Дело всей моей смерти - Елена Калугина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вижу, ветка древа живого ссыхается, чернеет и рассыпается прахом. Нет у неё будущего, и род наш оскудеет, осиротеет… Ужас в том, что сын идёт за мной, след в след. Я ему эту дорожку проторил. Если бы я свою жизнь на водку и шалав не спустил, у него был бы шанс. Папа родной всему научил, пример подал. Теперь он с меня копию снимает и дальше по своей веточке тащит. Недолго осталось тащить, его тупик раньше моего, намного раньше. Детей он не вырастит, даже зачать не успеет.
***
Что делать? Что я могу? Как достучаться до сына, предостеречь, уберечь? Далеко ходить не надо, все подсказки дали. Я должен прорваться в мир живых и всё исправить. Должен, потому что отвечаю за сына, за его жизнь и будущее. Я и сам хочу этого так сильно, как ничего при жизни не хотел. Желание растёт с каждым мгновением, сознание полностью захвачено им. Я думаю только об этом. О деле всей моей… смерти.
Первый год долбился к сыну напрямую. Тужился, пыжился, пытался барьер пробить – присниться ему во сне или днём привидеться. Есть они, привидения. То есть – мы. Самые сильные из нас, самые мощные. В мир живых белым днём проникнуть – это как космической ракетой гвоздь забить, КПД получается очень низкий. Присниться проще. А тем, кто сны не видит, им только так, когда бодрствуют, привидеться можно. Пробиваются те, кому очень надо, у кого вопрос жизни и смерти. Тогда никаких сил не жалко.
Тут ведь ещё вторая сторона нужна: в мире живых тебя должны увидеть. Не всякий человек это может. Не всякий готов твою волну в эфире поймать и настроиться, чтобы канал чистый получился. Люди не знают, что мы к ним пробиваемся. А когда пробьёмся во сне, или днём привидимся – в церковь бегут свечки за упокой ставить, или к бабкам каким – покойника отвадить. Бабки некоторые, считай, наши связные на Земле, могут посредниками работать. Иногда передают наши послания, аккуратно, чтобы не напугать до полусмерти. Ещё эти, экстрасенсы – настоящие, не шарлатаны, тоже могут – они нас видят и слышат. Только их – единицы, на всех не хватает. Вот и колотимся сами.
Не сразу с этим разобрался, хоть и подсказки были. Стучусь к сыну, как одержимый, ни на минуту не перестаю. Крышу срывает от отчаяния: времечко тикает, неумолимо приближая миг, от которого отворотить надо сына, перенаправить на развилке в другую сторону. Вроде рыбы в аквариуме: рот разеваю, а снаружи крика моего не слышит никто, не понимает.
Сын по девкам по-прежнему шастает, дома Люська от окна к окну скачет, дождаться не может. Чувствует всё, только верить не хочет, гонит от себя мысли, которые ей свои нашёптывают – выводят мужа-гуляку на чистую воду. Им совсем не в радость, что мой сынок с женой по-свински поступает. Они ведь тоже в будущее заглядывают. Им лучше, чтобы Люська всё раньше узнала, не ломала себе жизнь в самом начале, сама бы от Митюхи ушла. Только, похоже, и у них не выходит ничего.
Перебрал всех своих, родню, кто живые. К каждому долбился без устали, каждого донимал. Никто не слышит. Так прошло ещё три года. Сказать легко, а когда каждую секунду напрягаешься, всё своё существо превращаешь в острый клинок и пытаешься пробить брешь между мирами, твои усилия длятся вечность. Вечность, сжатую во времени. Годы тикают неумолимо, приближают роковую минуту, но ничего не происходит, ничего у меня не получается.
Стал бить наугад, устраивать "ковровую бомбардировку", хотел хоть чьё-то внимание захватить. После многих и многих попыток случилось то, чего я так жаждал: молодая девушка шла по улице и вдруг остановилась, подняла глаза и посмотрела прямо на меня. Хорошенькая, кареглазая. Карина. Ошибки быть не может: она услышала. Стал потихоньку тянуть её внимание на себя, закреплять канал связи. Вроде, получается. Надо внушить ей, чтобы встретилась с сыном. Надо, чтобы она ему сказала.
Не буду рассказывать, каких трудов мне стоило направить её не в ту маршрутку. Задремала, уехала на конечную рядом с моим домом. Именно в ту "газельку", на которой поедет сын. Он вошёл и сел рядом. Карина повернулась к нему, схватила за руку и заговорила.
– Дмитрий!.. Вас же Дмитрием зовут?
– Ну, допустим, – сын ухмыльнулся. Подумал, очередная влюблённая девка на него вешается.
– Мне надо вам сказать… Надо передать…
– Слушаю внимательно, – сынок в своём репертуаре – планы на девчонку начал строить.
– Вам не надо знакомиться с девушкой по имени Яна. Если познакомитесь… Вы умрёте.
– Что за бред? С чего ты взяла? – сын оторопел.
– Мне сказали. Мне велели передать.
– Кто?
– Ваш папа.
Сын, похоже, сильно озадачен. Только бы поверил!
– Откуда он знает? И когда он это сказал?
– Вчера.
– Девочка, ты в своём уме? Мой отец умер пять лет назад.
– Понимаете, я его видела вчера, и он очень просил…
Сын отшатнулся, на лице страх, смешанный с отвращением. Сорвался с места, выскочил из маршрутки. Карина обмякла и заплакала. Ничего не вышло.
***
Я хочу пробиться к сыну. Я хочу этого так, что чувствую в себе силы передвинуть горы и осушить моря. Но я только кажусь себе всемогущим. Все силы, потраченные на Карину, ушли впустую. Сын ей не поверил, принял за сумасшедшую.
Я не могу остановиться. Я не могу оставить сына на произвол судьбы и наблюдать, как с каждым шагом он приближается к гибели. Отчаяние моё в тысячу раз сильнее, потому что знаю – вина в том моя, и только моя. Думаю, думаю, думаю, ничего не могу придумать. "Ковровые бомбардировки" продолжаю. Всё тщетно, всё без результата. Никто из живых не готов мне помочь.
Когда отчаяние моё дошло до предела, я в тысячный раз прошёлся по всем, кого знал, кто ещё жив. И наткнулся на Ладу.
Лада теперь пишет – пробует себя, как писательница. Конечно, не Лев Толстой, и даже не Дарья Донцова. Но главное не это. Главное, что она – открыта. Она пока не готова меня услышать, но во сне я могу к ней прийти.
Две недели я снюсь ей каждую ночь. Просто
