Отважный муж в минуты страха - Святослав Тараховский

— Убедились? Вот и отлично. А зовут меня для вас… м-мм, ну-ка, дайте-ка мне любое имя. На свой вкус. Как назовете, таким я для вас и буду. Вы поняли? Только для вас, как пароль. Ну-ка! Саша, Коля, Витя. Абрам, Аслан, Альберт, Артур. Любое выбирайте или придумайте свое. Ну-ка!

«На хрен мне нужно твое имя», — подумал Саша, но вслух сказал:

— Давайте — Альберт, чтоб я не спутал. Он у нас во дворе живет, радиолу любит ставить на открытое окно, чтоб музыка — на весь двор. Пивной пьяница. Сын испанского коммуниста-эмигранта и русской горничной, которая в номере у него убирала.

— Отлично. Альберт так Альберт, не важно, что пьяница — имя хорошее.

— А настоящее ваше имя какое?

— Лишняя информация. Представьте, начнут вас пытать во вражеской контрразведке. Подведут к ванне с серной кислотой, мокнут в нее для начала ваш мизинец и потребуют назвать мое имя. Истинное незнание такового может спасти вам жизнь.

— Хорошая шутка.

— Это не шутка. Идем дальше, Александр Григорьевич. Комитету нужна ваша помощь.

— Не понимаю, чем я могу вам помочь? «Мать, — промелькнуло у Саши, — ванна не шутка».

— Сущая ерунда. Ванна вам не угрожает.

— А почему именно я? «Идиотский вопрос», — успел подумать Саша.

— Обычный вопрос, — сказал Альберт. — Дело в том, что мы хорошо вас изучили. Знаете, в нашей работе приходится иметь дело с разными людьми. Иногда общаешься и с негодяем, и с подонком, вообще с разным сбродом — что поделаешь. Александр Григорьевич, жизнь, хоть она и наша, советская — штука пестрая, а мы реалисты; помните Ахматовское: «Когда б вы знали, из какого сора…» — вот — вот, речь о стихах, хотя вполне приложима и к людям, но вы совершенно другой, достойный и яркий человек, потому мы к вам и обратились. Вы поняли меня?..

«Похвалил волк ягненка», — подумал Сташевский.

— …Мы знаем, ваш дедушка был несправедливо репрессирован, потом реабилитирован, понимаем, что его история внушила вам боязнь, недоверие, даже ненависть к нам, но понимаем, что это нормально — я бы на вашем месте чувствовал то же самое…

«Пой, птичка, пой», — подумал Саша.

Он тотчас вспомнил деда, его рассказ о том, как его допрашивал добрый следователь НКВД. Чекист не торопил, угощал «Казбеком» и сочувственно кивал по поводу незаслуженного дедова ареста; он давал деду возможность излить душу, а если и останавливал местами, то только для того, чтобы слово в слово записать его показания. «Минутку, — говорил он, водя пером по бумаге, — тормозните, Илья Андреич, не торопитесь, я за вами не поспеваю, а для следствия важна каждая подробность. Так как, вы сказали, вас арестовывали?» Обрадованный такой его прилежностью, дед досконально поведал свою историю. «Отлично, — сказал в завершение следователь. — Надеюсь, наш с вами протокол посодействует вашему освобождению. Подписывайте, Илья Андреич. Вот здесь, после „С моих слов записано верно“». Вернувшись в камеру, дед с восторгом поведал товарищам по несчастью о том, какой душевный у них появился следак, о том, как проходил его допрос, и о том, что «не все, значит, сволочи в НКВД, бывают и другие». Тишина была ему ответом; потом бас ростовского урки поинтересовался: «А прочел ли ты, фраерок, то, что подписал? Если прочел — не глупый, не прочел — совсем гений». Дед похолодел. На следующем допросе все повторилось. «Продолжим нашу работу», — сказал следователь. Последовал «Казбек» и неторопливая, слово в слово, запись всего дедова повествования. «Поздравляю, — заключил следователь. — Можно сказать, сделан еще шаг к восстановлению справедливости. Подписывайте, Илья Андреич». «Да-да, — сказал дед, — конечно, я подпишу, только хотел бы сперва прочесть». И тут добрый следователь изменился в лице. «Подучили? Открыли глазки дружки по камере? Ничего, я тебе их обратно закрою». «Что вы творите, зачем? — удивился дед. — Вся ваша ложь, все оговоры все равно развалятся в суде, и вам придется отвечать». «Дурак, — усмехнулся следователь, — ты у меня не в суд попадешь. Я тебя через военный трибунал пущу, через революционную тройку, понял?..»

— …Мы также знаем, что вы хороший баскетболист и отличный стрелок, — с улыбкой продолжал Альберт, — водите авто и мотоцикл, в институте даже прыгали с парашютом, знаем, что любите Хемингуэя, Платонова, группу «Квин», кстати, я тоже ее люблю, что увлекаетесь иконами и имеете серьезные отношения с девушкой по имени Светлана. Все правильно?.

