Консолидация - Джефф Вандермеер

Теперь Контроль почуял запах разложения всей растительной массы, медленно гниющей под поверхностью болота, ощутил неуклюжих черепах и квелых рыбешек, протискивающихся сквозь слежавшиеся наслоения. И не рискнул повернуть к ней лицо. Не рискнул обмолвиться ни словом, застыв в изумлении. Каким же влиянием на Центр обладает Грейс?

Она же радостно продолжала:

— Вы же сказали, что от них никакого проку, вот я и отослала их в Центр.

— Чьей властью?

— Вашей. Вы недвусмысленно указали мне, что хотите этого. Если вы имели в виду нечто иное, приношу свои извинения.

Внутри Контроля произошел сейсмический сдвиг, незаметное глазу сотрясение.

Их больше нет. Вернуть их обратно не в его силах. Надо выбросить это из головы. Скормить себе враки, будто Грейс сделала ему любезность, упростив ему работу.

— Я всегда могу почитать стенограммы их допросов если передумаю, — произнес он, стараясь взять благодушный тон. Их все равно еще надо допрашивать, а он дал Грейс лазейку, заявив, что не хочет с ними беседовать.

Она пристально вглядывалась в его лицо, высматривая хоть какой-нибудь знак, что попала почти в яблочко.

Он попытался улыбнуться, погасив свой гнев мыслью, что если бы заместительница директора хотела причинить ему серьезный вред, то уж изыскала бы способ умыкнуть заодно и биолога. Это же только предостережение. Впрочем, теперь он вознамерился отобрать что-нибудь и у Грейс. Не затем, чтобы поквитаться, а чтобы она не испытывала искушения отнять у него еще что-нибудь. Он не может позволить себе лишиться еще и биолога. Во всяком случае пока.

В воцарившемся неловком молчании Грейс спросила:

— А почему это вы просто стоите здесь, на жаре, как идиот? — беззаботно, как ни в чем не бывало. — Нужно зайти внутрь. Уже время обедать, и вы могли бы познакомиться кое с кем из администрации.

Контроль уже начал привыкать к ее непочтительному отношению, и это пришлось ему очень не по нутру, хотелось изыскать возможность как-то изменить тенденцию. Он двинулся за Грейс, но присутствие болота за спиной осталось весомым, давящим. Своего рода еще один враг. Он насмотрелся на подобные пейзажи, обретаясь рядом с таким же в юности, а потом снова, когда медленно умирал отец. И надеялся не видеть болот больше никогда.

«Просто закрой глаза — и вспомнишь меня».

Я так и делаю, папа. Я помню тебя, но ты угасаешь. Слишком уж много помех, и все это становится слишком уж реальным.

Отцовская ветвь семьи Контроля вышла из Центральной Америки, ведя происхождение от испанцев и индейцев из Гондураса. Руками и черными волосами он пошел в отца, тонким носом и ростом — в мать, а кожа его цветом являла нечто среднее. Дед Контроля с этой стороны умер, когда Контроль еще был слишком мал, чтобы с ним познакомиться, но выслушал немало эпических историй о нем. В детстве тот продавал прищепки, обходя окрестности от двери к двери, лет в двадцать стал боксером — не настолько хорошим, чтобы претендовать на титул, но достаточно хорошим, чтобы давать противнику сдачи и держать удар. Потом стал строителем, затем инструктором по дайвингу, прежде чем скончаться до срока от сердечного приступа в шестьдесят пять лет. Его жена, трудившаяся в пекарне, пережила его всего на год. Его сын — отец Контроля, — выросший в семье, состоявшей по большей части из плотников и механиков, стал художником, употребив унаследованные дарования на создание абстрактных скульптур. Эти абстракции отец очеловечивал, раскрашивая их яркой палитрой, излюбленной индейцами-майя, и налепляя на них осколки керамической плитки и стекла — заодно перебрасывая мостик между профессиональным искусством и дилетантством. Такова была его жизнь, и Контроль не помнил времени, когда его отец был бы не таким человеком, а каким-то другим.

Счастливая история о том, как отец и мать Контроля полюбили друг друга, заодно выступает счастливой историей восхождения отца на время в роль фаворита самых шикарных художественных галерей. Они познакомилась на приеме в его честь и, по их словам, оба с первого же взгляда были очарованы друг другом, хотя позже Контролю было трудновато в это поверить. Чтобы быть с ней, отец перебрался на север, и у них появился Контроль, а затем, всего год или два спустя, ее перекомандировали с кабинетной работы на полевую, и это стало началом конца всему. Эта история, поддерживавшая Контроля в детстве, вскоре явила себя как мимолетный момент на фоне сплошного несчастья. Случай отнюдь не уникальный — этакое угнетающе знакомое полотно, на которое непременно натыкаешься в антикварном магазинчике в городе у моря.

Молчание, размеченное ссорами, молчание, порожденное не только секретами, которые она держала при себе, но не могла разгласить, но еще и — осознал Контроль уже взрослым — ее внутренней сдержанностью, преодолеть которую со временем стало невозможно. Ее отлучки терзали его, и ко времени, когда Контролю исполнилось десять, это стало подтекстом, а порой и канвой их диспутов — она убивает его искусство, и это нечестно. Хотя художественная сцена не стояла на месте, а творения отца обходились недешево и для поддержания нуждались в меценатах или грантах.

И все же отец сидел там со своими схемами, с планами новой работы, разложенными вокруг него, будто улики, когда она возвращалась между полевыми командировками. Она выдвигала контробвинения, помнил Контроль, со спокойным и хладнокровным, отчужденным состраданием. Она была неудержимой силой, врывавшейся — не было, и вдруг — с гостинцами, купленными в последнюю минуту в отдаленном аэропорту и невинными вымышленными историями о том, где побывала и что делала, или менее невинными историями, смысл которых дошел до Контроля лишь годы спустя, когда он сам столкнулся с аналогичной дилеммой, докатившимися до них с изрядным запаздыванием. Теперь кое-чем рассекреченным она могла бы и поделиться, но это случилось с ней давным-давно. Эти истории, как и ее отчужденность, распаляли отца, знал Контроль, но сострадание его бесило. Поди разбери: искренен ли сполох света в небе?

Когда они развелись, Контроль отправился на юг жить с папой, который укоренился в общине — где чувствовал себя уютно, потому что в нее входил кое-кто из его родни, — подпитывая свои художественные амбиции, пока его банковский счет умирал голодной смертью. Контроль припоминал, как был потрясен осознанием, сколько шума, суматохи и цвета может быть в доме, когда они туда переехали.

И все же в эти жаркие лета в том южном городишке, не так уж далеко от Южного предела, Контроль — тринадцатилетка со ржавым великом и парой-тройкой верных друзей — продолжал думать о матери, пребывающей в поле, в каком-то отдаленном городе или стране — каким-то далеким сполохом в небе, иногда сходящим с ночных небес и материализующимся на их пороге в человеческом обличье. В точности так же, как тогда, когда они были одной семьей.