Книга сновидений (антология) - Хорхе Борхес

— Хорошо же, пусть входит и следует за мной по темной тропе, но не вернуться ему в царство живых. Свяжите ему руки и ноги, чтобы не смог он убежать. А когда посмотрит здесь все, я его убью.

Кесси оказался перед длинным и узким подземным ходом. Бог Солнце был уже далеко впереди, как светящаяся точка. Удубсария связал Кесси по рукам и ногам и позвал его следовать туда, где слабо виднелся свет. Кесси увидел, как духи умерших разжигали огонь; то были кузнецы Бога Солнца, и ковали они ему лучи, которыми он покрывал землю. Чувствовал Кесси, что тысячи птиц кружат вокруг него. "Это птицы смерти, — пояснил Удубсария, — которые доставляют в подземный мир души умерших". Кесси вспомнил огромную птицу, виденную им во сне. Наконец достигли они Ворот восхода солнца. Кесси должен был умереть, но стал просить о милости. Бог Солнца припомнил, как Кесси вставал на утренней заре, ходил на охоту и делал жертвенные подношения богам. "Хорошо, — порешил он, — отправишься ты вместе с женой и шестью ее сестрами на небо, и будете вы там все вместе созерцать вечные звезды".

В ясные ночи на небесных просторах можно видеть Охотника, опутанного по рукам и ногам цепями, похожими на женские ожерелья. А рядом с охотником сияют семь звезд.

Хеттская легенда 2-го тысячелетия до н. э.

Первая часть этого сказания сохранилась записанной на хеттском языке на клинописных глиняных табличках; вторая представляет собой фрагмент на аккадском языке, найденный в Египте в конце XIX века.

Теодор Г. Гастер перевел их, реконструировал текст и сопроводил его комментариями. Присутствовавший здесь мотив смерти и царства мертвых имеет аналогии в других произведениях: ворота, куда закрыт доступ смертным до тех пор, пока они принадлежат к миру живых (заповедные двери; см.: Вергилий, «Энеида», VI, 127); птица, уносящая смертного в царство мертвых; духи умерших, которые поддерживают огонь; дракон и гарпии, стерегущие ворота (присутствуют в эпосе о Гильгамеше и в «Энеиде» Вергилия, VI, 258–289); встреча с Удубсарией (Одиссей и его мать, Эней и Анхис, Данте и Беатриче), который становится его проводником (Сивилла и Эней, Вергилий и Данте). Кесси соотносится с Орионом, охотником, прикованным к небу, преследователем семерых сестер, которые превратились в созвездие Плеяды. В данном тексте встречается самое раннее упоминание о гномах.

Бывают и сны от Зевса

(«Илиада»)

Девять дней на воинство божие стрелы летали;В день же десятый Пелид на собрание созвал ахеян.В мысли ему то вложила богиня державная Гера:Скорбью терзалась она, погибающих видя ахеян.Быстро сходился народ, и, когда воедино собрался,Первый, на сонме восстав, говорил Ахиллес быстроногий:"Должно, Атрид, нам, как вижу, обратно исплававши море,В домы свои возвратиться, когда лишь от смерти спасемся.Вдруг и война и погибельный мор истребляет ахеян.Но испытаем, Атрид, и вопросим жреца, иль пророка,Или гадателя снов (бывают и сны от Зевеса)…

"Илиада", 1,53–63

Двое ворот

(«Одиссея»)

Так, отвечая, сказала царица Лаэртову сыну:"Странник, конечно, бывают и темные сны, из которыхСмысла нельзя нам извлечь; и не всякий сбывается сон наш.Создано двое ворот для вступления снам бестелеснымВ мир наш; одни роговые, другие из кости слоновой;Сны, проходящие к нам воротами из кости слоновой,Лживы, несбыточны, верить никто из людей им не должен;Те же, которые в мир роговыми воротами входят,Верны; сбываются все приносимые ими виденья…"

"Одиссея", XIX, 559-56 7

Двое ворот

(«Энеида»)

Двое ворот открыты для снов: одни — роговые,В них вылетают легко правдивые только виденья;Белые створы других изукрашены костью слоновой,Маны, однако, из них, только лживые сны вылетают.

