Женщина и мужчины - Мануэла Гретковская

– Ты им платил? Сколько?

– Достаточно.

– Ты с ума сошел.

– Это мое дело. – Он поднялся.

Она была его идеалом. До их встречи он и представления не имел, как должен выглядеть его идеал. Когда Клара вошла в контору, вся прежняя жизнь показалась ему пребыванием в темной комнате для фотопроявки, где он ждал, пока перед ним всплывет ее лицо.

Клара едва доставала ему до плеча, и сейчас всматривалась в его темно-синий свитер. Узор достаточно сложный, ниткам трудно было бы распуститься самим по себе. Казалось бы, повторяемость и предсказуемость должны облегчать дело – но нет, мешает непрестанная вовлеченность одного в другое. Клара чувствовала приблизительно то же самое: эти повторяющиеся влюбленные взгляды, безумные поступки, вовлекающие ее в петлю чувств… «Любовь macht frei»[12] – она могла бы написать эту фразу у себя на лбу.

Они стояли почти вплотную друг к другу, не понимая, что будет дальше. О прошлом они уже кое-что знали; настоящее их смущало.

– Отвезти тебя завтра в аэропорт? – скорее попросил, нежели задал вопрос Яцек.

Старичок все еще возился с пробками. Свет мигнул – и погас во всем доме.

– У меня нет свечей, – отпрянула Клара.

– Спички, наверное, есть в кухне? – Яцек пошел следом за ней.

Их вытянутые вперед руки встретились и сплелись в длинный, бьющий искрами фитиль, который с каждым мгновением становился горячее и короче. Огонь пробегал от пальцев вверх по рукам и уже коснулся плеч… Они то ли споткнулись о кровать, то ли кто-то из них потянул за собой другого, Клара не была уверена. Она позволит случиться тому, чего требовало сейчас ее тело, окутанное темнотой.

В этот момент снова зажегся свет.

– Не хочешь? – Яцека застало врасплох ее внезапное безразличие.

– У меня нет… ну, знаешь… резинок.

– Я чистый.

– Нет.

– Тогда обойдемся. – Он продолжал целовать ее живот, просунул руку в колготки.

Она ощущала удовольствие – обыкновенное удовольствие изголодавшегося тела, хотя предпочла бы, наверное, быстрый оргазм – без притворства, без претензий на ласки и признания.

Клара подвинулась, чтобы дать Яцеку место подле себя, и зацепила лямку стоявшего у кровати рюкзака.

– Погоди, я забыла. – Она уже столько раз распаковывала и вновь упаковывала этот рюкзак, что без труда нашла пакет с лекарствами, куда сунула и коробочку презервативов – на всякий случай. В Китае страшнее СПИДа был гепатит С – неизлечимый, передающийся половым путем.

Клара разорвала упаковку. Запахло хирургическими перчатками. С Минотавром они не пользовались презервативами – Клара ему доверяла. С женой он не спал, наличие любовниц отрицал. Позже, когда Клара начала его подозревать в изменах, она убеждала себя, что человек, настолько заботящийся о гигиене, не станет спать с кем попало без предохранения. Однажды в боковом кармашке его несессера она обнаружила упаковку презервативов. Размер XL. Член у него был не такой большой, групповым сексом заниматься он не мог – сразу после оргазма впадал в почти каталептический сон и наверняка опасался бы, что кто-нибудь воспользуется случаем и поимеет его в зад. Его отношение к геям выходило за рамки обычной среди врачей неприязни: у него к ним было преувеличенное отвращение. И расплачивался он за это деньгами. Во время консультации, почувствовав, что клиент гей, он запугивал того всяческими возможными рисками, чтобы отговорить от операции.

– XL? – Клару больше удивил размер, чем сама находка.

Минотавр рассматривал открытую коробочку, подыскивая объяснение. Должно же оно быть в его каталоге спасительных оправданий. Вспомнить бы только какую-нибудь ассоциацию к нему, хотя бы букву, с которой оно начинается:

– П-п-простату себе пальпирую, презервативы тоньше перчаток и к тому же увлажнены.

С наступлением утра зажглась лампа, соперничая с едва пробивающимся сквозь зимнюю мглу солнцем. Одновременно включилось радио и сообщило, кто спонсирует сигнал точного времени в восемь ноль ноль, – по крайней мере так почудилось полусонной Кларе. Яцек, лежа на боку, пристально ее разглядывал.

– Пойдем, что-то покажу, – отбросил он одеяло, которым она хотела было прикрыться.

Они пошли в ванную.

– Как тебе семейный портрет? – Он обнял ее, чтобы вдвоем поместиться в узком зеркале, кадрирующем их по пояс. – Мы повесим такой в нашей гостиной, и только мы будем знать, что внизу мы голые и держим друг друга за причинные места. – Он положил ее руку на съежившийся от холода пенис и своей ладонью прикрыл низ ее живота.

– У тебя теплые руки. А всегда были ледяные.

От стояния босиком на кафеле у нее мерзли ноги, да и от созерцания гармоничной пары в зеркале мороз бежал по коже.

