Письмо в такси - Луиза Вильморен

Поль притворился, будто не расслышал, но она не отставала:

— Авиационный врач? Летающий врач?

— Нет, мадам, не совсем. Я возглавляю одну из служб…

— Ну конечно, медицинскую службу. Если я правильно поняла, вы возглавляете одну из медицинских служб компании «Земля и Луна»? Это очень интересно, — заметила она, и поскольку было очевидно, что эти вопросы досаждают Полю Ландриё, Александр из добрых побуждений решил положить им конец и ответил Марселине Дубляр сам:

— Поль Ландриё не врач, а один из директоров компании «Земля и Луна». Ведь так? — сказал он, и Поль поклонился.

Он не знал, куда деваться от смущения, а Гюстав, не пропустивший ни слова из этого разговора, наблюдал за ним тем более внимательно, что поведение нежданного гостя с первого взгляда его озадачило. Тут было что-то замешано, и это приводило его в замешательство. Сесилия нарочно опрокинула стакан, чтобы отвлечь внимание. Началась суета, она проклинала свою неловкость, а Гюстав шепнул ей на ухо: «Этот господин — обманщик, а ты мне солгала». Она знала, что он не будет устраивать скандала перед Дубляр-Депомами, но была ни жива ни мертва:

— Мне еще более неловко, чем тебе, — прошептала она.

— Ты поэтому упала в обморок?..

— Кушать подано, — объявила Одиль.

Чем докучать читателю занудным описанием, которое заставило бы его напрягать воображение, чтобы увидеть те вещи, которые слова, как бы точны они ни были, все же рисуют очень плохо, мы лучше просветим его без лишнего труда, приведя ниже план стола.

Сесилия говорила, что тайна — самая совершенная форма скромности, но Гюстав не любил тайн. Он разглядел во взглядах, которые Поль Ландриё бросал на его жену, признаки восхищения, которые были ему не по нраву, и поскольку он подозревал, что у них обоих есть какой-то секрет, то с самого начала ужина отыскал способ помешать им сговориться.

— Дорогой друг, — обратился он к месье Дэдэ, — расскажите нам о вашем путешествии на Огненную Землю.

Этот рассказ, который Дубляр-Депом знал наизусть и приукрашивал по воле обстоятельств, был настоящим пиршеством на его городских ужинах и препятствовал любому постороннему разговору. Однако он заставил себя упрашивать из вежливости, а гости, также из вежливости, сочли нужным его уговаривать.

— В отличие от того, что обычно себе представляют, на Огненной Земле вовсе не жарко, — начал он. — В лицее я был неплохим учеником, особенно мне нравилась география, я поражал своих учителей, но опыт доказал мне, что я всего лишь мечтатель. Вы знаете, что юноши повинуются лишь своему воображению, а их гений зиждется на невежестве; увы! Едва они почувствуют в себе отвагу, как уже попадают в ловушку людской посредственности, и вот вам доказательство: в двадцать один год, полностью доверяя своему изобретательному уму и уверенный в том, что совершаю оригинальный поступок, я вступил в такой же обывательский брак, как и мои собственные родители. Мы с женой оба ненавидели холод. Правда, Марселина?

— Это так.

— Огонь же для меня был синонимом жары, и название «Огненная Земля» блистало в наших глазах всеми преимуществами идеальной температуры — постоянной, обжигающей даже ночью. Я боюсь вечерней прохлады, моя жена тоже ее боялась, и, поскольку мы были молоды, то есть бедны, нам было холодно в Париже. Огненная Земля! Миражи! Пальмы! Апельсиновые рощи! Мимоза! Тамариск! Огромные цветы! Мы надеялись, что найдем там уютную виллу рядом с океаном, в бухте у подножия скалы, на берегу, усыпанном мелким песком. Помнишь, Марселина?

— Великий Боже! Да. Я видела незримые вещи…

— И по твоему совету я уехал один, на разведку, потому что ты устала.

Александр Тек забавлялся.

— И что же было дальше? — понуждал он. — Продолжайте.

— А дальше я совершил большую ошибку, не наведя справок. Я позволил Марселине продать медальон, доставшийся ей от бабушки, и с этими грошами уехал, взяв с собой лишь колониальный шлем, два легких костюма, полотняные туфли, накомарник и алюминиевый велосипед — средство моей независимости и приятных прогулок, которые мне нравится совершать в сумерках. Вы замечали, что лучи заходящего солнца особенным образом удлиняют тени всего, что есть, и даже чего нет? Поле исчерчено черными полосами, а когда я еду на велосипеде по засаженной деревьями дороге, такое впечатление, будто катишь по спине зебры.

