Маг в законе - Генри Олди

Ну что ж, батюшка — он из духовного сословия, ему положено...

— Не люблю попов, — на ходу процедила сквозь зубы Княгиня.

— А кто ж из наших ихнего брата любит? — ухмылка разодрала твои промерзшие губы. — Что, небось, и к уряднику тоже на шею не кинешься?!

Она остановилась.

Обернулась.

— А ведь прав ты, Бритый, — бросила вполголоса, назвав по кличке, что делала редко. — Злобы во мне накопилось. Я и раньше была — не подарок, а после каторги... Того и гляди — ядом плеваться начну!

Помолчала.

— Да сама, аспид глупый, от того яда и подохну, — добавила чуть слышно.

Ты ничего не сказал.

Дверь открыл парнишка лет четырнадцати, в чистой белой рубахе и портках черного сукна.

Прямые волосы разделял аккуратный пробор; ровно посередине.

— День добрый! Господин урядник у вас гостит? — упредив вопросы, поздоровалась-спросила Княгиня.

— Истинная правда, у нас. С батюшкой моим обедать изволят. А вы кто будете?

— Скажи господину уряднику: ссыльные, которым он велел явиться, пришли. Отмечаться.

Еще некоторое время пришлось разглядывать захлопнувшуюся перед носом дверь, переминаясь с ноги на ногу и прихлопывая в ладоши — морозец давал себя знать. Зима уж на исходе, вот и лютует напоследок.

— Заходите. Господин урядник вас примет. Вот только веничком снег с обувки обтрусите...

Надо же: господин урядник вас примет! Ровно товарищ министра или глава Е. И. В. Собственной Канцелярии! Чем мельче бугор, тем больше гонору, дело известное. Ну и пусть выкобенивается — его право, не наше.

— Желаем здравствовать, ваше благолепие! желаем здравствовать, ваша строгость!

Как заведено, первым поздоровались с лицом духовным. Да будь у попа в гостях хоть обер-полицмейстер или полный генерал — все равно с батюшкой первым здороваться, уважение выказывать. Вот ведь устроились, жеребячья порода! Впрочем, любому добропорядочному обывателю на это плевать. Это им, ссыльным, волей-неволей все до буквы соблюдать приходится, чтобы забот не огрести.

Да, и на божницу перекреститься, это правильно!

— А-а, явились! — от стола обернулся к вошедшим урядник; и лихо подкрутил обвисший было прокуренный ус. Было видно: ихняя строгость зело пьян — но не до беспамятства покамест, говорить сможет.

Восседавший во главе стола дородный батюшка выглядел куда трезвее — как-никак, в единоборстве с «зеленым змием» отец духовный привык выходить победителем. Рубаха на груди расстегнута, и из-под окладистой, как и положено всякому уважающему себя попу, бородищи, поблескивал изрядных размеров наперсный крест. А вот кудри поповские были щегольски собраны на затылке в новомодный «жгут».

«Впрочем, — подумалось невпопад, — это когда в острог сажали, такое в диковинку было; а сейчас даже до этой глухомани докатилось...»

— Заходите, рабы Божьи, заходите, просим к столу, — прогудел батюшка, не побрезговал. — Вы ж теперь аки дети малые, безгрешные — почитай, заново на свет народились. Твоя строгость, вонми гласу моления моего: за такое и выпить не грех, за жизнь новую!

— Знаю я таких, козлищ безгрешных, — проворчал урядник, однако проворчал не зло, скорее для порядку. — Эй, Егорша! — обратился он к застывшему в дверях поповичу. — Принеси-ка мою планшетку с бумагами: прибытие отметить надо.

— Во здравие и отметим! — хохотнул поп, наливая водку еще в два чайных стакана, немедленно извлеченных... прямо из воздусей, что ли?

Силен, батя...

Водка была прозрачней младенческой слезы. Небось, казенного завода, красноголовая, матушка, не Филатова сивуха!

Двое скинули котомки и армяки в угол; подсели к столу.

— Ну што ж, дети мои: во искупление, да за жизнь новую, правильную! Аминь! — провозгласил батюшка и лихо опрокинул стакан, как показалось, прямо в глотку.

Водка действительно оказалась хороша. Сразу заметно потеплело.

— Закусывайте, господа раскаявшиеся, — подначил урядник. — Дармовой харч брюха не пучит...

Закусить и впрямь было чем: соленые груздочки, черная колбаса кольцами, моченая брусника, налимья печенка, поджаристый, еще горячий, подовой хлеб...

— Премного благодарствуем! — даже Княгиня, похоже, чуть смягчилась в своей нелюбви к «жеребячьей породе».

