На богомолье - Ирина Степановская

Осторожным движением она подняла его голову.

— На, Сережа, попей горяченького!

Сережа очень хотел спать, но на жестком стуле у него все равно затек бок, а из материнской руки заманчиво запахло конфетами. Протерев глаза грязными кулаками, он сел, допил чай из кружки и съел все конфеты. После этого потянулся, сделал по коридору несколько шагов, выглянул на улицу за край марлевой занавески и зашел в гущу акаций по своим делам.

Доктор Александр Петрович Якушев все с той же дорожной сумкой, из которой он утром достал только бритвенные принадлежности, приближался со стороны огородов к больнице. По дороге теперь невозможно было пройти. Начальственные машины и машины с разными околоначальственными людьми, и автобусы с прессой, как центральной, так и местной, заполонили всю дорогу и подняли над ней такую пыль, что можно было подумать, что это войска с тяжелой техникой шли в город.

«Не отменили бы утренний автобус!» — с тревогой подумал Александр Петрович и, войдя в больницу, тут же уперся взглядом в сидящую на стуле Марию.

Услышав чужие шаги в коридоре, она встрепенулась, но Александр Петрович отвел от нее взгляд и быстро проскочил на лестницу. Сам вид этой растрепанной женщины и воспоминание о том, что он взял у нее за операцию деньги, были ему неприятны. С непреходящим раздражением он опять надел в кабинете чужой халат и прошел в реанимацию. В палате, похожей на все остальные, только с необычно высокими кроватями лежали двое больных, прооперированных накануне, — крепкий мужчина с язвенной болезнью, в ране которого никак не могли отыскать потерявшийся москит, и девчушка после аппендицита. Заспанная медсестра подняла к нему хмурое лицо.

— Как девочка? — спросил Якушев.

— Спит. Повязка сухая. Выпускник на месте. Ночью стонала.

— Димедрол делали?

— Делали.

Александр Петрович подошел к спящей Саше, отодвинул простыню. Кожа на ее тельце была мраморно-голубоватая от просвечивающих мелких сосудов. Ребра даже в положении лежа нежно выпирали пологими дугами. Но щеки, подбородок и край лба — немногочисленные округлые места на этом истощенном детском теле — были чуть розоватые, будто подсвеченные утренним солнцем, пробивавшимся в палату поверх белой краски, до половины замазывающей окна.

— Не температура ли? — Якушев потрогал тыльной стороной кисти лоб девочки. Нет, лоб был умеренно теплый, так же как и маленькая, худая рука. — Рану давай посмотрим! — кивнул Александр Петрович в сторону медсестры, и та отработанными до мелочей, до автоматизма движениями быстро собрала ему в стерильный лоток резиновый выпускник, каким пользовались в больницах еще, наверное, до первой русской революции, в период земской медицины, несколько марлевых тампонов, зажим, пинцет, подала все это и осталась ждать наготове.

Перевязка прошла успешно. Выпускник менять не пришлось. Саша, правда, проснулась от боли, заплакала, закричала. Но сестра уговорила ее потерпеть. Александр Петрович сделал все, что надо. Свежую повязку прилепили Саше на живот, и через некоторое время девочка успокоилась и опять уснула.

— Если не будет температуры, завтра к вечеру переведешь в обычную палату, — сказал Якушев пришедшему в кабинет дежурившему Диме, содрал с себя халат и черным ходом ушел задами на автобусную станцию.

Мария пребывала словно в забытьи около часа. Наконец Сережа, успевший облазать за это время все прибольничные кустарники и вконец соскучившийся и проголодавшийся, вернулся в коридор и дернул мать за руку:

— Мам, ну чего мы здесь сидим!

Мария очнулась и разлепила глаза.

— Сейчас доктор разрешит нам пройти к Сашеньке!

— Да этот дядька уж давно усвистал! — Сережа уверенно махнул рукой в неизвестном направлении.

— Не может быть!

— Верно говорю, я сам видел!

Мария привстала, не зная, как поступить. Осторожно заглянула она в комнатку фельдшера. Анна Ивановна как раз говорила о чем-то с пришедшей ей на смену женщиной. Было уже никак не меньше девяти часов. Коридор первого этажа оживился, вперед и назад по нему сновали люди.

— Я сейчас!

Осторожно, как в шпионских боевиках, Мария пробралась на лестницу, но никто и нигде ее не остановил. За дверями с надписью «Хирургическое отделение» раздавался обычный шум. Мария заглянула в щелочку: больным раздавали завтрак. Тихонько пошла она по коридору, удачно миновала пустой столик сестры…

— Куда это вы направляетесь? — Густой женский голос сзади нее раздался как окрик. Привычная всегда и во всем слушаться старших, Мария рванулась от этого грозного окрика дальше и, к счастью, наскочила на белую дверь, на которой было написано: «Реанимация». Как мышка, Мария скользнула туда.

