На руинах Мальрока - Артем Каменистый

В коридоре зашумело, залязгало, затихло. Видимо, дверь закрыли на ночь.

Епископ, не пропустивший из диалога тюремщиков ни слова, громко прошептал:

– Дан, он один на ночь остался! Удача! Эх, нам бы в коридор только выбраться!

За решеткой посветлело – кто-то неспешно топал по коридору, видимо, с факелом в руке. Так и оказалось – перед «камерой» показалась фигура тюремщика: невысокий, толстый, коротконогий. Подробности при таком освещении из моего положения рассмотреть нелегко, но серьезным противником вроде не пахло.

– За что сидите, колодники? – с насмешкой поинтересовался «дребезжащий».

– Шлюху не поделили. – Епископ пояснил это столь непринужденным тоном и так молниеносно, будто неделю просидел здесь в ожидании именно этого вопроса и вообще является непревзойденным специалистом по продажным женщинам.

Хохотнув, тюремщик уточнил:

– Тех, кто шлюху поделить не может, в колодки не забивают. Врешь ведь!

– Мы в ходе ее дележки кабак разнесли, – пояснил Конфидус.

– Так вы, я вижу, повеселиться не дураки! Если не врешь, конечно. А что хоть за шлюха?

– А ты что, господин тюремщик, всех шлюх знаешь? И новых, и старых?

– Новых, наверное, не всех, а старых – конечно. Их, бывает, за дело или просто так попы сюда закрывают на денек-другой. Знакомимся, так сказать. – Похабный смешок.

– Ну эту, значит, точно знаешь. Имени не скажу, но на вид старая. Очень старая. Беззубая совсем. И седая, а морда как у тебя точь-в-точь. Знаешь, зря ты здесь время теряешь. Платье раздобудь – и сможешь неплохо подрабатывать: не хуже, чем она. Вы ведь будто близнецы.

– Ты, колодник, языкаст больно! Смотри, договоришься! Не поленюсь самолично пяток плетей всыпать: мне руку набивать надо – в палачи думаю податься… денег там побольше, чем у надзирателей, выходит. Так что язык свой проглоти! Молчишь? То-то!

– Молчу-молчу. Просто перепутал тебя.

– С кем это?

– Да, говорят, служит у вас тут один…

– И?

– Что «и»? Семейное дело у них: все бабы в семье этим самым подрабатывают. Не руками. Когда ты оживился при словах о шлюхах, так я и решил, что это он и есть.

Тюремщик, сплюнув, пригрозил кулаком, хотел было что-то сказать, но, не рискнув продолжать беседу с вульгарным не по сану Конфидусом, отправился дальше по коридору.

Епископ своим обычным, серьезным тоном тихо пояснил:

– Знаю я таких болтливых – если не отшить сразу и грубо, то на всю ночь треп устроит. Скучно ему одному, вот и ищет уши с языками. А разозлить его маленько не помешает – для будущего дела полезно иногда. Дан, вы там как?

– Сам не знаю, – ответил честно. – После той шутки, что вы проделали у брода, заживает на мне все быстро, только на этот раз сам не пойму, как там. Устал я… Конфидус… очень…

– Дан… я ничем не могу вам помочь. Я даже не понимаю, что вы сейчас там делаете.

– Сам не знаю… сейчас немного дух переведу – и попробую освободиться.

– Цепи порвете, что ли?!

– Перегрызу…

Епископ заворочался, и, если не обманули уши, сдавленно выругался. Наверное, обманули: не укладывается в голове, что этот почти святой человек способен на низменное сквернословие.

Глава 3

Немного о побегах

В силу врожденного гуманизма (осложненного воспаленным человеколюбием) местные тюремщики не стали закрывать меня в колодки. Этот агрегат, предназначенный для превращения заключенных в предмет камерного интерьера, не регулировался по высоте – мне бы пришлось стоять, опираясь на покалеченные ноги. Заплечных дел мастера поступили проще: усадили у стены и пропустили цепь ручных кандалов через загнутое кольцом ушко железного штыря, вбитого в стык кладки. Все, теперь убежать из камеры инвалиду будет несколько затруднительно.

Так они думали.

Перегрызать цепи я даже пытаться не стал – зубы у меня от всего пережитого в алмазные не превратились. Штырь тоже чересчур крепок для них… Но кое-какие варианты имелись.

Стены сырые, заплесневелые. Штырь забит меж камней давненько. Обычное железо, а значит, проржавело на совесть – условия ведь соответствующие. Нет, сломать стержень нечего и думать – коррозия не настолько разгулялась. Но, если мыслить логически, поверхность металла сейчас превратилась в труху, что не лучшим образом отразилось на его сцеплении с тюремной кладкой.