— Все правильно, — кивнул Саша. «Ну, имею я пару икон, в деревне у бабушки на чердаке нашел, ну и что? В церковь не хожу, а если б и ходил, то что? И про Светку разнюхали. Дед прав, они везде, даже в унитазе».

— Теперь серьезно, Александр Григорьевич… — Альберт склонил голову и сжал кулаки, отозвавшиеся хрустом… — Вы имеете полное право ненавидеть нашу организацию времен Ягоды, Ежова, Берии и прочих мерзавцев, поверьте, я ненавижу их так же, как вы, мой дед погиб в лагере под Тавдой, это ВостокУралЛаг, за Свердловском. Так-то…

— Сочувствую, — сказал Саша, но тотчас сообразил, что, возможно, комитетчик и привирает.

— Но хочу, чтоб вы знали, нынешний Комитет совсем иной, люди в нем работают совершенно другие. Чистые, честные, идейные, интеллектуалы, аналитики, возьму смелость утверждать — лучшие люди отечества. Во всяком случае, те, для которых судьба страны — не пустой звук… Видите, я вас не вербую, не шантажирую, ничем не угрожаю, сотни людей мечтают с нами работать, но мы выбрали вас как самого перспективного. Никто не собирается делать из вас стукача — упаси бог, этот жанр не для вас, но Штирлица и разведку вообще, я думаю, вы уважаете. Разведка — красивая профессия для настоящего мужчины. Я прав?

— Штирлиц — хороший человек, — сказал Саша и подумал о том, что Штирлицы хороши и значительны только в кино, а разведка… какая мне на хрен разведка? Шифры, информация, слежка, разоблачение, тюрьма и страх — разве это для меня?

— Александр Григорьевич, можете сразу от нас отказаться, но подумайте, раз вы понадобились нам, значит, вы нужны стране. Лихо я завернул, правда? Вы, как журналист, должны оценить.

— Да, неплохо. Все же я не понимаю, в чем может состоять моя помощь?

— Заодно мы могли бы усилить ваши позиции в Агентстве.

— Я понял. Заодно с чем? «Скрытый шантаж, не иначе», — подумал Сташевский.

— Александр Григорьевич, вы ведь мечтаете о командировке и работе в Иране.

— Хотелось бы.

— Во-от. Мы могли бы посодействовать… Или не посодействовать. Шутка.

— Угроза.

— Ну, ну, разве это угроза? Наши настоящие угрозы не так-то просто распознать.

Саша видел, что комитетчик, двигая кадыком, ведет разговор легко и раскованно, юморит и импровизирует, но ощущение того, что встреча проходит по сотни раз повторенному сценарию, что слова и шутки комитетчика заучены почти наизусть, его не покидало. «Я не первый, — подумал он. — Я не последний», — пришлось ему добавить.

В дверь номера постучали, Саша дернулся и почему-то сразу вспомнил того, кто подслушивает в ванной, — как он там, в духоте и наушниках, жив ли? — смену ему прислали, что ли? Но вошла хорошенькая официантка с чайным подносом. Быстро и молча, с лукавой улыбкой она сервировала на журнальном столике чай. «Спасибо», — сказал Альберт. Она игриво кивнула; вильнув бедрами, вышла, и, то ли от ее чудных бедер, то ли от того, что он уже обвыкся с ситуацией, Сашу, наконец, немного отпустило.

Крепкий черный чай спиралью заполнил чашку; комитетчик предложил ему сахар, сухое печенье и только потом налил черную влагу себе.

Чай был вкусен. «Везет же, — подумал Сташевский, — не иначе как настоящий цейлонский потребляют. Что делать, что мне делать? Соглашаться? Как? Как я, Сташевский, внук политзэка, стану агентом КГБ? Хоть он прежний, хоть новый, хоть там все интеллектуалы и лучшие люди отечества — это все равно ЧК со всеми ее обычными пирогами. Не важно, что они мне предложат, важно, что я соглашусь и, значит, стану гадом. Потому что все — ложь, и я им не верю… А если не соглашусь? Если пошлю их сейчас подальше, с горы, со свистом, чтоб с головы на жопу кувыркались?»

— Штирлиц — хороший человек, — задумчиво повторил Саша, размешивая в чашке сахар. Потом, придушив на минуту страх, он очень внятно произнес: — Альберт, я, наверное, все-таки откажусь.

Альберт неторопливо дожевал печенье, запил его чаем и, помрачнев, опустил чашку на блюдце.

— Кстати, о Штирлице слышали анекдот? Штирлиц склонился над картой Союза — его рвало на Родину.

Он размашисто захохотал. Сташевский натянуто заулыбался, анекдот был старый. «Я попал, — мучился Саша. — Боюсь соглашаться. И боюсь не соглашаться. Что делать? Дед, что мне делать? Что бы сделал ты?»

Альберт прервал свой смех внезапно.

— Что же, я вас понимаю. Считайте, ничего я вам не говорил, никаких предложений не делал. Все, проехали, забыли, зачеркнули. Выполните разовую просьбу, и на этом разбежимся. Мы ошиблись: серьезного дела вы не потянете, не тот у вас движок…