Тайна полярного князца - Геннадий Прашкевич

Повысил радостно голос:

– Мы снова в служилых, Гришка!

– И я?

Бугор замялся.

Прикинул что-то про себя, потом честно развел руками:

– Нет, врать не буду. Ты ведь из Якуцка уходил не с нами. На Погычу мы во многом поднялись на твой кошт, но ты в грамотке не упомянут. Там все названы, а тебя нет. Артюшка Солдат назван, Павлик Заварза, Евсейка Павлов.

– Даже Евсейка?

Бугор важно рассмеялся:

– С этим Евсейкой и смех, и грех. Сам знаешь, суетлив, каждого достал длинным языком. В Нижнем пьянственным жил житьем, не сходил с кружала. Ушел со Стадухиным, может, тем спасся. Но стал еще суетливей. От Стадухина сбежал к Семейке, потом задружил с Моторой. Бегает от одного к другому, всех держит за козлищ. Вчера кричал на Семейку: самочинно сел прикащиком на Погыче! А когда Семейка хотел зашибить батогом, сбег к Двинянину. Да заодно крикнул на Семейку слово и дело государевы!

– И что теперь?

– А ничего, – весело ответил Бугор. – Многие смотрят в сторону Двинянина. Даже те, кто ни в каком воровстве не замешан. Все знают, что Юшка своих не дает в обиду. Так что, Гришка, тебе тоже надо бы повернуться к Двинянину. С Семейкой когда вернешься домой? А тут дело недолгое. Возьмем по лету рыбий зуб и домой!

Ухмыльнулся дружески:

– А про рыжую бороду забудь. Мало ли кого брали в питейных за бороду?

Лоскут отвернулся.

Холод.

Погыча льдом скована.

Лед покрыт несвежим отяжелевшим снегом.

Наверное, рыбам тяжело под тем льдом. Их, как людей, водит то к тому, то к другому берегу. Как знать, у какого берега лутше?

– В государевой грамотке, которую привез Юшко, – совсем добил Бугор Гришку, – еще многое сказано. К примеру, ведать делами на Погыче теперь приказано лично Двинянину. Раньше такое приказывалось Семену Моторе, но его Стадухин подмял под себя, а потом Мотору вообще убили. А первым настоящим прикащиком шел на Погычу Федот Алексеев, только где он теперь? Если честно, то никогда не было у Семейки права садиться на новой реке прикащиком, это он самочинно сел. Так что, Гришка, советую. Клонись к Юшке.

– Тебя Семейка послал?

– Ну, он.

– А говоришь все про Юшку.

– Смотри, – нахмурился Бугор. – Юшко нынче метит в крупные башлыки. Уже укорил Семейку в несправедливости. Не просто так, а при многих людях. Так что забудь про ту мяхкую бороду и держись с нами. Мы в Нижнем тебе помогли.

– Ну да… За мою рухлядь…

– Все равно помогли, – еще сильнее нахмурился Бугор. – Вернемся, отдадим рыбьим зубом. Все скоро будем богатыми. Эта корга, про которую говорит Семейка, тоже не он первый увидел.

– А кто? – удивился Гришка.

– Двинянин, когда ходил со Стадухиным в море.

– Это он так говорит?

– Ну да.

– Значит, врет.

– Да почему?

– Да разве он ходил вокруг Необходимого носу?

– Наверное, ходил. Говорит, шли в туманах. А иначе, откуда бы знал про коргу?

– Да от Данилы Филиппова мог знать, – догадался Гришка. – Когда шел сюда, встретил на Камне Данилу. Слово к слову, земля полнится слухами. А прикащик, – сказал, – у нас все ж один.

– Это кто?

– Семейка.

– Ну, тогда говори, что трое у нас прикащиков, – засмеялся Бугор, очень сильно чувствуя свою правоту, правоту вольного свободного человека.

– Юшка, Семейка. Кто ж третий?

– Один самочинный – Дежнев. Другой направлен воеводой – Двинянин. А третьего сами казаки крикнули. Не все к Двинянину льнут, вот на всякий случай и крикнули.

– Уж не тебя ли?

– Да нет, не меня, – со скрытой досадой ответил Бугор. – Некоторые Юшку не любят. Вот они крикнули на всякий случай Никиту Семенова. Дескать, один прикащик скоро уйдет, а второй вроде как, правда, незаконный. Вот и крикнули.

Удрученно, но весело почесал голову:

– А нам хоть пять! Мы народ служилой.

Вроде просто сказал, но на самом деле самим этим словом – служилой как бы невзначай, но подчеркнул разницу, образовавшуюся между ним и Гришкой.

Горьку ягоду невесело клевал…

Помолчали.

Нехорошее получилось молчание.

Так молчали, когда пришел на Погычу Стадухин.