– Ледяные руки? – Он задумался. При каждой их встрече для него было ужасно важно произвести хорошее впечатление, не показаться ей глупцом. – Должно быть, на нервной почве… – нашелся Яцек. – Наверное, я тебя люблю.

Ее так смутили эти слова, что наготы она уже не стеснялась. Целовать, касаться – это ведь лучше, чем говорить. Они вернулись в теплую постель. На этот раз все было намного лучше. Она бесстыдно подставляла груди, чтобы он целовал их, торопливо надела ему презерватив. От сладострастного крика Клары на лестничной клетке стали открываться двери и залилась лаем собака.

Запыхавшиеся и мокрые, схватившись за спинку кровати, Клара и Яцек, казалось, одновременно доплыли до края бассейна.

«Ни этой ночи, ни этого утра не должно было быть», – думала Клара. Ей ведь надлежало выспаться как следует, около полудня заказать такси в аэропорт… А Яцек… Он уже месяц осваивается в ее квартире. Он уже украсил будущее Клары семейным портретом, уже сам поселился в нем, – так, по крайней мере, он для себя запланировал. А Клара ничего не планирует. Черные колготки и темное платье, брошенные на ковер, – струпья траура, которые наконец-то отошли от ее тела.

Яцек непроизвольно содрогнулся, ленивой волной словно выплескивая из тела остатки наслаждения.

– Ну тебя и колотит. – Клара прикрыла его одеялом.

– Ну, знаешь ли… – притворился он возмущенным.

– Что?

– Я попал в резонанс со счастьем.

– Знать бы еще, во что я попала.

– Что ж, сударыня, у вас есть право сомневаться. Я подожду.

Клара вышла из автобуса, который довез ее от аэропорта в центр Пекина. У нее болели глаза. Она скверно спала, под веками после двенадцатичасового перелета чувствовался песок – самая настоящая песчаная пыль из пустыни Гоби.

Дорогу ей то и дело перерезали люди на велосипедах, напоминавшие рой черных жуков, позвякивающих металлическими панцирями. Двигались они, словно подчиняясь какому-то инстинкту, – поворачивали всей тучей, увеличивали скорость или же останавливались непонятно почему. При этом их движением никто не руководил – ни полицейский, ни светофоры. Клару увлек за собой этот всеобщий ритм, она двинулась туда же, куда и остальные, – к перекрестку. Ей не пришлось искать такси – тяжелый рюкзак и принадлежность к белой расе были тем знаком, по которому таксисты сами останавливались и предлагали свои услуги. Клара выбрала нечто, напоминающее профессиональное такси. Машина была оклеена фотографиями Мао. Клара достала блокнот и показала шоферу, с какого вокзала у нее поезд в Шангу.[13]

Вырывая страницы из того самого блокнота, она впоследствии писала Яцеку:

«У кассы меня ждал двухметровый гид – встречаются порой и такие китайцы. Он купил мне билет и посадил в поезд. Вез него я бы и до платформы не добралась. Услуги гидов-опекунов оплачиваются из моей стипендии, поэтому… Впрочем, о них я тебе потом расскажу, а сперва о самом путешествии. Вагон без купе, ехать два дня. Стены оплеваны, постоянно орет радио, по которому передают марши или какие-то крики. Его невозможно выключить или хотя бы сделать звук тише.

Я думала, что пассажиры угощают меня рисовой похлебкой из вежливости, но на самом деле ими двигало любопытство. Как только я вытащила свои бутерброды и принялась есть, несколько десятков людей уставились на меня без всякого стеснения, комментируя каждый откушенный кусок. Ну это еще ничего, можно привыкнуть, все-таки третий класс, кроме меня, ни одного иностранца. Хуже с туалетом: просто дыра, даже дверной задвижки нет. Я им не пользовалась. Я довольно вынослива – выносливее, чем кажусь на первый взгляд. (Быть может, тебе это следует учесть на будущее, ха-ха-ха. Кстати, отец не жил с нами, зато между мной и матерью всегда были мужские отношения – никакого нытья, женских истерик… Думаю, она так воспитала меня именно потому, что отец не жил с нами: вместо мужчины в нашем доме царили мужские принципы.)

Ночью выключили радио и свет, мы взгромоздились на свои нары. Представь себе, какие они и сколько их в вагоне, если их скрип заглушал шум самого поезда… И тараканы. Они лезли отовсюду: из щелей деревянного пола, из стен… Я могу взять в руки крысу, змею, могу препарировать труп, но тараканы… Всю ночь я просидела, завернувшись с головой в плед; чтобы не бегать в туалет – не ела и не пила. По истечении двух дней, совершенно задеревеневшая, я вышла на перрон в Шангу. Аил дождь. Тысячи людей отыскали своих родственников или какой-то транспорт – и только я стояла и стояла на перроне, и у меня болел живот. Я было подумала о привокзальном туалете, но, представив, каким он можем быть, предпочла описаться – под дождем этого все равно никто бы не заметил.