Пурпур - Вибеке Леккеберг

Анну и Пия Второго связал пурпур. Ей недоставало их прервавшихся встреч.

Она обернулась к Лоренцо, лежащему рядом. Спит или притворяется? Как он нуждается в защите! Но она не может спасти его от смерти в крестовом походе.

Они оба намертво связаны с королем поэтов, сделавшимся преемником князя апостолов.

Анна уселась в постели. За восточной горной грядой показались проблески солнца. Вспорхнул фазан, несколько раз взмахнул крыльями и опустился за кипарисами. Со скотного двора доносились мычание коров и голоса слуг. Поместье пробуждалось. На прикроватном столике лежала книга Леона Баттисты Альберти «Delia Famiglia».[13] «Повесть о двух влюбленных» Анна заперла в шкатулку и спрятала под кровать.

Лоренцо не приезжал так долго! За это время она научилась жить в своем собственном мире, существовать среди книжных героев. Лукреция из повести многому ее научила. Надо быть смелее. Надо быть самостоятельней. Ничего постыдного нет в дерзких прикосновениях к собственному телу.

И пути назад тоже нет. Ни для кого. Даже для Папы Римского. Энеа Пикколомини и Пий Второй обречены жить в вечном раздоре. Что написано пером, того не вырубишь топором, как к написанному ни относись.

Анна сомкнула веки. Перед внутренним взором предстало лицо человека, вынужденного скрывать свои чувства под пурпурной сутаной. Она знала: он неравнодушен к ней. И она к нему. Но в ее влечении нет ничего плотского: она любит его книги, их прямодушие и жизнеподобие. Он писал новеллы, как Мазаччо – картины, просто и ясно. Всё как в жизни. «Смотри, они крепко стоят на земле всей ступней, а не тянут носочки», – эти слова, сказанные им о фигурах на полотнах Мазаччо в Ватиканском дворце, можно отнести и к его собственным героям. Она узнавала себя в них.

Анна открыла глаза и взглянула на мольберт, укрытый покрывалом. Там, под белой холстиной – образ Агаты, написанный для алтаря его новой церкви. Она с вечера перенесла законченную работу в спальню, чтобы сорвать покрывало сразу же, как только солнце позолотит вершины гор, – и когда лучи упадут на грудь великомученицы, ее соски приобретут сначала зеленый цвет, потом голубой, потом покраснеют и, наконец, станут пурпурными.

Пий Второй начал свои апостольские визиты в апреле с пышной церемонии въезда в Витербо. Гонцы с письмами от Лоренцо прибывали в поместье еженедельно. Муж подробно описывал времяпрепровождение Палы Римского и его свиты. Каждый раз, вскрывая очередное послание, Анна ожидала приглашения присоединиться. Этого не случилось. Зато что ни ночь стала являться, святая Агата. По утрам Анну била дрожь от ночных видений. Когда день кончался, великомученица приходила снова.

И вот картина завершена, труд окончен. Анна смотрит на солнце, все выше поднимающееся над горным хребтом.

Когда она двинулась к мольберту, Лоренцо окликнул ее. Но Анна и не подумала откликнуться. Сорвав покрывало, она повернула мольберт так, чтобы Лоренцо мог видеть великомученицу, и тут лучи солнца потоком хлынули в окно.

Муж приподнялся, облокотившись на подушки.

– Это святая Агата, которая предпочла Бога земному жениху, – сказала Анна.

Средоточием картины была грудь святой. Не отбрасывая тени, Агата стояла на фоне глинистого склона. Со спины ее обхватывал мужчина. Одной рукой он сжимал ее правую грудь, словно лаская, а другой глубоко вонзал лезвие ножа в левую. При этом лицо палача излучало нежность.

– Как странно, – прошептал Лоренцо, – не поймешь, чего в твоей картине больше: божественного или сатанинского.

Анна смотрела на мольберт, повернувшись к Лоренцо профилем.

– Это алтарный образ для новой церкви в Корсиньяно. Подарок Его Святейшеству. Он хотел бы видеть великомученицу в алтаре, я знаю.

Цвет сосков Агаты начал изменяться.

– Ты меня погубишь, – хрипло выдохнул Лоренцо.

– Тебя? – переспросила она, глянув на него искоса.

Муж впился глазами в грудь святой мученицы.

– Пий Второй разгневается – и справедливо. Ты истратила пурпур на ее соски, изобразив святую больше похожей на гулящую девку.

– Девку? Агата не устрашилась чудовищных истязаний ради верности Господу! Неужто Его Святейшество будет печалиться о капле краски, ушедшей во славу святой, которую он сам так почитает?

– Откуда тебе знать, как поступит и кого почитает Папа Римский? – Лоренцо еле сдерживал гнев. – Твое дело – окраска тканей. Вот и крась. Только не все что попало.

– О чем ты?

– Многие недовольны слухами, будто ты собираешься изготовить пурпурную мантию для Бернардо Росселино.

Анна на минуту задумалась.