— Реку в строгости: што, не станете более богопротивным промыслом колдовским заниматься? — осведомился хозяин дома, смачно хрустя горстью квашеной капусты.

В бороду падали капли рассола и клюквенная кровь.

— Раскаялись, батюшка, — поднял ты на попа свои честные глаза. — Полны желания загладить.

— Ну-ну, — хмыкнул урядник, листая бумаги, извлеченные из принесенного Егоршей планшета. — Та-а-ак... значит, Друц-Вишневский Дуфуня и... Альтшму... Альшту...

— Альтшуллер. Альтшуллер Рашель, господин урядник.

— Эк тебя! Это вы, значит?

— Так точно, ваша строгость, мы и есть.

Урядник нашарил в планшетке, доставленной поповичем, чернильный карандаш, старательно послюнявил его и, сосредоточенно сопя, что-то пометил в своих бумагах.

— Вот, эта... содержание вам от казны положено. По... да, точно: по семи рублев двадцати копеек на брата.

— А на сестру? — хохотнул поп.

Нет, он все-таки был более пьян, чем показалось вначале.

— Извольте расписаться. Тут и в углу.

В ведомости стояла сумма едва ли не вдвое большая названной урядником. Но ни ты, ни Княгиня спорить не стали: подписали молча. Правды все равно не добьешься, а вдруг добьешься — врага наживешь. Стоит ли связываться, из-за жалких семи целковых?

Урядник это лучше вас понимает.

Ему семью кормить, а вы — голь перекатная, и так не сдохнете.

— А вот и денежки! Получите сполна. И смотрите мне: за старое возьметесь — сгною!

— Да ладно тебе, Кондратыч! — прогудел поп, вновь с дивной ловкостью наполняя стаканы. — Не видишь, што ль: отвратились оне от диавола, встав на путь исправления! Пусть же и другие грешники за ними воспоследуют, к вящей славе Господней! За то и причастимся. Аминь!

В голове вновь зашумело, пусть не так сильно, как вчера, и ты понял: если вы тут еще задержитесь, до заимки не поспеете. А ночевать у попа вряд ли оставят. Косой взгляд на Княгиню — и та, все прекрасно поняв, согласно кивнула. Вот только зажевать чуток — и...

— Благодарствуем за угощение, батюшка; и вам также, ваша строгость, за заботу — однако, пора и честь знать!

— Ин ладно, дети мои... С Богом! — махнул рукой поп и, мигом забыв о ссыльных, потянулся за колбасой.

— Режим поселения знаете? — бросил вдогонку урядник, когда вы уже стояли в дверях.

— Назубок, ваша строгость!

— Ну, смотрите у меня...

Если внимательно заглянуть батюшке в его хитрые, слегка пьяные глазки, то можно увидеть:

...облака.

Бегут по небу светлые кудряшки, торопятся. Ветер отщипывает с краешку, спешит наиграться пенным обрывком, пока тот вовсе не истаял от томления. Рыжая верхушка сосны растопырилась поперек дороги, стращает иголками: берегись! расшибу! прочь!.. Да кто ей, старой, поверит?

Бегут облака по небу: веселые, безгрешные.

А смотрят-то — с земли.

Поначалу идти было легко. Разгоряченные водкой, подкрепившиеся, согретые, вы уже не слишком обращали внимание на лютующий мороз. Споро перешли речку, переговариваясь о каких-то пустяках — даже Княгиня оттаяла после поповской трапезы.

Выбрели на знакомую просеку.

И тут все пошло наперекосяк. Княгиню вновь скрутил приступ удушья, пришлось пережидать, пока он пройдет. А когда, наконец, тронулись дальше, нежданно-негаданно навалилась усталость: начало клонить в сон, разом заныла спина, ноги принялись выписывать замысловатые кренделя... Княгиня, похоже, чувствовала себя не лучше, держась из последних сил.

Быстро смеркалось. Просеке, казалось, не будет конца. Лес плыл перед глазами, мелькал черно-белым забором с многочисленными проломами... Сколько вы уже идете? Два часа? Три? Пять? А что, если в сумерках вы промахнулись мимо избушки, и теперь бредете в никуда? чтобы через неделю-месяц случайный охотник отгонял собак от ваших окоченевших, смерзшихся в ледышку тел?!

...Ай, дадывэс день суббота, а пэтайся, ай, да ли, дэвла куркоро!..[5] и хором, вприсядку: ай, дадывэс день суббота!..

— Очнись, Друц! Глаза открой, дерево ходячее! Говорила же: не люблю попов!.. это все от его проклятой водки... Да посмотри ты вперед, дубина! Друц!!!

Ты с усилием разлепил тяжелые, свинцовые веки.