"Энеида",VI,893–896

Сон Пенелопы

(«Одиссея»)

Пенелопа обращается к Одиссею, вернувшемуся на Итаку после двадцатилетнего отсутствия, не узнав его:

Ты же послушай: я видела сон; мне его растолкуй ты;Двадцать гусей у меня есть домашних; кормлю их пшеницей;Видеть люблю, как они, на воде полоскаясь, играют.Снилося мне, что, с горы прилетевший, орел крутоносый,Шею свернув им, их всех заклевал, что в пространной столовойМертвые были они на полу все разбросаны; сам жеВ небо умчался орел. И во сне я стонала и горькоПлакала; вместе со мною и много прекрасных ахейскихЖен о гусях, умерщвленных могучим орлом, сокрушалось.Он же, назад прилетев и спустясь на высокую кровлюЦарского дома, сказал человеческим голосом внятно:"Старца Икария умная дочь, не крушись, Пенелопа.Видишь не сон мимолетный, событие верное видишь;Гуси — твои женихи, а орел, их убить прилетавшийГрозною птицей, не птица, а я, Одиссей твой, богамиНыне тебе возвращенный твоим женихам на погибель".

«Одиссея», XIX, 535–550

Плутарх

Мартовские иды

Но, по-видимому, то, что назначено судьбой, бывает не столько неожиданным, сколько неотвратимым. И в этом случае были явлены, как сообщают, удивительные знамения и видения: вспышки света на небе, неоднократно раздававшийся по ночам шум, спускавшиеся на форум одинокие птицы — обо всем этом, может быть, и не стоит упоминать при таком ужасном событии. Но, с другой стороны, философ Страбон пишет, что появилось много огненных людей, куда-то несущихся; у раба одного воина из руки извергалось сильное пламя — наблюдавшим казалось, что он горит, однако, когда пламя исчезло, раб оказался невредимым. При совершении самим Цезарем жертвоприношения у жертвенного животного не было обнаружено сердца. Это было страшным предзнаменованием, так как нет в природе ни одного животного без сердца. Многие рассказывают также, что какой-то гадатель предсказал Цезарю, что в тот день месяца марта, который римляне называют идами, ему следует остерегаться большой опасности. Когда наступил этот день, Цезарь, отправляясь в сенат, поздоровался с предсказателем и шутя сказал ему: "А ведь мартовские иды наступили!", на что тот спокойно ответил: "Да, наступили, но не прошли!"

За день до этого, во время обеда, устроенного для него Марком Лепидом, Цезарь, как обычно, лежа за столом, подписывал какие-то письма. Речь зашла о том, какой род смерти самый лучший. Цезарь раньше всех вскричал: "Неожиданный!" После этого, когда Цезарь покоился на ложе рядом со своей женой, все двери и окна в его спальне разом растворились. Разбуженный шумом и ярким светом луны, Цезарь увидел, что Кальпурния рыдает во сне, издавая неясные, нечленораздельные звуки. Ей привиделось, что она держит в объятиях убитого мужа. Другие, впрочем, отрицают, что жена Цезаря видела такой сон; у Ливия говорится, что дом Цезаря был по постановлению сената, желавшего почтить Цезаря, украшен фронтоном и этот фронтон Кальпурния увидела во сне разрушенным, а потому причитала и плакала. С наступлением дня она стала просить Цезаря, если возможно, не выходить и отложить заседание сената; если же он совсем не обращает внимания на ее сны, то хотя бы посредством других предзнаменований и жертвоприношений пусть разузнает будущее.

Плутарх, "Сравнительные жизнеописания"

Торнтон Уайлдер

Дневник в письмах Цезаря — Луцию Мамилию Туррину на остров Капри

(в ночь с 27 на 28 октября)

1013. (О смерти Катулла.) Я сижу у постели умирающего друга, поэта Катулла. Время от времени он засыпает, тогда я берусь, как всегда, за перо, быть может, для того, чтобы не думать (хотя мне пора уже понять, что писать тебе — это вызывать из глубины сознания те вопросы, которых я всю жизнь избегал).

Он приоткрыл глаза, назвал шесть звезд из созвездия Плеяд и спросил название седьмой. <…>

Он спит.

Прошел еще час. Мы разговаривали. Мне не впервые сидеть у смертного одра. Тем, кого мучит боль, говоришь о них самих; тем, у кого сознание ясное, хвалишь жизнь, которую они покидают. Разве не унизительно оставлять мир, который ты презираешь, а умирающий часто боится, что жизнь была недостойна затраченных на нее сил. У меня всегда хватает доводов для ее восхваления.

В этот час я заплатил старый долг. Много раз за десять лет военных походов мне виделся один и тот же сон наяву. Ночь, я шагаю перед своим шатром и сочиняю речь. Я представляю себе, будто вокруг меня избранное общество — мужчины, женщины и особенно молодежь — и я хочу передать им все, чем я обязан как юноша и муж, как солдат и правитель, как любовник, отец и сын, как страдалец и весельчак великому Софоклу. Хоть раз перед смертью вылить все, что у меня накопилось на сердце, зная, что оно тут же переполнится снова восторгом и благодарностью.