Саша лежала на той кровати, что стояла ближе к двери. Личико у нее было точь-в-точь как в видении Марии.

— Доченька!

Саша, узнав мать, разулыбалась.

— Сюда нельзя! — Сбоку Марию стала теснить к дверям медсестра, а сзади в палату уже заглядывала раздатчица — это она так мощно рыкнула на нее в коридоре.

— Сашенька, я здесь! — успела крикнуть из-за головы медсестры Мария, но двойным напором уже была оттеснена в коридор.

— Женщина! Что вы себе позволяете?!

Раздатчица, казалось, готова была грудью отстаивать отделение от нашествия оккупантов. И тут Мария не выдержала. Нежное, совсем не такое, как накануне, но еще совершенно больное личико дочери встало у нее перед глазами.

— Господи! Дай ей силы все вынести! — истово начала молиться она, повалившись на колени прямо в коридоре.

— Сумасшедшая, что ли? — оторопела раздатчица. Из дальнего конца коридора к ним спешила еще одна медсестра.

Мария, стоя на коленях, заливалась слезами.

— Да вот, дочка у нее в реанимации, я так поняла, — указала раздатчица на Марию.

Случайно проходивший мимо из палаты в ординаторскую молодой хирург Дима тоже остановился посмотреть на происходящее.

— Что случилось?

Мария, увидев мужчину в белом халате, поползла к нему.

— Вот этого не надо, дайте ей валерьянки! — забеспокоился он. Будучи еще не очень опытным врачом, Дима терпеть не мог крайних проявлений чувств.

Марии принесли капли в пластмассовом стаканчике. Раздатчица помогла ей встать с колен и уехала со своей тележкой на кухню. Дима был вынужден произнести целую речь.

— П-п-п-послеоперационный период у больных с осложненным аппендицитом, — выдавил он из себя заикаясь, поскольку всегда заикался от волнения, — длится в лучшем случае десять дней, а то и все две-три недели. Поэтому завтра мы переведем вашу дочь из реанимации в общую палату и будем наблюдать.

Во время всей этой речи Мария торопливо крестилась, пока слова «десять дней» не разорвались у нее в сознании, словно бомба.

Десять дней! И их предстоит как-то прожить! Без жилья, без денег, без еды она должна продержаться с Сережкой, чтобы потом забрать дочь из больницы.

Убитая этой перспективой, Мария по стеночке тихо двинулась к лестнице.

— Кстати, а страховой полис у девочки есть? — крикнул ей вслед молодой хирург. — Иначе мы больных на лечение не берем и на довольствие не ставим!

Услышав про полис, Мария рухнула с лестницы вниз. Молодой хирург, нахмурившись, вышел вслед за ней в коридор.

— Что, черт возьми, вообще тут у нас происходит? — еще раз с раздражением, но уже без всякого заикания громко спросил он в пустоту коридора.

— Что происходит, что происходит… — ответила ему показавшаяся с капельницей медсестра. — Не слышали, что ли? Икону какую-то привезли! Вот со всей России люди сюда и прутся. И эти тоже из богомольцев.

— Вот елки зеленые! — удивился молодой хирург. — А зачем ее именно к нам привезли?

— А зачем у нас в больнице в каждой палате теперь по иконе висит? — раздраженно спросила медсестра. — Монастырь же рядом! — И скрылась с капельницей.

— Лучше бы денег больнице на лекарства дали! — вздохнул доктор и ушел назад в ординаторскую.

А у Марии в голове стучали молоточки: «Десять дней! Как их прожить, что делать?»

«Просить подаяние!» — вдруг громыхнул в голове чей-то голос, и она торопливо перекрестилась.

Так вот какая уготована ей судьба!

«Это не грех. Господь велит помогать страждущим, и просить его милости не грех!» Теперь таинственный голос был тих и нежен, будто женский. Мария поверила ему, но слезы продолжали литься из глаз. Она взяла сына за руку, вывела на улицу, объяснила их положение.

— Я домой хочу! — заявил Сережа. Перспектива заделаться нищим ему не понравилась. Что, если каким-нибудь образом его увидят ребята из их городка? В школе задразнят, а Сереже хотелось приобрести там авторитет. — Не буду просить! — окончательно подтвердил он и, чтобы у матери не осталось сомнений в твердости его решения, с весьма независимым видом стал пинать носком камень вдоль дороги.