Мыслитель действует - Кристине Нёстлингер

И вот лично я – один из тех, с кем ничего случиться не может. Денег у меня нет, цепочек тоже, а уж тем более – сберкнижек. И собирать деньги я тоже всегда отказывался, правда, по другим причинам. У меня в карманах поживиться нечем, разве что двумя-тремя трамвайными талончиками, купленными со школьной скидкой. Если кто на это позарится, пожалуйста, я не возражаю.

На следующий день, 12-го ноября, Мыслитель сделал в дневнике запись красной шариковой ручкой, которой он обычно записывает только свои самые важные мысли. (Вполне возможно, мы не сумеем точно процитировать его запись, потому что в этот день Мыслителю странным образом изменил его аккуратный четкий почерк, он писал с помарками, криво и неразборчиво, что свидетельствовало о его необычайном гневе и возмущении.)

12 н о я б р я.

С меня хватит! Завхоз нашел эту идиотскую сберкнижку Сюзи Кратохвил, разодранную и испачканную, когда подметал раздевалку. Он отнес ее в канцелярию, и директор вызвал нас, всех И гостей Сюзи, к себе в кабинет.

Вот кто был у директора: Туз пик, Ханак Михи, Сэр, Вольфи Кран, Купер Томас, Шнайдер Эгон, Мадер Мартина, Лилибет, Седлак Роберт, я и Андреас Кнопф.

Теперь доказано, сказал директор, что украл кто-то из нас. Ханак Михи запротестовал. Из восьми других детей, которые были на дне рождения, еще четверо учатся в нашей школе, но в других классах.

Они с тем же успехом могли украсть эту книжку, а затем подбросить в раздевалку. А кроме того, объяснила директору Лилибет, помимо нас, одиннадцати, из нашего класса туда пришли еще трое, но только позже.

Их, правда, никто не приглашал, но они заявились сами, сказав, что пришли только списать примеры по математике, потому что потеряли бумажку, на которой было записано задание. Но потом эти трое, естественно, остались. Это были Ферди Дальмар, Хензи Бок и Дональ Ханзи. (Они всегда так поступают, когда их куда-нибудь не приглашают, а им очень хочется пойти.)

Директор сказал, что вся эта история сидит у него в печенках, что разобраться в ней он не в силах, а полиция отказывается этим заниматься, потому что сберегательную книжку нашли и материального ущерба никому нанесено не было. У полиции, мол, нет времени разбираться в таких мелких происшествиях.

А потом директор выразил надежду, что в нашем классе больше ничего не будет пропадать, и предупредил, что если кто-нибудь что-нибудь у кого-нибудь снова украдет, то это будет иметь для всех нас самые страшные последствия!

А когда мы уходили, он проницательно поглядел на каждого из нас в отдельности, словно хотел запечатлеть в своей памяти, как выглядят настоящие преступники. Фу-ты, черт!.. Охотнее всего я заболел бы теперь месяца на три, чтобы не ходить в школу. Я и так сегодня уже отвратительно себя чувствую. До сих пор я и понятия не имел, что я такой уж чувствительный, что подобные вещи так сильно на меня действуют. После вызова к директору меня все время мутит. Жаль, что у меня оказались плохие нервы!

На три месяца Мыслитель, правда, не заболел, но желудочная инфекция его все же прихватила. Поскольку неделю назад мать Мыслителя болела точно тем же, причину его заболевания вряд ли надо искать в душевных переживаниях. Однако можно предположить, что, будь он в лучшем состоянии духа, он совладал бы с этой инфекцией, не ложась в постель. Но Мыслитель слег. И пролежал пять дней.

Он посвящал свое время то комиксам про Микки Мауса, то книге о расщеплении атомного ядра, то дневнику. За эти пять дней он успел исписать тетрадку в шестьдесят страниц. Но там не было ни единой мысли, связанной с кражами. И даже когда его после школы навещали Туз пик и Сэр, он обрывал все их разговоры о кражах.

– Смените пластинку, – говорил он им. – Думать тут нет никакого смысла. Любое предположение может оказаться ложным.

19-го ноября, в день, когда Мыслитель в первый раз пошел в школу после болезни, он снова сделал запись в дневнике, на этот раз синей ручкой и аккуратным разборчивым почерком.

19 н о я б р я.

Похоже, что страшная серия краж закончилась. За все те дни, которые я пролежал дома в постели, в классе ничего не украли. Будь я кем-то другим, кем-то, кто меня не выносит и со мной враждует, я мог бы теперь утверждать, и это звучало бы вполне убедительно и логично, что Мыслитель – вор!