Ушко штыря неудобное – обхватить трудно. Я и не стал: начал закручивать цепь, извиваясь на гнилой соломе, будто червяк. Поначалу дело двигалось успешно, но на каком-то этапе возникли сложности: многократно перекрученная цепь начала вести себя будто лом пудовый – не хотела поддаваться. Настал момент, когда, несмотря на титанические усилия, все застопорилось на середине оборота: я был не в силах его завершить.

Дергался, сдавленно шипел от вспышек боли в многострадальных ногах, крутил неподатливый металл до огня в ладонях, наваливался всем телом.

Бесполезно…

И вдруг – есть! Поддался штырь. Чуть-чуть, едва заметно, но поддался – провернулся немного. Сильнее; всем телом; рывок; еще раз! Опять! Оборот завершен.

Расшатывая штырь, боролся с ним еще несколько минут, пока он наконец не начал проворачиваться уверенно.

Дальше наступил второй этап: пришло время тянуть его на себя. Выходил неохотно – приходилось все так же крутиться, натягивая на себя посильнее. Время от времени поддавался, выбираясь из стены на считаные миллиметры.

Я содрал кожу на ладонях и дышал как загнанная лошадь. Штырь, похоже, был бесконечным. Я уже вытащил его из стены чуть ли не на полметра, а он все не заканчивался. Еще рывок… Есть! Свобода! Проклятая железяка с приглушенным лязгом падает в соломенную труху.

– Дан! Что там?! – не выдержал епископ.

– Я вытащил штырь из стены. Повезло – он проржавел сильно.

– Слава тебе господи! Дан, как там ваши ноги?

– Еще не знаю… погодите минуту.

Осторожно, придерживаясь за стену, поднялся. Шатает, перед глазами цветные разводы мельтешат… совсем меня местные гестаповцы доконали. Соберись, Дан! Соберись! Так. Ноги. Что с ними? В протезы превратились… Не чувствую я их от середины голеней и ниже – будто деревянные. Интересно, как дерево может так сильно болеть?

– Дан! Вы стоите! Это действительно чудо! Ноги ведь совсем сломаны были!

– Стоять стою, да только деревянные мои ноги – кроме боли, ничего не чувствую.

– Идти сможете?!

– А у меня есть выбор?

– Боюсь, что нет… Сможете меня освободить?

– Посмотрю…

Смог. Все оказалось просто – колодки закрывались на простейший деревянный запор. Даже ключа не потребовалось. Да и зачем он – узник все равно самостоятельно до замка ни за что не дотянется.

Освободившись, Конфидус деловито изучил кандалы на своих ногах, а затем мою цепь. Особенно его привлек штырь. Покрутив его в руках, он пробормотал:

– Придется грех на душу брать…

– Вы о чем?

– Да тюремщику надо бы по голове врезать – на другое сил не хватит… ослаб я здесь, взаперти…

– А уж как я ослаб… Думайте об этом позитивно – деваться-то нам некуда. И вообще, башка у него, похоже, из чугуна – не сдохнет. Только как до него добраться…

– Ну, это как раз легко. Вы только сядьте за моей спиной и железку эту наготове держите, чтобы я ее быстро схватить мог. В такой темноте он вряд ли поймет, что вы с места сдвигались. Сейчас позову.

Епископ опять пристроился к колодке, опустил доску. Запор, естественно, остался в открытом положении, но в потемках заметить это нелегко. Застыв в прежней позе, громко выкрикнул:

– Эй! Добрый человек! Я кое-что важное вспомнил! Подойди, будь добр!

Вдалеке невнятно забурчали, на стенах засверкали отблески приближающегося огня. Вскоре показался тюремщик – встал перед решеткой, что-то жуя, недовольно буркнул:

– Чего орешь, колодник? Плетей давно не нюхал?

– Добрый человек, ты же меня про шлюху спрашивал! Про ту, которую мы с другом не смогли поделить мирно!

– Ну? – подозревая подвох, недоверчиво уточнил коротышка.

– Я вспомнил про нее кое-что.

– И что же ты вспомнил такое?

– Она была твоей мамой.

Тюремщик не стал ругаться или другими экспрессивными способами выказывать свое раздражение от полученной информации. Медленно покачав головой, вздохнул:

– Вот что за люди – и пожрать не дадут спокойно. И чего ж им не сидится? Думаешь, про плети я пошутил? А не шутил я… не шутил – вообще шуток не люблю. Ты погоди маленько – сейчас вернусь.

– Да я не тороплюсь, – снисходительно произнес епископ. – Сочувствую тебе, парень: не повезло тебе с родителями. Особенно с матерью.

– Вот и посиди, а как вернусь, послушаю, что запоешь. А ты непременно у меня запоешь…

Дождавшись, когда тюремщик отошел подальше, Конфидус напряженно пробормотал: