1. Стихотворения. Коринфская свадьба. Иокаста. Тощий кот. Преступление Сильвестра Бонара. Книга моего друга. - Анатоль Франс

Аббат Куаньяр ничего не ждет от революции. В «Предисловии издателя» к «Суждениям господина Жерома Куаньяра» Франс прямо замечает: «Пожалуй, среди мыслителей XVIII века аббат Куаньяр больше всех расходился в своих принципах с принципами революции. Он не подписался бы ни под единой строкой из „Декларации прав человека“. В том же предисловии, уже от своего имени, „издатель“ высказывается по поводу философии Руссо: „Она абсурдна и жестока. Это стало ясным, когда государственные люди захотели применить „Общественный договор“ к лучшей из республик“». Эти строчки не оставляют никаких сомнений в том, что Франс, как и его герой, был в те времена далек от революционных выводов из сатирического обозрения своей современности. Надо лишь заметить, что и Вольтер, быть может, не подписал бы «Декларации прав человека», — меж тем несомненно, что он, вместе с другими французскими просветителями, подготавливал эту Декларацию всей своей деятельностью.

«Харчевня» и «Суждения» убедительно свидетельствуют о том, как ясно видел Франс уже в самом начале 90-х годов, что Третья республика — это лжереспублика, попирающая самые основы республиканского строя. В особенно систематизированном и обобщенном виде социальная разочарованность Франса обнаруживается во второй из книг, посвященных Куаньяру. Франс всегда любил парадоксы, они помогали ему вскрывать и противоречия мысли и противоречия социального бытия. В книгах о Куаньяре вся современная Франсу действительность возникает как воплощенное, вопиющее противоречие, — и никогда еще до того к иронии Франса не примешивалось столько горечи, никогда еще его парадоксы под забавной своей оболочкой не таили таких глубоких социальных раздумий. В этих книгах министры не заслуживают ни похвалы, ни порицания, потому что не они управляют министерствами. Борьба цивилизованных народов с дикарями сама оказывается лишь усовершенствованным дикарством. Богатство государства покоится на нищете бедняков. Знатность человека в культурных странах измеряется количеством убийств, совершенных его предками. Законы не могут быть справедливыми, потому что они закрепляют за каждым то, чем он пользуется.

Социальной лжи и несправедливости аббат Куаньяр противополагает скептическую мудрость Эпикура и нежную человечность Франциска Ассизского, своеобразного религиозного мыслителя средних веков. Как образ фавна, так и эти образы не раз потом возникают в творчестве Франса. Критикуя жизнь в ее уродливых социальных формах, Куаньяр благословляет ее в самых ее истоках. Любовное свидание Жака Турнеброша, верного ученика аббата, на могиле своего учителя как бы символизирует подобного рода биологический оптимизм, подернутый, правда, некоторым налетом грустной иронии.

Но, как и по поводу других излюбленных героев Франса, следует заметить, что, при всем совпадении в образе мыслей, в симпатиях и антипатиях у Куаньяра и его создателя — Франса, тождества между ними, конечно, провести нельзя. Отчасти разделяя грустную умиротворенность своего героя, сам писатель на этом успокоиться не мог. Пускай революция была отринута аббатом Куаньяром, само появление этой темы в творчестве Франса свидетельствовало о все углубляющейся социальной тревоге писателя.

В двух книгах 1894 года — «Красной лилии» и «Саде Эпикура» — Франс, терзаемый этой социальной тревогой, подвергает испытанию те ценности, которые Жером Куаньяр противополагал оскорбительному для человека несовершенству социальной жизни, — любовь Франциска Ассизского ко всему живому и скепсис Эпикура.

«Красная лилия», на первый взгляд, несколько отличается от обычных романов Франса. Гораздо большее место в ней уделяется любовной фабуле. Однако социально-политическая тематика романа представляет собою нечто неизмеримо большее, чем бытовой фон для любовной истории Терезы и Дешартра, рассказанной в этой книге, и не раз выступает как самостоятельный и значительный комплекс в художественно-идеологическом содержании романа. Депутат Гарен, сенатор Луайе, даже супруг Терезы граф Мартен-Беллем имеют весьма отдаленное отношение к любви Терезы и Дешартра, но позволяют Франсу в наглядных образах представить все постыдные секреты политиканов Третьей республики. Книгу пронизывает ощущение социального неблагополучия Франции, где права гражданства, принадлежащие бедняку, заключаются в том, что он может поддерживать власть богачей; где самой крепкой опорой правительству служит оппозиция; где министр поддерживает бюджет, который сам же он оспаривал в качестве депутата… Все это очень мало тревожит Терезу, но очень тревожит Франса и занимает значительное место в замысле книги.

