Коэффициент любви, или Тайна нуля - Александр Казанцев

— Вы, дедушка, тоже ищите грибы! Непременно ищите. Ищите.

Старик стал ворошить траву концом палки, что-то бормоча под нос.

— Какой же умница был Аксаков! А какое сердце! Так заботиться о своем госте! — восклицала Надя. — Смотрите, снова вырос не то манилов, не то собакевич!

— И Манилов, и Собакевич — поганками были, а ты настоящие грибы находишь, как и великий наш Николай Васильевич Гоголь, гостивший у Аксакова.

— А как он, наверное, радовался, когда рано поутру находил грибы! А хорошо ли, дедушка, что его обманывали?

— Как это обманывали?

— Но ведь грибы вместе с грибницами по заданию Аксакова приносили сюда из леса накануне приезда Гоголя и рассаживали по полянке. Это же обман!

— Экая ты хоть и синеглазая, а непреклонная! Небось в детстве врала родителям, шалости скрывая. Бывает ложь во спасение, так сказать, святой обман. Так и ради радости допустить можно. Вот и здесь она от добра сердечного аксаковского. От него и нам спустя столетия из былых грибниц всякие Вакулы да Вии чудятся.

— Смотрите, дедушка, два хороших белых нашла, аккуратно ножичком срезала, как вы велели. Как мы их назовем? Каким гоголевским героем?

— Хлестаковым, который нынче в Звездном комитете пыль парадоксов относительности в глаза людям пускал.

— Хорошо, — согласилась Надя, — мы его изжарим. А кто там выступал?

— Дьяков твой, из вашего университета.

Надя застыла с грибами в руках.

— Нет, дедушка, его я жарить не буду. Он про папу сказал…

— Видно, зря я старался, забивал истинами твою рыжую голову. Как была, так и осталась зеркальцем. Что тебе покажут, то и отразишь. Никакого самостоятельного мышления.

— Дедушка, милый! Вы рассердились? Не надо! Ну не судите меня строго. Пойдемте лучше домой. Мама к обеду ждет.

— Иди, иди, скажи матери, что у меня сегодня разгрузочный день. Пойду к пруду с кувшинками беседовать.

Надя знала характер деда и что безнадежно пытаться его переубедить. Она немного всплакнула, поцеловала деда в щеку и побрела обратно в академический городок.

Дед не пошел с ней даже к аллее, а напрямик через лес направился к пруду, заглушая в себе жгучую обиду, нанесенную ему то ли Дьяковым, то ли любимой внучкой.

Надя же брела по живописной дороге с подъемами и спусками, казавшейся ей сейчас нескончаемо длинной.

А в конце пути Надю встретила «веселая парочка».

— Надька! Мама бушует, обед стынет. Нас послали тебя с дедом искать! А характер у нее, как у Виталия Григорьевича, ждать не умеет, — щебетала подруга Нади, по-южному жгучая Кассиопея Звездина, за имя и внешность прозванная Звездочкой.

Отпустив профессора Бурунова, с которым шла под руку, она ухватилась за Надю.

— Где же Виталий Григорьевич, наш академик? — поинтересовался Бурунов.

— Дедушка, кажется, рассердился на меня. И объявил голодовку.

— Что слышу? На вас? Разве на несравненных сердятся?

— Я усомнилась в опровержении теории относительности. Сказала, что время может остановиться при световой скорости.

— Ужас! — воскликнул молодой профессор. — Весь научный мир исповедует теорию абсолютности академика Зернова, а внучка его…

— Кажется, я догадываюсь, в чем тут дело! Правда, Надька? — вмешалась Кассиопея и, понизив голос, прибавила: — Боюсь, что некий звездный штурман стоит на чьем-то пути.

— Молчите, беспощадная! — воскликнул Бурунов, деланным жестом закрывая руками уши. — Вас ошибочно назвали не тем созвездием. Есть в небе и другие…

— Какое? Ну какое? — шаловливо допытывалась Кассиопея, искрящимися глазами заглядывая в лицо Бурунова.

— Например… созвездие Змеи.

— Ах вот как! Ну подождите, я тоже могу мстить!

— Почему тоже?

— Да так уж! Просто я все насквозь вижу. У меня глаза такие. Вишневые, как вы определили!

— Видеть ими надо, что наука и чувства вещи несовместные.

Кассиопея звонко рассмеялась.

— Ты слышишь, Надька! Он, оказывается, против чувств! А все студентки… думали, что они у него на первом месте.

— На первом месте у меня, несомненно, наука.

— После созвездия Девы! — со смехом сказала Кассиопея.

— А не лучше ли нам перейти от астрономии к теории относительности? Я беспокоюсь за академика. Чем, Надя, вы задели его?

— Я беспокоилась за папу… и за спасательный звездолет, который идет ему на помощь. А при субсветовой скорости время у них может остановиться. Так нас учил в университете профессор Дьяков.

— Ах, какая вы неосторожная! Ну что можно спросить с этого старого ретрограда, который до сих пор держится за произвольный перенос координат системы отсчета наблюдателя с одного тела на другое. И даже инквизиторов, преследовавших Галилея, поверившего в систему Коперника, Дьяков объективно оправдывает, утверждая, что мы в равной степени правы, считая, что Земля движется вокруг Солнца и что Солнце всходит и заходит, кружась вокруг Земли, как полагалось считать в сверхдревние времена.

— Признаться вам, я это не слишком понимала.

— Вот это уже слова не женщины, а мужа. В смысле мужественности признания, отнюдь не вредящей вашей женственности.

— А здесь, дорогой профессор, две женщины! — лукаво вмешалась Кассиопея. — Или вы собираетесь переносить координаты внимания с одного тела на другое?

— Нет-нет! Я готов превозносить обеих в собственных координатах восхищенного наблюдателя, но при отказе от теории относительности, разумеется. Здесь я несгибаем!

— Несгибаем, как ива! — хохоча, крикнула Кассиопея и повлекла Надю к домику академика, показавшемуся за листвой деревьев.

Профессор Бурунов откровенно любовался девушками и певуче крикнул им вслед, чтобы его услышали:

— Когда божество златокудрое и звезд ночных дочь повстречались поэту и тот глаз не отвел, он ослеп!

— Тогда идите за нами, хоть ощупью, — обернувшись, сквозь смех крикнула Кассиопея.

Глава третья

ДЕСЯТАЯ ЛУНА ДЖОНА БИГБЮ

Неожиданное редко бывает приятным.

В синем небе веером протянулись облака. Они казались набранными из белых перьев, а небосвод — огромной, созданной исполинским художником картиной.

Надя помнила, как папа, будучи еще летчиком, готовясь в космонавты, говорил ей, что такие облака — к перемене погоды, и ураганные ветры вверху силятся перевернуть все в атмосфере и тянут за собой перистые хвосты.

Но здесь, на земле, был чудный день.

Надя накинула на плечи подаренный ей у метромоста халатик-тунику, и на нее оглядывались и мужчины, и женщины.