— Зебры! И правда, экзотика ждет у порога, в придорожных травах, в цветах и запахах, но ее ведь надо отыскать. Когда все серо и нет теней, вам, должно быть, недостает вашей зебры, — произнес Александр Тек.

— Дорогой мой, вы совершенно правы, и это одна из причин, по которой меня тянет в солнечные края. Огненная Земля! Сколько света, теней и длинных сумерек! Однако Огненная Земля меня разочаровала. Я ехал на юг, все дальше к югу, думая, по логике, что двигаюсь навстречу жаре, но, в противовес тому, чего я ожидал, мое путешествие шаг за шагом превратилось в экспедицию по безлюдным и бескрайним местам. Другой бы отчаялся, но я был молод, очень молод, и это все объясняет. Велосипед мой не перенес испытаний неровной дорогой, его шины превратились в лохмотья, колеса погнулись и из круглых, какими были вначале, вскоре стали квадратными и больше не могли катиться. Мне пришлось его бросить. Я похоронил его, как хоронят умершую возлюбленную, и, положив на его могилу большой цветок чертополоха, тоже увядшего, и последнюю баночку абрикосового варенья, удалился в слезах. Слезы застывали у меня на лице, и лишь этими солеными льдинками, которые я отдирал от щек и подбородка, я мог сдобрить муравьиные яйца — единственное свое пропитание. Из-за суровости климата я был вынужден кутаться в меха, все более и более густые — тем более густые, чем холоднее мне становилось. Эти приобретения меня разорили, и, сраженный обстоятельствами, я нехотя повернул назад, стараясь, как вы можете себе представить, миновать могилу своего велосипеда.

Но это было еще не все, что хотел сказать Дубляр-Депом. Его рассказ переродился в перечисление проблем, которые ему приходилось решать, и изложение речей, с которыми он обращался к содержателям сомнительных распивочных и подозрительных факторий, чтобы уговорить их одолжить ему денег. Успехи финансового порядка вызвали у него вполне обоснованную идею о его собственной силе убеждения, именно тогда он и решил заняться финансами и стать банкиром.

— В далеком порту, садясь на корабль, я как будто уже различал на горизонте берега Франции и развевающийся трехцветный флаг. Порывы ветра приносили с собой легкий запах свежей рыбы, столь характерный для банковских билетов, только что вышедших с печатного станка, и ободряли меня в моих планах на будущее. Я стал другим человеком — более спокойным, целеустремленным, проникнутым важностью того, что скрывалось в моих мыслях. Я вырос, пополнел, поправился настолько, что по возвращении Марселина нашла меня…

— Двойным! Правда, он удвоился, — поддержала она.

— Нет, не удвоился, а вдвое раздался. Ты говоришь обо мне, как о цене на шубу.

— Шуба! Шуба! Ах, тебе ли о них говорить! Та, что ты мне привез из твоей экспедиции, была просто страх: такая тяжелая, такая унылая, что я так и не решилась ее надеть. Когда я ее увидела, я расплакалась.

— Меха — это всегда уныло, — сказала Сесилия.

— О, я не согласна, — возразила Жильберта, — меха очень элегантны.

— А элегантность — это не роскошь, а средство обольщения, не так ли, Жильберта? — подхватил Гюстав.

Ужин подходил к концу; Гюстав и Дэдэшки без умолку говорили о добыче мехов, дублении кож и торговле шкурами, Александр ухаживал за Нану, а Жильберта страдала, чувствуя себя брошенной. Поль Ландриё молчал, Сесилия обернулась к нему и улыбнулась, словно призывая на помощь, и Гюстав, перехвативший эту улыбку, встал так резко, что месье Дэдэ поперхнулся последним кусочком персика.

У дверей гостиной дамы говорили друг другу: «Проходите, проходите», «Только после вас» и «Прошу вас», и Гюстав, шедший позади всех, задержал Поля в столовой.

— Я буду краток. Ясно, что вы не врач, — сказал он, — тогда кто же вы и что здесь делаете?

Поль ответил, что он в жизни не попадал в такое затруднительное положение; он входит в руководство компании «Земля и Луна» и несколько дней назад пришел к мадам Дальфор для того лишь, чтобы вернуть ей письмо, которое она потеряла в такси.

— Ее имя было написано на обороте конверта. Я поклонник мадам Дальфор, ее фотографии так часто появляются в газетах, и ее лицо многим снится. Мне очень хотелось с ней познакомиться, и я подумал, что мой поступок, каким бы нескромным он ни был, не сможет вас оскорбить.

— Мне кажется, вы могли бы предупредить о своем посещении.

— Я действовал в едином порыве. Это жалкое оправдание, но другого у меня нет.

— Но почему моя жена решила, что вы врач?