Дорога на Компьен - Виктория Холт

— Это драгоценная табакерка! — воскликнула мадам дю Оссэ.

— И что понравилось ей больше всего, — маркиза повернулась к королю, — так это портрет на крышке.

— Чей же портрет?

— Портрет Вашего Величества, — ответила дю Оссэ. Они вошли в кухню, и слуги, низко кланяясь, поспешили удалиться. Кулинарные пристрастия короля были известны всем, и слуги поняли, что король собирается варить кофе.

После кофе мадам дю Оссэ покинула их и король с маркизой принялись разглядывать планы Эрмитажа, который они собрались строить в Фонтенбло. Недавно они уже построили один в Версале, но маркиза полагала, что было бы чудесно пристроить к этому новому Эрмитажу птичник и маслобойню.

Королю эта идея пришлась по вкусу, и он сообщил, что также подумывает о новых ливреях для слуг здесь, в Беллевью — он самолично нарисует их модель, как он уже сделал для слуг в Креси.

Маркиза обрадовалась: если король так увлеченно занимается ее делами, значит, он испытывает к ней прежние чувства.

Потом они отправились в сад: король пожелал взглянуть на новую статую, которую установили за время его отсутствия.

На солнце маркизе стало легче, она воспряла духом. Теперь у нее не оставалось сомнений в привязанности короля, а то родство душ, которое они испытывали, — разве оно не важнее для него, чем сексуальное удовлетворение? Женщину, разделявшую бы постельные утехи, найти легко, а вот где в целом королевстве найдет король друга, такого верного и преданного, как маркиза де Помпадур?

Нет, положительно дела ее идут хорошо! И сегодня, решила она, должна состояться церемония помолвки Александрины с мальчиком, с которым она играла сейчас в саду. Эта помолвка должна обеспечить будущее Александрины, потому что мальчик был не кем иным, как сыном короля от мадам де Винтимиль: говорили, что король в свое время испытывал к этой женщине самые нежные чувства.

Маркиза испытывала странную зависть к герцогине де Винтимиль: она ворвалась в жизнь короля, овладела ею и умерла до того, как влияние ее могло дать хоть малейшую трещину.

Даже и теперь Луи говорил о ней с большим чувством. До чего же проще властвовать, и безраздельно властвовать, короткое время, чем бороться за свои позиции годы и годы! И удалось бы мадам де Винтимиль столь же успешно, как маркизе, удерживать свое положение, если б она не умерла родами?

Они прогуливались по террасам, и наконец на глаза им попались дети. Дети следовали полученным наставлениям — казалось, ни Александрина, ни ее товарищ не замечают старших.

Маркиза заметила, что Луи с нежностью смотрит на мальчика. Но была ли эта любовь адресована сыну или же его покойной матери?

Маркиза засмеялась:

— Боюсь, они не осознают, что находятся в присутствии Вашего Королевского Величества. Приказать им подойти?

— Пусть играют, — ответил Луи.

— Ну разве они не прелестная пара? Очаровательный юный красавец граф де Люк и моя не такая уж красавица Александрина...

— Да, они очень милы, — согласился король! — И полностью увлечены друг другом.

— Интересно, а с годами их увлеченность не исчезнет? Надеюсь, что так.

Король хранил молчание. Маркиза почувствовала легкое беспокойство. Стоит ли ей развивать эту тему? Или этот разговор раздражает короля?

— Я просто не могу глаз отвести от юного графа, — сказала она. — Он так хорош!

Король даже не улыбнулся, и она засомневалась: а понял ли он смысл сказанного ею? Незаконный сын был как две капли воды похож на отца: те же темно-синие глаза, рыжеватые кудри... В десять лет Луи наверняка был точь-в-точь как юный мсье де Винтимиль, граф де Люк. Маркиза продолжала:

— Мальчик очень похож на отца.

Король остановился. Он хмурился — было ли причиной яркое солнце или поднимавшееся в душе раздражение? Наконец он заговорил:

— На отца? И вы хорошо знали мсье де Винтимиля?

Словно леденящий вихрь пронесся по залитому солнечному лучами саду. Маркиза замерла от ужаса: она расстроила короля! Он не собирался признавать мальчика в качестве своего сына, он не желал обсуждать вопрос о желательности брака между ним и Александриной. Боже, что она натворила! Теперь он станет думать, что все ее старания направлены лишь на то, чтобы вырвать у него обещание, что она такая же искательница привилегий, как и остальные, что дружба ее отнюдь не бескорыстна.

— Я встречалась с ним, — спокойно ответила она и сменила тему: — Сир, не могли бы вы поделиться своим мнением об английском саде, который я собираюсь здесь разбить? Я не знаю никого, кто разбирался бы в этом вопросе лучше вас.

Лицо короля прояснилось. Тучи умчались прочь, и маркиза постаралась успокоить отчаянно бившееся сердце. Но как близка была буря!

Да, надо очень тщательно следить за своими словами и поступками.

Король и самые близкие из его друзей собирались отправиться из Версаля в шато Шуази. Луи был задумчив, ибо Шуази пробуждало в нем множество воспоминаний. Сейчас он думал о мадам де Майи, своей первой возлюбленной. Как же она любила его, бедняжка! Мадам де Майи все еще проживала в Париже — и наверняка на той же самой улице Святого Томаса Луврского. Он не пытался разузнать о ней: в ее теперешнем положении не было ничего утешительного. Он слышал, что она весьма нуждалась, ей не хватало даже на то, чтобы прокормить своих слуг.

А ведь как он любил ее когда-то! Она была первой в череде его пассий, и тогда, в те юные дни, он полагал, что любовь их будет длиться вечно. Но эту женщину сменили ее сестры, мадам де Винтимиль и мадам де Шатору. Просто удивительно, что эти две энергичные, полные веселья женщины уже мертвы, а несчастная малышка Луиза Жюли де Майи вынуждена влачить жалкое существование в этом отвратительном Париже.

Именно для мадам де Майи он когда-то и приобрел шато Шуази — очаровательное убежище влюбленных, скрытое от любопытных взглядов лесистыми берегами Сены. Он помнил, с каким удовольствием перестраивал дом. И теперь это было достойное обиталище короля Франции — зеркальные стены комнат, с голубой и золотой росписью.

Здесь он уединялся (хотя уединение было относительным) со своими самыми близкими друзьями, включая и маркизу. Днем они охотились, по вечерам играли в карты. В Шуази все было устроено с отменным вкусом — даже слуги гармонировали с превалирующими в отделке дома цветами, голубизной и позолотой. Он сам нарисовал для них ливреи — голубые для Шуази и зеленые для Компьена.

Ах, ну когда же наконец они тронутся в путь?

— Я уже готов, — объявил он герцогу де Ришелье, своему первому постельничему. Ришелье поклонился: