Сейчас самое время - Дженни Даунхэм

– Именно сюда и сейчас, – настаивает отец.

Регистратор фыркает, лезет в компьютер и просматривает страницу.

– Вы на люмбальную пункцию?

– Нет, – раздражается папа. – Доктор Райан вообще сегодня в больнице?

Я сижу в приёмной и слушаю, как они препираются. Рядом, как обычно, кучкуются пациенты: собравшаяся в углу компания в шапках обсуждает понос и рвоту; все собеседники подключены к переносным насосам для химиотерапии. Какой-то мальчишка вцепился в мамину руку; слабенькие новые волоски на его голове одной длины с моими. Девушка без бровей делает вид, будто читает книгу. Брови она нарисовала себе поверх очков. Девушка замечает мой взгляд и улыбается, но я не реагирую. Я взяла за правило не общаться с умирающими. Добром это не кончится. Как-то я подружилась с одной девочкой. Её звали Анжела. Мы каждый день переписывались по электронной почте, а потом она вдруг замолчала. Наконец её мама позвонила моему папе и сообщила, что Анжела умерла. Мертва. Вот так. А я даже ничего не знала.

И тогда я решила, что больше не буду общаться ни с кем из больных.

Я беру журнал, но не успеваю даже открыть его, как папа хлопает меня по плечу.

– Наша взяла! – говорит он.

– Ты о чём?

– Мы были правы, а она нет. – Папа весело указывает на регистратора и помогает мне подняться. – Эта дурища не смыслит ни уха ни рыла. А теперь, вероятно, нас проводят к самому светиле!

У доктора Райана подбородок испачкан в чём-то красном. Мы сидим за столом напротив него, и я не могу отвести взгляда от этого пятнышка. Я гадаю, что это – соус к спагетти или суп? Или доктор только что с операции? Может, это сырое мясо?

– Спасибо, что пришли, – произносит он и потирает колени.

Папа придвигает ко мне стул и прижимается коленом к моей ноге. Я судорожно сглатываю, борясь с желанием вскочить и убежать. Если я не буду слушать, то не узнаю, что скажет врач, и тогда, может, это не сбудется.

Но доктор Райан говорит не раздумывая:

– Тесса, боюсь, у меня плохие новости. Последняя люмбальная пункция показала, что рак проник в спинномозговую жидкость.

– Это плохо? – в шутку спрашиваю я.

Но доктор не смеётся.

– Очень плохо. Это означает, что поражена центральная нервная система. Я знаю, это трудно принять, но события развиваются быстрее, чем мы полагали.

Я упираюсь в него взглядом:

– События?

Он ёрзает на стуле:

– Тесса, у тебя наступило ухудшение.

За его столом большое окно, и в него мне видно верхушки двух деревьев. Я вижу ветки, увядающие листья и кусочек неба.

– И насколько плохи мои дела?

– Зависит от того, как ты себя чувствуешь. Упадок сил, тошнота? Ноги болят?

– Немного.

– Решать, конечно, тебе, но я бы посоветовал делать всё, что тебе заблагорассудится.

На столе у доктора снимки, подтверждающие его правоту, и он передает их нам, будто фотографии из отпуска, указывает на тёмные пятна, очаги повреждения, свободно циркулирующие бласты. Словно меня разрисовал изнутри чёрной краской маленький непоседа, оставленный без присмотра.

Папа изо всех сил старается не заплакать, но у него ничего не получается.

– И что теперь? – спрашивает он, и из его глаз на колени тихо капают крупные слёзы. Доктор протягивает ему платок.

По окну стекают капли первого за день дождя. Подхваченный порывом ветра, лист падает, сверкая золотом и медью.

Доктор говорит:

– Тессе может помочь интенсивная интратекальная терапия. Я назначу месячный курс метотрексата и гидрокортизона. Если всё пойдет успешно, состояние Тессы улучшится, и мы продолжим поддерживающую терапию.

Доктор говорит и говорит, папа слушает его, но я ничего не слышу.

Это действительно случится. Меня предупреждали, но всё идёт быстрее, чем можно было предположить. Я правда не вернусь в школу. Никогда. Я никогда не стану знаменитой и не оставлю по себе ничего полезного. Я никогда не поступлю в колледж, не найду работу. Не увижу, как вырастет брат. Не буду путешествовать, зарабатывать деньги, никогда не сяду за руль, не влюблюсь, не уйду из дома, да и собственного дома у меня не будет.

Это всё правда.

Мысль оглушает, охватывает всё тело от кончиков пальцев ног, пронзает меня, затмевает все прочие мысли, и я не могу больше думать ни о чём другом. Она переполняет меня, словно беззвучный крик. Я так долго была больна – опухшая, слабая, с покрытой пятнами кожей, слоящимися ногтями, выпадающими волосами и выворачивающей до костей тошнотой. Это несправедливо. Я не хочу умирать вот так, толком не пожив. Я понимаю это с ослепительной ясностью. В сердце даже шевелится надежда – бред. Пока я не умерла, я хочу жить. Всё остальное не имеет смысла.