Все ясно! Тот, кто сидит на парте рядом с Лилибет, легко может спереть ее кошелек! И к парте Мартины я в тот день, когда исчезли «молочные деньги», подходил во время десятиминутной перемены, чтобы взять точилку. А Мартины как раз не было на месте. Мне ничего не стоило бы заодно с точилкой прихватить и деньги из голубой коробочки.

(Слава богу, никто не заметил, что я брал тогда у Мартины точилку!) И во время всей этой возни в раздевалке, когда у Ивана пропала цепочка, я как раз находился в том углу, где лежали его джинсы. Стоило мне только руку протянуть (и этого никто бы не заметил, это железно, потому что все были вовлечены в общую свалку) , и цепочка оказалась бы у меня!

И на дне рождения у Сюзи я тоже был. Я стоял рядом с ней, когда она демонстрировала всем свои сберкнижки. И потом я еще трижды заглядывал в эту комнату, потому что там на большом блюде лежали бутерброды с семгой, а они были исключительно вкусные.

И денег у меня всегда очень мало. Честно говоря, у меня их вообще почти нет. А ведь тот, у кого нет своих денег, легко может впасть в соблазн присвоить себе чужие. Так все считают. Поэтому Мартина сразу же заподозрила в воровстве Бергера Ферди. Поэтому же Ханак Михи шепнул мне, что, по его мнению, крадет у нас Седлак Роберт! Помимо Седлака Роберта и Бергера Ферди, в классе только у одного еще человека никогда нет денег. И этот человек – я!

Таким образом, все, решительно все сходится на том, что вором должен быть я. Интересно, пришло ли такое рассуждение в голову кому-нибудь, кроме меня? Есть ли в классе кто-нибудь, кто меня настолько не любит, чтобы так подумать? Глупости! Чтобы прийти к такому выводу, вовсе не надо ко мне плохо относиться. Я же к себе хорошо отношусь, и все же мне пришли эти мысли в голову.

5 ГЛАВА,

в которой математик переходит от слов к делу, что приводит к неожиданным результатам, не вызвавшим и тени сомнения у большинства учеников 3-го «Д», но ввергнувшим его жалкое меньшинствов глубочайшую растерянность и отчаяние

Мирная, дружественная, не омраченная никакими происшествиями атмосфера продолжалась в 3-м «Д» больше недели, точнее, до 1-го декабря. Но вот 1-го декабря, во время большой перемены, за несколько секунд до звонка Ханзи Дональ вдруг завопила:

– Ой! Не может быть! Нет, не верю!

И Ханзи принялась ползать на четвереньках, все ниже склоняясь над полом из-за своей близорукости. Всем стало ясно, что Ханзи что-то ищет. И всем, естественно, тут же захотелось узнать, что же именно Ханзи Дональ ищет так одержимо. Но разобрать, что сквозь слезы бормочет Ханзи, все еще продолжая ползать по полу, удалось лишь после того, как отзвонил звонок.

– Где мои миленькие золотенькие часики? Где мои новенькие часики с автоматическим заводом, с браслетиком из чистого золота? Куда они делись?! – И тут Ханзи вдруг застучала кулаками по полу и закричала не своим голосом: – Убью того, кто увел мои часы! Клянусь, убью! Пусть он прощается с жизнью, тот, кто их увел! Пусть!..

Какие еще угрозы выкрикивала Ханзи, понять уже было нельзя, потому что громкие и долгие всхлипывания поглощали слова, до ребят доносились лишь отдельные слоги.

– Неужто опять начинается, черт возьми! – пробормотал Мыслитель и, нагнувшись, принялся, как и все остальные, искать на полу золотые часы Дональ. И думал он при этом то же, что и остальные: искать тут нечего – золотые часы, да еще с золотым браслетом, сразу увидишь. Они не упали и не закатились под парту, а их украли!

Когда тридцать человек, натыкаясь друг на друга, одновременно шарят по полу, в классе, естественно, поднимается невообразимая возня: опрокидываются стулья, с парт падают книги, тетради и ручки. В конце концов Михи Ханак наступил на руку ползущей по полу Мартине, и Мартина стала орать как резаная, а длиннорукий Туз пик локтем сбил очки с сидевшего за ним Вольфганга Крана, и тот завопил:

– Ой, куда делись мои очки? Без них я ничего не вижу! Пожалуйста, ребята, поищите мои очки! Осторожно, смотрите не наступите на них! Они здесь где-нибудь валяются.

– Надо найти мои часы, это важнее, – всхлипывала Ханзи Дональ. – Ищите мои часы, все ищите! А ты не лезь со своими дурацкими очками!

И вдруг среди всего этого дикого разброда раздался возмущенный голос математика: