Женька-Наоборот - Наталия Лойко

Она могла бы все это сейчас сказать, но не сказала. Тогда бы пришлось объяснить, почему Женя назло родителям (так и выразился: «Назло вам!») напялил испачканную серую рубаху, а чистую вслед за пиджаком швырнул чуть ли не на плиту. И ушел, конечно, без завтрака.

Жалоб на Женю хватило бы до утра. Извел и мать и отца. Однако посторонним это не к чему знать.

— Он, видите ли, проспал, заспешил… Я и не уследила.

Неожиданно раздался голос Петра Самсоновича:

— Еще следить за таким малюткой?! Разве ты плохо ею собрала? Разве мы должны стыдиться перед людьми?!

Отец Жени, несомненно, слышал весь разговор. Он стоял в дверях, держа вставленный в подстаканник пустой стакан с прилипшими к стенкам распаренными чаинками. Позвякивание ложечки в стакане передавало дрожь большой нервной руки. Пальцы Валентины Федоровны непроизвольно стиснули лежавшую на коленях сумочку.

— Петр, — простонала жена. — Ты ведь занят, ступай.

Однако Петр Самсонович уже «поехал», остановить его в таких случаях невозможно. Он наступал, требовал к ответу классного руководителя:

— Вот вы пришли: «Не справляемся, подсобите!» Ведь так понимать? А почему мы, тоже рабочие люди, никуда не обращаемся за подмогой? Тоже ведь делаем дело, и неплохо, поверьте. А вы… — Отец Жени в сердцах поставил на стол звенящий стакан. — Вы не можете объяснить, почему с нашим сынком сладу не стало с тех пор… с тех пор, как он попал в новые руки?

«Новые руки» от обиды разжались и выпустили сумочку, которая, грохнувшись оземь, раскрылась, к великому конфузу ее владелицы. Пудреница, оставляя за собой бело-розовый след, покатилась в сторону шкафа. Бросившись за ней, Валентина Федоровна столкнула с тахты две вышитые шелковые подушечки — беда за бедой! Может быть, и впрямь лучше бы этого Женю Перчихина куда-нибудь перебросили?!

Петр Самсонович окончательно распалился:

— Нашему сынку на все наплевать, ничего не ценит. Ножищи в грязи, раздевается — пуговицу лень расстегнуть. Так и рвет с мясом. Надя, тащи сюда его куртку!

Надежда Андреевна не двинулась с места. Знаки, которыми она пыталась остановить мужа, стали еще отчаянней. А он продолжал, все более раздражаясь:

— Ничего не жалеет. Без толку вертится у людей под ногами, у тех, кто круглые сутки гнет спину, чтобы создать ему настоящую жизнь.

Муж Надежды Андреевны куда меньше ее знал толк в «настоящей жизни», но ее стремление к этой жизни всегда уважал и немало, надо сознаться, ради этого гнул спину. Вполне понятно, что Надежде Андреевне хочется его успокоить, отвлечь. Улыбаясь, она поправляет на тахте розовую и голубую подушечки, которые учительница, похожая на кого угодно — на студентку, спортсменку, только не на учительницу, — разложила не совсем так, как следовало. Своей улыбкой и даже своими хлопотами возле тахты Надежда Андреевна как бы говорит мужу: «Все обойдется! Уж у нас-то все будет в порядке».

Валентина Федоровна не заметила усилий хозяйки дома. Справившись со смущением, она раздумывала над тем, какими доводами воздействовать на родителей Жени. Невольно вспомнились слова Тани Звонковой: «То ли у них в доме чума, то ли черная оспа». Конечно, дети склонны к преувеличениям, но все же…

Воспользовавшись наступившей паузой, она приступила к делу:

— Вы Женю знаете лучше, чем я. Вы понимаете, что он, как никто другой, нуждается в обществе сверстников? А, заметьте, никого к себе не зовет.

— К себе?

— Сюда?

Взоры обоих супругов скользнули по безупречной глади паркета, задержались на малиновом кресле, на китайской вазе, купленной по совету Касаткиной, на пепельнице, мастерски сделанной чехами, и вперились в странную гостью.

— Он своими дружками вне дома по горло сыт, — отрезал Женин отец.

— Ну, а если говорить о совместных занятиях, о товарищеской помощи Жене? Вы же видели его дневник…

— Если кого одного пускать… — неуверенно протянула Перчихина. Ей хотелось, чтобы муж скорее вернулся к работе, к письменному столу. — Одного бы, пожалуй, можно… — Она успокаивающе улыбнулась. — Какая разница, Петр, он и сам достаточно мусорит.

— Однако важны не только уроки, — продолжала, осмелев, Валентина Федоровна. — Досуг ведь тоже дисциплинирует и воспитывает. — Она чуть было не начала выкладывать многое из того, что сама не так давно постигла на семинарах. Она бы поговорила, да не знала, станут ли ее слушать. Пришлось просто спросить: — Он шахматами, например, увлекается?

