Справная Жизнь. Без нужды и болезней - Дарья Усвятова

Минул век, и Дон опустел: молодежь разъехалась в крупные города, где легче найти и пару, и заработок. Городская мелкая суета быстро затягивает, комфорт расслабляет, день и ночь теряют свои границы: вставать и ложиться вместе с солнышком горожанину не надо, да и какое оно, солнце в городе, много ли вы его там видели?

А на калитвинском хуторе жизнь течет, как и столетия назад, ровно, спокойно и целенаправленно. За неделю в гостях у Домны Федоровны я успела втянуться в ритмичное течение хуторской жизни (надо сказать, жизнь на хуторе сильно отличается и от городского, и от станичного быта — уж очень необычные люди живут здесь). Утро начинается с молитвы: никакое дело не должно быть не благословленным. До обеда, если у знахарки нет срочных пациентов, мы вместе хлопочем по хозяйству, а после обеда приходят к Домне Федоровне люди со своими всевозможными недугами и проблемами. Обычно их немного: в ближайших окрестностях живут люди здоровые и благополучные ("у хорошего врача больные не болеют"); а издалека ворожея болящих не принимает, говорит, Спас ей на то силу не дал.

Вот и сегодня за весь день на хуторе только и было гостей, что мужчина, вывихнувший плечо на станичной стройке, да семейная пара привезла испуганного ребеночка лет пяти. Вчера мальчик увидал, как мать упала с лестницы, долго не вставала, думали — убилась. Набежали родственники, женщину подняли; у нее дело обошлось парой синяков, а ребятенок весь вечер и всю ночь захлебывался в отчаянном крике. К утру охрип, распух, выплакал все слезы, но продолжал вздрагивать, сипеть и сопливиться.

Ребеночка Домна Федоровна успокоила быстро: растопила воск в оловянной кружечке, усадила мальчика на порог, пошептала молитву, вылила воск в ковшик с водой… ребенок перестал всхлипывать, успокоился и тут же уснул. Воск из воды знахарка вынула и показала: вылилось, будто женщина лежит на земле, раскинув руки.

С вывихом же лекарке пришлось повозиться: травма недельной давности, сустав успел зарасти и закрепиться в нездоровом положении. Чтобы вправить его на место, Домна Федоровна растопила в летней кухне грубку[4] налила в цинковое корытце воды, набросала в него можжевеловых колючек, поставила на огонь и долго парила плечо мужчины, склонившегося над кипятком в неудобной позе. Потом мяла, щипала, гладила, и — вправила сустав одним быстрым и точным движением.

Денег с посетителей знахарка не берет: не по-божески. Христос, говорит она, исцелял и мзды не брал, вот и нам не след. Можно взять гостинец — кринку сметаны или четверть подсолнечного масла, но никак не деньги и даже не вещи. Хозяйство крепкое и без того: у мужа пасека, у сына кузница. Женщина дом держит, а мужчина содержит — главное правило казачьего домоустройства. Всего детей у Калитвиных четверо. Младший живет на хуторе, два старших сына служат — один в Ростове, другой в Махачкале, оба подполковники. Дочь замужем в Краснодаре. Семеро внуков гостят на хуторе все лето, но не бездельничают, а учатся — старшие толкутся то у деда на пасеке, то у дядьки в кузне, младшие пасут «скотину» — кур и гусей да помогают бабушке собирать травки. Когда я неосторожно заметила — лето, мол, детишкам побегать хочется, поиграть, — Домна Федоровна отчитала меня: детям, как и взрослым, без дела шляться не надлежит, а что до игры — так они же и учатся, играючи. И действительно, мальчишкам как будто интереснее пропадать на пасеке да в кузне, чем болтаться день-деньской по степи со станичными ребятами. Впрочем, в особой строгости их никто не держит: внуки бегают и на речку купаться, и на болото раков ловить, и находят время поиграть в айданчики[5] на дворе.

Вечера тоже проходят в занятиях, только другого рода. Домна Федоровна ведет строгий учет пациентов и всех записывает в толстую тетрадь журнального формата. Кто, откуда, что случилось, и какое лечение было проведено — строгий учет пациентов не блажь, а систематизация врачебного опыта, с глубоким анализом и последующими выводами, чтобы от раза к разу диагностировать точнее, лечить быстрее и эффективнее. Где-то в одной из тетрадок описан и мой случай…

Вскоре после заката все семейство ложится спать: ночь для любых дел — время не благословленное. Только я сижу над дневниками до полуночи: как и бабушка Оксинья, стараюсь все записать и разложить по полочкам.

