Космический триггер - Роберт Уилсон

Каждый однотеорийный подход неполноценен и приводит к “отсеканию” каких-то срезов нашего знания, — он заставляет нас игнорировать или преуменьшать часть данных, которые могут оказаться ключевыми.

Мультимодельный подход впервые был применен в субатомной физике Нобелевским лауреатом Нильсом Бором.

Сталкиваясь с некими таинственными сущностями на квазиастральном плане, физики нашли неоспоримые доказательства, что эти сущности — частицы. Но, к сожалению, другое неопровержимое доказательство демонстрировало, что на самом деле эти сущности — волны.

Некоторые физики придерживались корпускулярной теории и утверждали, что свидетельствам в пользу волновой теории, в конце концов, будет дано корпускулярное объяснение. Однако другие признавали волны и отрицали корпускулы.

Нашлись и те, кто остроумно начал поговаривать о “корповолнах”. Но, по мнению Бора, поиск одной корректной модели был средневековым, донаучным и устаревшим. Он говорил, что мы лучше поймем явления в субатомном мире, если признаем необходимость использования более чем одной модели. Как указывал Маршалл Маклуэн в “Механической невесте” и других работах, сейчас мультимодельный подход коснулся всех наук и даже появился в современном искусстве (например, на рисунках кубистов одновременно видно несколько проекций. В романе Джойса “Улисс” один и тот же день описывается в различных стилях — эпическом, драматическом, журналистском, субъективном, натуралистическом и т. п.). Маклуэн в характерном для него апокалиптическом стиле даже объявляет, что мультимодельный подход — это самое значительное и самое оригинальное интеллектуальное открытие двадцатого века. Граф Альфред Кожибский сказал, что такой подход ознаменовал переход от аристотелевской цивилизации (догматической, монистической, авторитарной) к неаристотелевской цивилизации (релятивистской, плюралистической, свободомыслящей).

Для удобства все модели, которые обсуждались выше и будут обсуждаться далее, можно разделить на две метам од ели.

1) Все это порождается нашими нервными системами. По мере эволюции к Высшему Разуму, наш мозг способен все в большей степени влиять на вселенную, в силу квантовой неразделимости создавая первые совпадения, затем юнгианские синхронистичности, затем наглядно-зримые сверхчеловеческие существа, а на самом деле — образы более высших “я”, к которым мы только эволюционируем.

2) Не все порождается нашими нервными системами. По мере эволюции к Высшему Разуму наш мозг может все в большей степени контактировать с другими Высшими Разумами. По квантовому монизму Белла, сюда входит контакт с продвинутыми адептами, одновременно людьми и не людьми, землянами и внеземными пришельцами, временно пребывающими в прошлом, настоящем и будущем.

Впрочем, давайте отложим эти философские вопросы до той поры, пока не исследуем хронологию моих приключений в Гибельном Месте. Помните: это коварное место. Иногда нам даже будет казаться, что мы не вошли во Врата Тайны, а просто слоняемся по комнате смеха в захудалом луна-парке.

ЧАСТЬ 1: КОНТАКТ С СИРИУСОМ

Вместо вступления: Легенды

(Давайте-ка немножко растянем наши ментальные мышцы, ребята)

Суфийская:

Мулла Насреддин однажды вошел в лавку и спросил владельца: “Ты когда-нибудь видел меня раньше?”.

“Нет”, — последовал незамедлительный ответ. “Тогда, — воскликнул Насреддин, — откуда ты знаешь, что я — это я?”

Древневавилонская:

Пришло время великой печали после смерти молодого бога весны Фаммуза. Прекрасная богиня Иштар, горячо любившая Фаммуза, последовала за ним в чертоги Вечности, не страшась демонов, которые охраняют Врата Времени.

Но у первых врат страж-демон принудил Иштар снять сандалии. Мудрецы говорят, что это символизирует отказ от Воли. У вторых врат ее заставили снять ножные браслеты, украшенные драгоценные камнями, что по мнению мудрецов означает отказ от Эго. У третьих врат она сняла свое одеяние, что символизирует отказ от Разума как такового. У четвертых врат она сняла золотые чаши с груди, что означает отказ от своей Половой Роли. У пятых врат она сняла свое ожерелье, что означает отказ от Восторга Просветления. У шестых врат она сняла свои серьги, что означает отказ от Магии.

И, наконец, у седьмых врат Иштар сняла тысячелепестковую корону, что означает отказ от Божественности. Только так — нагая — Иштар могла ступить в Вечность.