— Всем увлекается! — снова вспыхнул Петр Самсонович. — Прикажете — наведет сюда плясунов, шахматистов, марки начнет собирать. — Выкрикивая это, он беспорядочно расчищал от безделушек угол стола. Под плюшевой скатертью оказалась полированная, местами уже попорченная, поцарапанная столешница. — Вот… Следы Жениного досуга. Одобряете?

— Что же тут одобрять? — пожала плечами Валентина Федоровна. — Узнаю Женю.

— А вот, взгляните, как у нас дома готовят уроки! — Худая нервная рука сдернула с белоснежного подоконника салфетку, маскирующую бледное, видимо не поддавшееся мылу фиолетовое пятно. — Нравится?!

— Меня и в школе возмущают подобные Женины штуки.

Валентина Федоровна, вздохнув, взглянула в окно. Участок возле дома еще хранил следы строительства. У подножия единственной сосны лежали навалом металлические трубы, тускло отражавшие свет дворовых ламп. Вдалеке сверкали отдельные яркие огни, двигающиеся вместе со стрелами подъемных кранов. Они не знали у́стали даже в вечерний час. Вспомнился Северный порт, вчерашняя экскурсия и, разумеется, Женя со всеми его выходками. Она снова вздохнула:

— Давайте подумаем вместе…

— Сейчас, сейчас, — отозвалась мать Жени, энергично выдворяя мужа в соседнюю комнату. — Ну вот… — Она с облегчением улыбнулась. — Теперь спокойно поговорим. Что же вы посоветуете, Валентина Федоровна?

— Ой, много чего! — так вскрикнуть, да еще чуть ли не подскочить на тахте было бы простительно школьнице, и то не всякой. Вознегодовав на себя, Валентина Федоровна приняла очень степенный вид, до того достойный, почтенный, что сама себе показалась похожей на завуча Клавдию Васильевну. — Так вот, Надежда Андреевна, знаете, с чего мы начнем? Вы приобретаете для Жени отдельный столик. Удобный, но такой, понимаете ли, попроще, чтобы годился для всяких дел. А мы, со своей стороны, вашего Женю приохотим… — Доверительно улыбнувшись, она всем корпусом подалась к Надежде Андреевне. — Однажды я наблюдала за ним в физическом кабинете…

— Так у нас же не кабинет, а гостиная! — испуганно возразила Перчихина. — То есть я, конечно, не против. Я сама иногда думала… — Она огляделась, как бы подыскивая подходящее место для рабочего столика. — Но это совсем не просто. — Что-то надо было сказать еще, тем более что Касаткина, наверное, не зря ей шепнула: «Она довольно настырная!» Вспомнились и слова, произнесенные в похвалу их гостиной. Эти слова пресекли ее колебания. — Вы, Валентина Федоровна, должны понимать: у нас же люди бывают!

Провожая классного руководителя, Перчихина покровительственно улыбнулась:

— За Женю будьте спокойны. Сами видите, ему живется куда лучше, чем многим вашим ученикам.

Пожалуй, она действительно в этом не сомневалась.

7. Таней движет догадка

Что такое пустырь? Никем не использованное место среди строений. Иногда еще не освоенное, иногда уже заброшенное, забытое. Пустырь, полученный школьниками, — мало ли у них пытливых голов и умелых рук! — это будущий парк. Тенистый, радостный, благоуханный.

Примерно так утверждали на митинге лучшие ораторы школы, когда год назад в ее владение перешел участок, поросший сорняком, захламленный ржавым железом. От железин избавились во время сбора металлолома, потом площадку почистил бульдозер, на радиаторе которого трепетал алый флажок.

Сколько уже вложено сил в будущий замечательный парк! Зато теперь рядом со школой зеленеет кустарник, шелестят молодой листвой липки и топольки, посаженные во время осенней приостановки сокодвижения. Сейчас, мягким солнечным днем, по главной аллее парка — пока это лишь утоптанная многими подошвами полоска земли — идут Таня Звонкова и Валентина Федоровна. Они говорят о Жене Перчихине.

— Даже не думай отказываться, — твердит Валентина Федоровна. — Ни вообще, ни сегодня. Беги обедай — и сразу к нему домой. Покажи, что задано, выясни, почему пропустил уроки.

— Почему пропустил — ясно. Наверняка простудился. Все захватили на теплоход куртки да пиджаки, этот — наоборот. Да еще выкупался.

— Возможно, и так… — Валентина Федоровна не спорит. Но минутами без каких-либо оснований связывает его сегодняшнее отсутствие со своим вчерашним визитом. — Пойти, Таня, все равно надо.

Таня упрямо разглядывает божью коровку, переползающую с ее коричневого рукава на кружевной белый манжетик.