Именно этому миру политиканов противопоставлена поэтическая любовь Терезы, полная светлой чувственной радости, сливающаяся с гармоническим итальянским пейзажем, с гармоническим и чувственно-прекрасным искусством Возрождения. Все эти темы связаны с Флоренцией, куда уезжает героиня с Дешартром, и недаром поэтому Франс дал роману название «Красная лилия»: красная лилия — герб города Флоренции. Это вместе с тем и эмблема любви Терезы, носящей на груди лилию из рубинов — «как кричащую тайну своего сердца». С образом Флоренции сочетается и образ Франциска Ассизского, автора «Цветочков», любимой книги Франса: Шулетту, чудаковатому приятелю Терезы, присуще отношение к жизни, сближающее его с образом Франциска (правда, это осложнено юмором). В первоначальном тексте романа, хранящемся в Национальной библиотеке, Франс вкладывает в уста Шулетта целый рассказ о «божественном» Франциске. Рассказ Шулетта исключен был Франсом из окончательного текста, но образ Франциска остался в романе, как воплощение благостной, светлой радости земли и нежной любви к человеку. Франциск Ассизский как бы становится святым покровителем любви Терезы и Дешартра.

Но если для аббата Куаньяра нежный и чувственный Франциск был прибежищем от горьких разочарований социальной жизни, то для героев «Красной лилии» чувственная радость бытия обнаруживает свою непоправимую двойственность. Любовь Терезы и Дешартра, которую Франс изобразил как прелестное цветение чувственности, сама себя уничтожает в ревности — неизбежном спутнике такой любви.

Поиски положительных начал жизни, на которые мог бы опереться человек, уйдя от оскорбительной для человеческого достоинства лживой суеты буржуазного бытия, не приводят таким образом ни к счастью, ни к покою, — таков заключительный смысл истории любви Терезы и Дешартра.

Итак, стремление к чувственной радости, благословляемое одним из «двух лучших друзей страждущего человечества», как Жером Куаньяр называл Франциска и Эпикура, все же оказалось не в состоянии помочь героям «Красной лилии» построить их счастье за пределами отвратительного мира лживых министров, продажных депутатов и наглых генералов.

Вышедшая в один год с «Красной лилией» новая книга Франса «Сад Эпикура» вдохновлена была другим из двух «друзей страждущего человечества» — Эпикуром. Но как не похож Эпикур этой книги на подлинного, исторического Эпикура!

Начиная с «Преступления Сильвестра Бонара» Франс в изобилии приводил в своих книгах всевозможные беседы, размышления, суждения на самые разнообразные темы, нередко оставляя в стороне развитие фабулы и сосредоточивая свое, художественное внимание не на столкновении человеческих интересов, воль и судеб, а на столкновении идей. В «Саде Эпикура» такой материал дается в чистом виде, без примеси какой-либо фабульной мотивировки. «Сад Эпикура» — это книга размышлений, охватывающая в своем замысле самые устои человеческой жизни, самые устои всякой жизни, устои мироздания. Среди множества миров наша Земля представляется писателю просто лишь каплей грязи. Люди представляются Франсу жалкими существами. Их цивилизация осуждена на гибель, как осуждена на гибель и наша планета: «Когда погаснет солнце, а это произойдет неминуемо, людей давно уже не будет. Последние представители человечества сравняются с первыми в невежестве и нищете. Они позабудут все искусства и все науки…» Подлинный Эпикур, которого Маркс называл древнегреческим «просветителем», стремился освободить человечество от страха смерти, — в «Саде Эпикура» звучит характерный для Франса призыв к спокойному наслаждению жизнью, но нередко звучит здесь и пафос безнадежности.

В книге новелл «Колодезь святой Клары» (1895) заметно исчезает из творчества Франса то наивное очарование средневековых легенд, какое, причудливо сочетаясь с иронией, как бы давало отдых писателю-сатирику. В мир ребячливых итальянских художников XV века, в мир простодушных монахов, изображаемый Франсом в «Колодезе святой Клары», проникает гротескное и трагическое начало. Недаром и один из важнейших рассказов сборника носит заглавие «Человеческая трагедия». Трагическим гротеском встает здесь образ монаха фра Джованни, уже неспособного вернуться к наивной вере и в душевной муке благословляющего сатану за то, что тот даровал ему мучительную радость познания мира. Буффонадой оборачивается в новелле «Веселый Буффальмако» наивная вера художника Андреа Таффи, ученики которого инсценировали вознесение его на небо при помощи искусно сооруженного блока. Вспомним по этому поводу, что еще в «Красной лилии» столь любимый Франсом образ Франциска Ассизского тоже вступает в сочетание с резким гротеском, когда поэт-чудак Шулетт совершает благочестивое паломничество в Ассизи на литературный гонорар за порнографическую книгу «Коварные ласки».