Придя, объявил себя единственным законным прикащиком, презрительно кричал на Дежнева. Без опаски живешь, кричал. Острожек поставил в непристойном месте. Без нужды подставляешь государевых людей под копья дикующих! Но тогда казаки понимали: Мишка не по делу сердится. Посмеивались про себя: куда ни придет в последнее время Мишка Стадухин, везде сидит Дежнев. Погычу ведь Мишка считал своей рекой. У Шелагского обрубного носа наткнулся на обломки деревянного судна, думал, Семейка утонул. Пытался пройти к Погыче морем, не получилось. В Нижнем колымском острожке уговорил богатых Камкина, Костромина да Захарова на подъем, ослепил жадные глаза торговых гостей блеском будущих богатств, которые будто без всякого призору валяются на новой реке. Но когда уговорил, первым ушел на Погычу Семен Мотора. У первых встречных ходынцев Стадухин силой взял опытного вожа и дорогой на холодный Анюй, располоша на ходу, взял Мотору, и десять ден держал при себе в колодках. Только на одиннадцатый выпустил, вымучив казенное письмо, которым Мотора слагал с себя обязанности. Уже как бы прикащиком спустился на Погычу, а там Дежнев. В жгучей обиде ударил Стадухин по ходынцам и анаулам. В стойбище сердитого князца Энканчана назначил встречу с Семейкой. Наверное, специально в таком месте, где пахнет смертью.

Вечернее солнце высвечивало ровдужные урасы.

Вкусно несло запахом дыма, чернели горбы полуземлянок, как тени холгутов, на которых катался шаман, да так и бросил. Под деревянные сушилами качалась на ветерке рыба. Валялись на сухой траве спокойные, отъевшиеся за лето собаки.

Энканчан встретил гостя в пологе.

Был раздет до пояса, как требует обычай.

Жирная кожа блестела. Предложил раздеться и Стадухину, но у рта мохнатый отказался. К горячему котлу набежало много соседей. Перешептывались, заглядывали под полог. Дивились: вот какие таньги большие, у рта мохнатые. Когда, не дождавшись Дежнева, Стадухин протянул руку к котлу с мясом, набежавшие соседи робко, но тоже протянули.

Энканчан ударил по рукам:

– Вы подождите. Дайте сначала гостю.

Гришка Лоскут сидел у входа и хорошо видел, что соседи дикующего князца голодны. У них от желания есть черные кадыки ходили вверх-вниз. Повторяли каждое движение таньги. Но боялись Киающего, сидели смирно.

Это взбесило Стадухина.

– Хэ! – крикнул. – Теперь все ешьте.

Потянулись за мясом. Энканчан снова по рукам ударил:

– Хэ! Вы подождите.

Держа в руках нож, Стадухин еще больше рассердился:

– Хэ, ешьте! Из котла ешьте.

Энканчан напомнил:

– Я – хозяин!

Тогда Стадухин медленно, глаз не поднимая, начал расстегивать широкий поясной ремень.

Расстегивая, спросил:

– Есть у тебя белые упряжные олени?

– Ну, есть.

– Есть у тебя белые одежды?

– Ну, есть.

– Есть у тебя белая шапка, белые сапоги, белые рукавицы, белая подстилка?

– Ну, есть.

– Тогда готовься к смерти.

– Ну, готов.

– Тогда ладно, – немного смягчился Стадухин, видя такую неожиданную покорность. Тогда никто еще не знал Энканчана. – Тогда вари мясо. Тогда всех корми.

Энканчан поднял глаза.

Стадухин, наверное, что-то увидел в черных глазах дикующего, потому что неторопливо выпростал поясной ремень, сложил его вдвое и с силой хлестнул упрямого князца по жирным блестящим плечам. Кожа дикующего сразу вспухла от удара. Скрепя сердце, приказал женщинам:

– Ну, варите. Пусть все едят.

– Так-то лучше, – укорил Стадухин. – Ты – глупый стадоотниматель. У тебя соседи совсем бедные. Ты насильник, Энканчан, распустил вас Семейка.

Странно, дивился Гришка. Что бы ни случалось при Стадухине, все почему-то ставилось в вину Дежневу. Пропали собаки, конечно – Семейкина вина. Потерялись олешки – да все его же. Мало зверя в сендухе – это само собой. Дикующие князцы Чекчой с Энканчаном на русских сердятся, тайно собирают ходынцев в круг – тоже вина Дежнева. Только ведь не из-за Дежнева через пять дней после встречи в стойбище, дикующий князец Энканчан зарезал на реке девять казаков. Трупы бросил прямо в реку, один удачно принесло к острожку. Очень удивились: вон Филипп плывет! На взбунтовавших ходынцев, понятно, пошли вместе, хотя Дежнев не хотел идти. Не считал правильным.

И был бой.

Как Бог помог занять первую полуземлянку, взошли в ходынский острожек.

Там бились вручную, без луков, имаясь друг за друга руками. У ходынцев копья и топоры насажаны на удобные долгие ручки. Гришка шел рядом с Бугром, рубил сабелькой, сам видел, как ловко убили длинным копьем Суханку Прокопьева. Проткнули насквозь, пришпилили, как жука, к деревянному столбу. Там же убили Путилку Афанасьева, Евтюшку Материка, Кириллку Проклова, а Артюшку Солдата жестоко ранили железной стрелой в середину лба. Осталась навсегда отметина – как звезда. Ну, еще побили кольем Фому Семенова, искалечили Павлика Заварзу.