Цивилизация классической Европы - Пьер Шоню

Торговля должностями во Франции способствовала ликвидации Генеральных штатов (собиравшихся в последний раз в 1614–1615 годах) и ослаблению провинциальных штатов, поскольку при наличии денег государство вплоть до середины XVII века было вполне доступно для элиты третьего сословия и с помощью денег элита третьего сословия медленно, но верно контролировала дворянство — второе, как принято говорить, сословие. В Англии первоначально условия были не столь благоприятны по двум причинам: по причине более сильной аристократии и по причине меньших запросов у государства, защищенного островным положением. Таким образом, не было настоятельной необходимости прибегать к продаже должностей. Вот почему парламент — Генеральные штаты, которые во Франции испускают дух, — благополучно переживает долгий и суровый для него XVI век Тюдоров. Парламент и, после Славной революции (1688–1689), система кабинетов стали средством доступа upper middle class[5] к контролю за государством. Этот upper middle class был одновременно джентри, мелким сельским дворянством, не сплошь землевладельческим, как во Франции, и торговой буржуазией городов и портов. Первая революция XVII века (1640–1649) внешне выглядела как конфликт между королем и парламентским средним классом. В действительности же она была конфликтом между двумя ветвями upper middle class. Первые Стюарты (1603–1640) покровительствовали верхушке буржуазии в ущерб джентри. При республике 1649–1660 годов и Кромвеле джентри попытались взять реванш, но проиграли: крупная буржуазия осталась собственницей земли. Далее, захваченные бурным ростом капитализма, они объединяются в XVIII веке и устанавливают под именем парламентского режима первое классовое государство, никогда не воплощавшееся с таким совершенством. Не будучи поначалу столь стремительной, как во Франции, эволюция государства в Англии была более гармоничной и более совершенной.

То, что группа, которая сливается с государством, смешивает общие интересы со своим групповым интересом, — это одновременно и неизбежно, и не суть важно. В конечном счете интерес доминирующей группы — это вполне общий интерес. Опасность в другом. Весь upper middle class, которому удалось возвыситься, стремится отгородиться от низов. В том и состояло в конечном счете превосходство английской парламентской системы над системой чиновной монархии, функционировавшей во Франции, что ее отмежевание от низов было менее радикальным. Монархия Старого порядка потерпела во Франции крах по вине аристократии XVIII века — аноблированных благодаря должностям сыновей сельской верхушки и буржуа XVI века. Социальная мобильность в Англии XVIII века была не столь легкой, как в XV веке, но оставалась достаточной, чтобы удержать от ненужного насилия. Гибкость английского государства и общества учитывала основные различия, возникшие после 1770 года.

Эта схема вполне применима на западе, но не подходит для других областей.

На юге причина затруднений проста. Испанское чиновничество Филиппа II — letrados — в XVII веке позволило испанскому государству обходиться без него. Семнадцатый век в Испании — это тотальная аристократическая реакция. И лишь XVIII век продолжает линию XVI столетия — после имевшего противоположную тенденцию XVII века.

А на востоке? На востоке главное — Россия. Русская модель достаточно хорошо сопоставима с западной — с учетом радикальных различий времени и среды. Государство устанавливается в XVI веке против земельной и политической боярской аристократии. Иван IV (1533—1584) оттесняет бояр, опираясь на upper middle class. Смутное время породило обратную волну (1598—1613), но процесс возобновился при Алексее Михайловиче (1645—1676) и почти завершился при Петре I (1682—1725): замещение бояр служилым дворянством. Однако обширность расстояний, отсталость товарно-денежной экономики создают ситуацию земельного вознаграждения нового дворянства и даже формирования двухэтажного государства. Парадоксальное утверждение крепостничества в XVI и XVII веках закрепляет отныне крупные поместья в руках служилого дворянства. Русское государство правит двумя миллионами душ в XVIII веке. Ниже его — 20—30 млн. подданных крупных поместий. Именно за счет исключения крестьян из гражданского состояния Россия Петра Великого осуществила ту поверхностную вестернизацию, которой восхищалась Европа эпохи Просвещения в XVIII веке. По этому поводу можно задаться вопросом: а может, вместо многократно описанного процесса подтягивания славянской Европы к Европе западной Россия, наоборот, углубила разделяющий их ров и вплоть до середины XX века законсервировала архаичный строй русской истории?

