Опрометчивость - Элизабет Адлер

– Это Венеция Хавен, наша «постоялица», – мило объявила она, – и также – к счастью для вас – хозяйка сегодняшнего вечера. Венеция, это Морган МакБейн.

– О… – Венеция растерянно улыбнулась, – но я думала… вы же должны быть старше? – озадаченно спросила она. Сильная теплая рука Моргана МакБейна держала ее руку.

– К сожалению, мой отец не смог прибыть и прислал меня в качестве заместителя. Чему я очень рад.

Восхитительный свет его глаз, таких же голубых, как у нее. Венеция непроизвольно улыбается в ответ, душа ее витает где-то в эмпиреях. А какие у него, прямые и светлые волосы, будто выжжены ярким солнцем, а кожа такая загорелая… Он выглядит, думала она, как настоящий американец, что ходит под парусом и на удивление хорошо плавает…

– Так это вы приготовили этот чудный стол? – в его глубоком голосе слышалась озадаченность.

Венеция рассмеялась:

– Да, надеюсь, вы получите удовольствие от обеда.

– Уверен, так оно и будет, но обещайте, что сядете рядом со мной… – Жестом заговорщика он указал на прочих гостей. – Догадываюсь, что мне потребуется здесь некоторая помощь.

Венеция, колеблясь, смотрела на него разрушительным взглядом больших глаз Дженни Хавен.

– Посмотрю, что я смогу сделать, – неопределенно пообещала она. Затем с достоинством прошла в гостиную, чтобы расставить стулья для гостей, и далее – на кухню, где оставленные в печи плоды авокадо были уже почти готовы. Внезапно она ощутила, как хороша жизнь.

Париж

Амадео Витрацци опоздал только на пятнадцать минут. Неплохо для итальянца, подумала Парис, разливая шотландский виски для гостя и кампари с содовой для себя. Она бросила на него взгляд из-под опущенных ресниц, расставляя стаканы на японском подносе, покрытом черным лаком. Амадео прислонился к массивному центральному брусу, что поддерживал потолок ее студии в мансарде, и осматривался вокруг с довольной улыбкой на губах. Это был привлекательный мужчина с ровным загаром, полученным летом на собственной вилле в Сен-Тропезе, густо-темными волосами и острыми зеленоватыми глазами, не упускавшими ни одной мелочи, когда он изучал это место, бывшее для нее одновременно и домом, и работой. Сколько ему лет, хотела бы знать Парис. Но определить было трудно. Он был строен, но не стройностью молодости, а, скорее, как человек, хорошо заботившийся о своей внешности. Может быть, ему сорок, может быть, сорок пять, решила Парис, вновь бросая ему благосклонную улыбку и приближаясь с подносом с напитками.

– Виски со льдом и содовая, синьор. Амадео Витрацци посмотрел на нее оценивающим взглядом. Его радовали хорошенькие женщины, а нынешняя была просто прелесть… но совершенно не в его вкусе. Он предпочитал несколько более округлых, с формами попышнее, с более полной грудью, таких, какой была Джина, когда он женился на ней. Джина, конечно, само совершенство, сочная, почти толстая, молодая девушка-итальянка, но это было двадцать пять лет назад. После рождения пяти детей Джина стала более чем толста, а сейчас уже наметился внук. Первый. Амадео исполнилось сорок девять, и он несколько нервничал, сознавая, что вплотную подошел к пятидесяти. Он улыбнулся Парис улыбкой, выражавшей интимное доверие, когда потянулся за предложенным ему стаканом. Он чувствовал себя неуютно рядом с этой молодой женщиной, даже если она и несколько, на его вкус, худощава, но этот сексуальный улыбающийся рот…

– Мне нравится твой дом, Парис. В нем есть шарм. – Он опять откинулся, прислонившись к черному деревянному брусу, и оглядел комнату. Белые стены, черные брусья, водопроводные трубы, пересекающиеся крест-накрест и покрытые потрясающей изумрудной зеленью. Ничего ценного, если не считать старой кровати. – Миленькое местечко, точно. – Он обвел комнату рукой, в которой держал стакан.

Парис пожала плечами.

– Выбирала моя сестра. Она в этих вещах понимает. Я же знаток только одежды.

Взгляды их встретились, и он уловил в ее голубых глазах напряженность в сочетании с затаенной осторожностью. Она незаметно кусала губы, и Амадео почувствовал во всем этом непонятную ему нервозность. Он удивился. Из-за чего бы могла нервничать дочь Дженни Хавен?

Черная итальянская лампа, изогнутая над чертежным столом, развернута была так, что высвечивала находившееся в тени пространство для работы, и внимание Амадео автоматически переключилось на разбросанные там рисунки.

– Хочешь сейчас посмотреть мои работы? – Рука Парис легонько лежала в его руке, и он снова улыбнулся ей в глаза.

– Почему же нет, cara?[2] Давай посмотрим, что там у тебя. – В его тоне чувствовалось снисхождение, и Парис по голому деревянному полу быстро подбежала к столу. Здесь обретался ее подлинный мир, место ее надежд и мечтаний, полетов воображения и вдохновения, ее фантазий и замыслов. И, конечно, стимул ее честолюбия. Парис знала, что она талантлива. Она знала свои реальные возможности для настоящей, пусть и тяжелой работы. Она бесконечно верила в себя. Все, что ей было сейчас необходимо – это чтобы кто-то еще поверил в нее так же сильно, как она верила в себя.

Амадео почувствовал у себя на щеке ее легкое дыхание, когда они вместе склонились над столом, где она разложила свои наброски. В них, без всякого сомнения, ощущался ум. Они были оригинальны – иногда даже слишком. Он смотрел профессиональным взглядом, невольно прикидывая, за какую цену можно было бы продать такую одежду… вызывающую и волнующую.

– Ты можешь предложить кое-что из этого в дома, где шьют одежду для молодежи. В такие, как на Плас де Виктуар, например. Приготовь образчики и пройдись по домам мод, cara. Уверен, там будут рады попробовать с ними заняться.

Глубокие темно-голубые глаза Парис расширились от ужаса.

– Ой, но это же целое направление в моде. Я должна сделать коллекцию полностью. Разве ты не видишь, Амадео, тут все сочетаемо: цвета, ткани, общее ощущение.

Амадео запрокинул голову и расхохотался:

– Да ты хочешь начать сразу с вершины, Парис Хавен?

Его глаза издевались над ней, и, к своему ужасу, Парис почувствовала смущение. Merde,[3] сердито подумала она, ведь я преодолела стыд и робость, чего же я стыжусь сейчас? Люди и раньше смеялись надо мной. Она угрюмо повернулась к нему.

– Почему бы нет?

Ее голос слегка дрожал, и Амадео мог созерцать точеные линии ее профиля. Ее полный чувственный рот не гармонировал со спортивной стройностью ее тела, придавая чуть больше эротичности ее лицу. Надо ее успокоить, решил он, взглянув на часы. Время еще было, а она казалась ему все более занятной.

– Почему бы нет? – повторила Парис, повернувшись к нему лицом. – А как же еще начинать?