Неделя в гостях у знахарки пронеслась как в чудесном сне, и к концу ее стало ясно, что уезжать отсюда в тот самый момент, когда только-только началось самое интересное, мне совсем не хочется. Предварительно спросив хозяйку, я решила вместе с отчетом отправить в Институт и заявление на отпуск; главное, чтобы в райцентре нашлось Интернет-кафе или нечто подобное…

Есть время восхода: новорожденное солнце стелет свои розовые лучи вдоль по земле, будто изо всех сил старается зацепиться за каждую маленькую былинку, каждый стебелек, каждый листочек. Так постепенно касается оно всего, что живо на свете и заставляет пробуждаться деревья и травы, зверей и рыб, змей и пчел…

Рассвет этого дня — рассвет твоей жизни, начало нового Пути, дарованного тебе сегодня, назначенного тебе в этот день, в этот час! Он прекрасней вчерашнего станет, если радость рассвета сумеешь вобрать в сердце свое. Встань до зари и почувствуй, как солнце включает мышцы твои, клетки твои, как льется в тебя эта энергия жизни, прибавляя сил и здоровья без меры, без ограничения — только сумей вместить в себя его несказанную щедрость! Утро Божьего дня несет в себе свет невечерний — мистерию начала, энергию прибавления в пробуждающийся мир Божий. Включи свои силы, пробуди свои клетки, продли жизнь свою и умножь дела рук твоих! Чтоб сбылось чаянное, начни день с рассвета и первым делом возблагодари Бога за то, что ты встал ото сна здоровым и полным сил для новых свершений! Молитвой благослови свою душу, свой дух, свое тело и тело Вселенной, малая часть которой есть ты! Тело свое разбуди, включи клетки его, разгони — медленную после сна — кровь свою! Пусть несет она энергию жизни к сердцу твоему — вместилищу любви Божественной! Пусть напитает она светом животворным мозг твой — обиталище Духа! Стань человеком зари, прими восход в сердце свое, и увидишь, как расширится до просторов звездных небосвод души твоей!

Глава 4. Пульс пространства

Интернет-кафе в райцентре не оказалось, и мне пришлось ехать в Ростов. Отправив письмо с отчетом и заявлением на отпуск, к вечеру я вернулась в станицу. По дороге до хутора — четыре километра, прямиком через степь — не больше двух. Местные коротким путем не ходят: змей боятся. Но я всегда иду без опаски: Домна Федоровна дала мне красный шнурок, которым надо обвязать правую ногу, когда собираешься в поле; знахарка утверждает, что после этого ни одна змея близко не подползет. Правда это или нет — не знаю, но я пока что и в самом деле не видела в степи даже ужей. Подходя к дому, услышала мужские голоса — Алексей Петрович (муж знахарки) с кем-то громко и эмоционально что-то обсуждал, но вот что, я понять не могла. Пасечника я увидела, войдя во двор; он сидел на лавке перед домом с незнакомым мне стариком выдающегося роста (уж на что рослым мужчиной был Алексей Петрович, но его собеседник превышал его чуть ли не на две головы). Казаки были настолько поглощены разговором, что не сразу заметили меня. В иной ситуации я бы поздоровалась и прошла в дом, но нечто заставило меня в изумлении остановиться перед ними. А именно — язык, на котором они столь оживленно беседовали. Время от времени в нем проскальзывали русские слова, но понять ничего было нельзя, так как слова эти перемешивались с какой-то жуткой тарабарщиной. «Ты — ваня-баданя!» — громоподобно бросал Алексею Петровичу высокий старец. «Сам син карт жуляр!» — жарко парировал пасечник.

Наконец мужчины увидели меня, тут же умолкли, привстали и вежливо поздоровались. Алексей Петрович сказал старику, кто я; тот взял мою руку в свою огромную, размером с баранью голову, ладонь и важно представился:

— Степан Терентьич Калитвин. Домнушки нашей самчон родной.

— Очень приятно… А самчон, — (я не была уверена, что расслышала правильно), — это, простите, кто?

— Это дядька, по-простому, — ответил за старика Алексей Петрович.

Я еще раз извинилась и спросила про странный язык. Казаки переглянулись; Степан Терентьич откашлялся и степенным, назидательным тоном произнес:

— Язык русский. А слова ты слыхала азиатские. Казаки-ить на Восток до самого Китаю хаживали. С народами разными якшались.

— Якшались, в смысле — воевали и торговали?

— Не без того, не без того, — усмехнулся Степан Терентьич. — Но не токма. Ишшо родичались вовсю.

На порожках дома показалась хозяйка:

— Буде гуторить вам. Вечерять пора!