Дзенская:

Монаха, долгое время медитировавшего на придорожном камне в поисках просветления, наконец озарило. Бросившись к своему роси (учителю дзен), монах воскликнул: “Я понял! Я понял! Этот камень находится в моей голове”.

“Должно быть, у тебя здоровенная голова, — ответил Учитель, — раз в ней помещается камень такого размера”.

Вход в Гибельное Место

Я родился в Бруклине, в рабочей семье ирландских католиков, в дни Великой депрессии. В детстве я не проявлял особенных парапсихологических способностей и не припоминаю, чтобы переживал какие-то необычные ощущения.

Единственное религиозное событие моего детства — первое святое причастие — и то обмануло мои ожидания. Я не испытал ни экстаза, ни контакта с Богом, обещанных мне монахинями.

Так в четырнадцать лет я стал атеистом. В колледже я сначала специализировался в области электротехники, но, когда понял, что у меня аналитический, а не практический склад ума, переключился на математику. В двадцать лет я прошел три разных курса психотерапии, чтобы освободиться от остаточных конфликтов между моим атеистическим гедонизмом и католической индоктринацией детства.

Однажды, лет в восемнадцать, у меня возникло странное ощущение, что я выпал из времени, как Билли Пилгрим в романе Курта Воннегута “Бойня номер пять”. Года в двадцать четыре я снова пережил что-то вроде спонтанного сатори — эдакое внезапное осознание ощущения имманентной божественности во всем сущем.

Я считал оба эти переживания галлюцинациями и настолько их стыдился, что ни разу о них не заговорил ни с одним из трех моих психотерапевтов.

Затем в 1962 году, в возрасте тридцати лет, я начал экспериментировать с изменяющими сознание наркотиками. Эта проблема не менее дискуссионна, чем проблема безопасности атомных электростанций, поэтому давайте для начала вспомним, что об этих химических веществах говорит наука.

I. Есть мнение, что это психотомиметики; иными словами, изменение сознания, которое они вызывают, считается имитированием психоза.

П. Кое-кто считает их галлюциногенами: то есть новое ментальное состояние, вызываемое их приемом, считается галлюцинаторным опытом, но не полным психозом.

III. Существует точка зрения, что это психоделики (слово придумано Хамфри Осмондом, доктором медицины) или метапрограммирующие вещества (термин Джона Лилли, д-ра медицины). То есть считается, что в новом состоянии мы можем реорганизовать и переимпринтировать нашу нервную систему для высшего функционирования.

В ходе будущих исследований наука окончательно решит, какое толкование наиболее правильно. К сожалению, к этому решению не прийти в результате проведения словесных прений или заключения диссидентов в тюрьмы. Оно также не зависит от сенсационности разоблачений и количества арестованных еретиков.

Это страшное неудобство для правительства, которое всегда хочет решать проблемы путем объявления любого инакомыслия вне закона. Но, к счастью, наука работает не так.

Изначально я заинтересовался изменяющими сознание наркотиками благодаря статье в самом консервативном журнале США — “Нэшэнэл Ревю”, редактируемом миллионером-католиком Уильямом Бакли Младшим.

Разумеется, позже Бакли и его журнал с неоинквизиторской яростью обличали эксперименты с наркотиками, но тогда, в невинном 1961 году, они наивно напечатали статью консервативного историка Р. Кирка с рецензией на “Двери восприятия” Олдоса Хаксли. В этой книге Хаксли рассказывал, как он трансцендировал время и пространство и ощутил, как он выразился, “Рай”.

О. Хаксли совершил свое путешествие под влиянием мескалина, получаемого из “священного кактуса” пейота, который используется в ритуалах американских индейцев. Как полагал Рассел Кирк, это было добротное научное доказательство “в пользу” религиозности в целом и “против” либеральных гуманистов, которых он считал первыми злодеями в истории. Среди прочего Кирк говорил, что “только самый догматичный материалист старой закалки” будет a priori отрицать отчет Хаксли, не повторив его эксперимент. В то время я был тем самым догматичным материалистом старой закалки, поэтому дико возмутился и на протяжении многих месяцев мысленно оспаривал справедливость этого утверждения. Казалось, что как материалист я должен был согласиться с одним аспектом в книге Хаксли, о котором не упомянул Кирк, — что сознание обладает химической природой и изменяется при изменении его химии. Это было вызовом.