Тут я прихожу в себя.

Доктор распинается об испытаниях лекарств: меня они не спасут, но могут помочь другим. Папа молча плачет, а я таращусь в окно и недоумеваю, почему так быстро темнеет. Сколько же сейчас времени? Сколько мы тут сидим? Я смотрю на часы: половина четвертого, день клонится к закату. Октябрь. Детвора с новыми пеналами и рюкзаками, у которой только-только начались занятия, ждёт не дождётся каникул. Как быстро летит время. Скоро Хеллоуин, потом ночь фейерверков. Рождество. Весна. Пасха. В мае мой день рождения. Мне будет семнадцать.

Сколько я ещё протяну? Неизвестно. Я знаю только, что выход у меня один: либо валяться под одеялом и умирать, либо снова взяться за список и жить.

Десять

– Надо же, ты встала! – восклицает папа, замечает, что я надела мини-платье, и поджимает губы. – Дай-ка я угадаю. Ты встречаешься с Зои?

– А что, нельзя?

Он пододвигает мне через стол витамины:

– Не забудь принять.

Обычно папа приносит мне их на подносе, но сегодня ему не придётся возиться. Казалось бы, радоваться должен, но нет – сидит и следит, как я глотаю пилюлю за пилюлей. Витамин Е помогает организму справиться с анемией. Витамин А нейтрализует воздействие облучения на кишечник. Вяз ржавый восстанавливает слизистую оболочку, которая выстилает внутренности. Кремний укрепляет кости. Калий, железо и медь стимулируют иммунную систему. Алоэ вера полезно для здоровья в целом. А чеснок – ну, папа где-то прочитал, что достоинства чеснока ещё до конца не исследованы. Он называет его «витамин Икс». Всё это я запиваю свежевыжатым апельсиновым соком с ложкой неочищенного мёда. Ням-ням.

Улыбнувшись, я отодвигаю поднос. Папа ставит его в раковину.

– Мне казалось, вчера тебя тошнило и болели ноги, – говорит он, открывая кран и ополаскивая чашку.

– Сегодня всё в порядке. Ничего не болит.

– Может, тебе лучше отлежаться?

Это скользкая тема, и я быстренько перевожу разговор, переключив внимание на Кэла, который ковыряется ложкой в куче размокших кукурузных хлопьев. Вид у него такой же мрачный, как у папы.

– Что с тобой? – спрашиваю я.

– Ничего.

– Сегодня суббота! Ты разве не рад?

Кэл злобно смотрит на меня:

– Ты всё забыла?

– Что забыла?

– Ты обещала на каникулах сводить меня по магазинам! Ты сказала, что возьмёшь кредитку. – Он зажмуривается. – Я так и знал, что ты всё забудешь!

– Успокойся! – предупреждает его папа суровым голосом, как всегда, когда Кэл начинает капризничать.

– Кэл, я всё помню, но я же не обещала, что мы пойдём сегодня.

Он бросает на меня свирепый взгляд:

– А я хочу сегодня!

Значит, делать нечего: таковы правила. Второй номер из моего списка прост. Один-единственный день я должна со всем соглашаться. Что бы это ни было и кто бы ни попросил.

Когда мы выходим из калитки, я заглядываю в светящееся надеждой лицо Кэла, и меня внезапно пробирает страх.

– Я напишу Зои и скажу, что мы идём, – говорю я Кэлу.

Он сообщает, что терпеть не может Зои, и это плохо, потому что она мне нужна. Её напор. То, что при ней всегда происходит что-то интересное.

– Я хочу на детскую площадку, – заявляет Кэл.

– Ты ведь уже большой мальчик.

– Ну и что? Там весело.

Я часто забываю, что Кэл ещё ребёнок, что он по-прежнему любит качели с каруселями и всё такое. Ладно, в этом нет ничего дурного, и Зои пишет в ответ, что всё в порядке, она всё равно опоздает, так что встретимся в парке.

Я сажусь на скамейку и смотрю, как Кэл лазит по паутине из канатов. Наверху его еле видно.

– Я хочу выше! – вопит он. – Можно я залезу наверх?

– Давай, – кричу я в ответ, потому что поклялась себе со всем соглашаться и таковы правила.

– Я вижу самолётики изнутри! – орёт Кэл. – Лезь сюда!

В мини-платье карабкаться трудновато. Паутина качается; туфли приходится сбросить. Кэл надо мной хохочет.

– Наверх! – командует он.

Чёрт, это и правда высоко, а внизу канаты трясёт какой-то пацан с мордой шире автобуса. Я подтягиваюсь, не обращая внимания на боль в руках. Я тоже хочу увидеть самолётики изнутри. Я хочу смотреть на ветер и ловить руками птиц.

Наконец я наверху. Мне видно крышу церкви, верхушки деревьев в парке и каштаны, которые вот-вот полопаются. Воздух чист, и облака проплывают близко, как будто я на какой-нибудь невысокой горе. Я гляжу вниз: люди, задрав головы, смотрят на нас.