществлении королевских планов по вовлечению Турции в войну с Речью Посполитой. Коронного канцлера Оссолинского и подканцлера Радзеевского открыто обвиняли в измене, Караимовича сместили с гетманского поста и вместо него старшим над реестровиками был назначен польский комиссар Иоаким Шемберг. Барабаш и Нестеренко опять стали есаулами, а Хмельницкий — сотником. О его активной роли в осуществлении королевского замысла и о давних связях с Оссолинским стало известно и коронному хорунжему старосте черкасскому Александру Конецпольскому. К несчастью для Богдана, отец Александра — коронный гетман Станислав Конецпольский, хорошо знавший и уважавший Хмельницкого, умер годом раньше. Его место занял польный гетман Николай Потоцкий, ненавидевший казаков лютой ненавистью и относившийся с подозрением к самому Хмельницкому. Король был далеко в Варшаве, канцлер Оссолинский сам едва удержался в должности, поэтому покровителей у Богдана не осталось. Сложившейся ситуацией не преминул воспользоваться чигиринский подстароста или, как он официально именовался, дозорца, Януш Чаплинский. Должность эта, поначалу не очень высокая, заключалась в управлении от имени старосты чигиринским поветом, осуществлением своевременного сбора податей, наблюдением за порядком и т. п. При прежнем старосте Станиславе Конецпольском, зная хорошее отношение того к Хмельницкому, Чаплинский старался иметь его в своих приятелях, но после смерти старого Конецпольского, узнав об опале Хмельницкого, решил воспользоваться благоприятной ситуацией и отобрать у него Субботово.