Как бы то ни было, только в России Анны Иоанновны (1730–1740), Елизаветы (1741–1762) и Екатерины II (1762–1796) государство безусловно стояло на службе у слившейся с ним группы. И государство не становилось от этого менее могущественным.

В распоряжении государства были крупные средства. Между началом XVII и серединой XVIII века экономический рост трудно измерить. Часть прибавочных средств была поглощена демографическим приростом. И все-таки общий годовой доход в 1750–1760 годы был, несомненно, больше, нежели в начале XVII века: на 10–15—20 %. Между 1600 и 1760 годами классическое государство имеет прирост своих средств в пропорции, меняющейся от 200–500 до 1 000 %. Отсюда до утверждения о том, что налицо тенденция роста, — всего один шаг, делать который надо с осторожностью.

Прирост средств был колоссальным. Прирост финансовых средств. Отток в Испании и мощный приток во Франции. Он происходит главным образом в 1-й пол. XVII века в правление Ришелье. Он одна из причин напряженности, которая достигает кульминации в момент Фронды. Но этот рост был еще более значительным на востоке. В Австрии и Бранденбург-Пруссии происходило становление современного государства. Рассмотрим модернизацию курфюршества Бранденбургского в период разумного правления Фридриха-Вильгельма (1640–1686), великого курфюрста после потрясений Тридцатилетней и Северной войн. За 20 лет, с 1660 по 1680 год, благодаря наилучшей эксплуатации курфюршеского домена, насаждению эффективной системы косвенных налогов, ловкой политике внутренней реколонизации опустошенных земель, казна правителя выросла в четыре раза с 500 тыс. талеров до 2 млн., появляются немногочисленные хорошо оплачиваемые агенты курфюрста и огромная постоянная армия в 27 тыс. человек.

Между 1600 и 1760 годами армии классической Европы численно увеличиваются пятикратно, во сто раз умножают огневую мощь и особенно радикально меняют приемы и методы. В целом стоимость войска почти удесятеряется между началом XVII и 2-й пол. XVIII века. Было бы грубой ошибкой считать подобную эволюцию чисто негативным фактором. Армия противостояла разбою, способствовала распространению элементарной культуры, усиливала сплоченность государств, становилась решающим фактором технического прогресса.

Произошла модификация набора и радикальное изменение численности армий. Во Франции за одно столетие, с начала XVII по начало XVIII века, армия вырастает с 10 до 200 тыс. человек при увеличении населения только на 10–15 %. Одновременно это был конец вассального войска. От феодального призыва вассалов к ополчению остались только воспоминания. Пришло время профессиональной армии и — с конца XVII века — вспомогательных войск.

Первоначально рекрутирование таких людских масс, их экипировка и содержание превосходили возможности государства. Вот почему во время Тридцатилетней войны (1621–1648) обращаются к военным предпринимателям. Все Тилли и Валленштейны были не кем иным, как военными предпринимателями. Взяв на себя финансирование армии кондотьера, Франция начала проникновение в Эльзас. Внедрение продолжалось и после смерти военачальника, потому что армия была взята на полное содержание. Между 1660 и 1670 годами полковники и капитаны еще подчинялись предпринимателю. Превращение армий из частного предприятия в государственное произошло между 1670 и 1680 годами при Летелье и Лувуа во Франции, несколько раньше в Бранденбурге, несколько позже в Австрии. Прогресс существенный. За исключением Франции, где Кольбер учредил категорию военнообязанных моряков и систему призывных возрастов, военные моряки даже в Англии и Голландии оставались на стадии, присущей сухопутным армиям начала XVII века.

Первый сдвиг в численности был следствием Тридцатилетней войны. Альпы, горные зоны Гарца в Германии были излюбленными местами вербовщиков. Mutatis mutandis Тридцатилетнюю[6] войну в конце длительного демографического подъема можно воспринимать как миграционное движение с гор и бедных равнин на равнины богатые: великое вторжение изнутри. Эти огромные, но наспех сколоченные, а потому недостаточно сплоченные армии, несмотря на суровость жестокой дисциплины, были плохо обучены.