– Что значит – я собираюсь? Таково повеление Пия Второго. Я узнала о нем из твоего же собственного письма. Тогда ты счел это поручение почетным.

– Многое изменилось. Росселино поставил Ватикан в весьма щекотливое положение.

– Каким же образом?

– Он извел на строительство в Корсиньяно вдвое больше денег, чем было оговорено. Тут уж не до пурпурной мантии.

– Понимаю. Кое-кто хочет унизить Росселино, вместо чествования выставить его на позорище в день освящения города.

Анна пристально глядела на мужа.

– В такие дела женщине вмешиваться не след, – отрезал он.

Анна отвернулась, чтобы Лоренцо не заметил румянца, залившего ей щеки.

Она покраснела из-за того, что речь напрямую зашла об архитекторе. Не сама себя ласкала она давеча – руки Бернардо скользили по ее коже, лицо Росселино склонялось над ней. Простится ли этот грех? Она ведь и не думала вызывать образ чужого мужчины – изжаждавшееся тело само соткало его из сумеречных теней и впустило в себя, украло у сгущающейся ночи. Выходит, она воровка. Она крадет чужие лица.

Не совсем чужие. Четыре года назад, когда про обновление Корсиньяно еще только разговоры велись, флорентийский архитектор посетил Лоренцо. Приехал верхом в сопровождении Леона Баттисты Альберти, подмастерьев и слуг. Анна помнит, что к столу подали stoc-cafîsso, сушеную треску из Норвегии. Вставки из китайского шелка на плаще Росселино были окрашены настоящим пурпуром, краской из улиток мурекс, не каким-нибудь пурпурином из корня марены, она сразу разглядела. Говорили о том о сем; об этом тоже. Он оказался знатоком. Она рассказала ему про улиток нуселла лапиллус, которые водятся на западном побережье Норвегии. Взгляните: вот модзетта,[14] окрашенная норвежским пурпуром; он ничуть не хуже вашего. Даже лучше, ответил Бернардо: цвет более глубокий и яркий.

Росселино глядел на Анку так, что и сейчас от одного лишь воспоминания пробирает сладкая дрожь. Замужняя дама не должна поддаваться подобным чувствам. Если только она не Лукреция из «Повести о двух влюбленных». В часы бессонницы Анна читала и перечитывала книгу Энеа Пикколомини. Его героиня говорила так: «Неведомая сила помимо воли влечет меня к нему; желания толкают на один путь, а здравый смысл указывает на другой, но даже зная, какая из дорог верная, я избираю желанную».

Потом Анна случайно столкнулась с ним в Корсиньяно. Бернардо, небрежно накинув черный плащ, быстрым шагом пересекал площадь у папского дворца по направлению к церкви. Чем-то сильно озабоченный, он не заметил ее. Он вообще ни на кого не обращал внимания, целиком погруженный в собственные мысли, по-видимому невеселые.

Росселино вошел в храм. Анна не последовала за ним, хотя и хотелось. Болтливые корсиньянские кумушки поведали ей, что он часто ходит молиться. Они даже подслушали, о чем: Господи, не дай мне потерять доверие Папы, отведи от меня бесчестье. Анна тогда уже поняла, что вокруг Бернардо сгущаются тучи.

Она посмотрела Лоренцо прямо в глаза.

– Сиенцы не любят Росселино, потому что он из Флоренции. А что аукнется в Сиене, то откликнется в Корсиньяно. Церковь, которую он построил, лучшая в Италии, так все говорят, да ты и сам не слепой. Росселино заслуживает пурпурной мантии.

– Росселино, Росселино… Много ли он значит без своего учителя, Леона Баттисты Альберти, которого знают и ценят повсюду в Европе? Вот кто по праву достоин награды.

– Работами в Корсиньяно руководит все-таки Росселино. Так решили не мы с тобой, а Папа Римский. И воздать Росселино по заслугам решил тоже он, – не отступала Анна, но, заметив на лице мужа недовольство и недоумение по поводу столь горячей зашиты, замолчала.

Лоренцо внимательно смотрел на жену, словно видел ее впервые. Взгляд вобрал ее всю и удивленно остановился на пальцах руки. Анна вспомнила, что обручальное кольцо забыто в мастерской.

Лоренцо положил ладонь на рукоять меча, лежащего вместе с плащом на стуле возле кровати. Молчание длилось. Анна напряженно застыла.

– Растратчик, – промолвил наконец муж, – не заслуживает триумфа, сколь бы искусным зодчим ни был. И вообще это дело не твоего ума. Тем паче что ты здесь такая же чужая, как и он.

Лоренцо поднялся с кровати и подошел к картине. Палач вонзал нож в грудь святой Агаты. Ее зеленые соски медленно становились голубыми. Скоро под солнечными лучами сделаются пурпурными. Лучше бы не сейчас, подумала Анна, – неподходящий момент. Она попыталась накинуть на картину покрывало. Лоренцо остановил ее, резко схватив за запястье.