Прекрасное далеко - Либба Брэй

Том открывает коробку и берет конфету.

— Ну, это ведь не клуб Атенеум.

— Ставишь себя очень высоко, да, мой мальчик? В Атенеум принимают немногих, и ты не из их числа, — решительно говорит отец.

— Может, и войду в него, — не уступает Том.

Тому отчаянно хочется быть принятым в самом высшем лондонском обществе. Отец считает, что это глупо. Мне неприятно, когда они спорят на эту тему, и не хочется, чтобы Том сейчас огорчал отца.

— Папа, я слышала, ты скоро вернешься домой, — говорю я.

— Да, так мне сказали. Говорят, я совершенно здоров.

Он кашляет.

— Это будет просто замечательно! — без малейшего энтузиазма произносит Том.

— Конечно, — соглашается отец.

И мы все умолкаем. Через лужайку бредет стайка гусей с таким видом, как будто и они тоже утратили направление. Какой-то мальчишка подгоняет их, пытаясь направить к пруду поодаль. Но нам никто не может показать новую дорогу, и потому мы просто сидим, говорим о пустяках и старательно избегаем упоминания о чем-то значимом. Наконец к нам подходит сиделка с луноподобным лицом и медно-рыжими волосами.

— Добрый день, мистер Дойл. Вам пора на водные процедуры, сэр.

Отец облегченно улыбается.

— Мисс Финстер, вы как солнечный луч в пасмурное утро! Как только вы появляетесь, все становится прекрасно.

Мисс Финстер улыбается — словно луну сломали пополам.

— Ваш отец так очарователен!

— Ну ладно, идите, — говорит нам отец. — Мне бы не хотелось, чтобы вы опоздали на лондонский поезд.

— Да, действительно.

Том уже рвется в город. Мы пробыли здесь меньше часа.

— Значит, теперь увидим тебя дома, отец, через две недели.

— Совершенно верно, — подтверждает мисс Финстер. — Хотя нам будет грустно с ним прощаться.

— Охотно верю, — говорит Том.

Он отводит со лба упавшую прядь, но та сразу же снова падает ему на глаза. Мы не обнимаемся на прощание, не пожимаем друг другу руки. Мы просто улыбаемся, киваем и расстаемся как можно быстрее, радуясь, что избавились друг от друга и от неловкого молчания. Но мне стыдно за свое облегчение. Интересно, происходит ли то же самое в других семьях. Они ведь выглядят такими довольными. Они друг другу подходят, как кусочки завершенной головоломки, и этот образ кажется мне самым правильным. Но мы — мы вроде оставшихся непонятных кусочков, с которыми никто не знает, что делать.

— Ну что ж, до встречи.

Отец предлагает мисс Финстер руку, как истинный джентльмен.

— Мисс Финстер, окажете мне честь?

Мисс Финстер смеется, как школьница, хотя ей примерно столько же лет, сколько и миссис Найтуинг.

— Ох, мистер Дойл! Идемте.

Рука об руку они шагают к большому белому зданию. Отец поворачивает голову, через плечо оглядываясь на нас.

— Увидимся на Пасху!

Да, через две недели мы опять будем вместе.

Но я сомневаюсь, что отец вообще меня заметит.

По дороге в Лондон я принимаюсь отчитывать Тома.

— Томас, ну в самом деле, тебе что, обязательно вот так подсмеиваться над отцом?

— Ну, начинается! Давай, защищай его, как всегда. Любимица.

— Я не любимица. Он одинаково нас обоих любит.

При этих словах у меня возникает странное ощущение, как будто я говорю заведомую ложь.

— Но ведь все именно так думают? Жаль, если это неправда, — с горечью говорит Том.

Но внезапно он светлеет.

— Кстати, так уж получилось, что он ошибся насчет клуба Атенеум. Меня уже пригласили туда на ужин, с Саймоном Миддлтоном и лордом Денби.

При упоминании имени Саймона у меня перехватывает дыхание.

— Как Саймон поживает? — спрашиваю я.

— Хорош собой. Обаятелен. Богат. Короче говоря, с ним все в порядке.

Том коротко улыбается мне, и я не могу удержаться от мысли, что он просто развлекается, видя мое состояние.

Саймон Миддлтон, один из самых желанных лондонских холостяков, действительно и хорош собой, и так далее. И во время рождественских каникул он весьма пылко ухаживал за мной, намереваясь жениться, но я ему отказала. И вдруг поняла, что забыла, почему я это сделала.

— Наверное, об этом рановато говорить, — продолжает Том, — но я почти уверен: старик Денби хочет, чтобы я стал членом этого клуба. Несмотря на то что ты весьма паршиво обошлась с Саймоном, Джемма. Но его отец все равно отлично ко мне относится. Гораздо лучше, чем мой собственный.

— А… а Саймон сказал, что я с ним паршиво обошлась?

— Нет. Он вообще о тебе не упоминал.

— Приятно будет снова повидаться с Миддлтонами, — говорю я, делая вид, что слова брата меня ничуть не задели. — Уверена, Саймон с удовольствием ухаживает за разными леди в Лондоне.

Я даже хихикаю, изображая непринужденность.

— М-м-м… — мычит Том. — Я не знаю.

— Но их семья ведь сейчас в Лондоне?

Улыбка сползает с моего лица. «Ну же, Томас! Брось мне косточку, невоспитанный братец!»

— Скоро вернутся. К ним на время светского сезона приезжает какая-то дальняя родственница из Америки, мисс Люси Фэрчайлд. Насколько я понял, жутко богатая. Может быть, ты сумеешь меня с ней познакомить. Или, возможно, как только я стану членом клуба Атенеум, она сама попросит, чтобы ее мне представили?

Нет. В присутствии моего брата просто невозможно удержать улыбку. Тут нужно такое терпение, каким обладают только монахи.

— Совершенно не понимаю, с чего бы ей интересоваться клубом Атенеум? — раздраженно бросаю я.

Том хихикает с невероятно самодовольным видом, и я невольно представляю, как его опускают в огромный котел, окруженный танцующими каннибалами.

— Уж ты-то не стала бы интересоваться, верно, Джемма? Ты вообще не желаешь принадлежать кому-либо или чему-либо.

— По крайней мере, в обществе Гиппократа состоят люди науки и медицины, — говорю я, игнорируя его грубость. — У них те же интересы, что и у тебя.

Брат фыркает.

— Они не пользуются таким авторитетом, как клуб Атенеум. Именно в нем кроется настоящая власть. И я слышал, что члены общества Гиппократа проголосовали за то, чтобы к ним присоединились женщины, в небольшом количестве. Женщины! В мужском клубе!

— О, мне они уже нравятся! — говорю я.

Том ухмыляется.

— Кто бы усомнился.

Глава 6

Когда я в последний раз видела наш дом в Белгрейве, он был окутан зимним мраком. А сейчас наш экипаж катит через Гайд-парк, и нас приветствует великолепное зрелище пробуждающихся деревьев, стоящих гордо, как королевские стражники. Бледно-желтые нарциссы надели новенькие чепчики. Лондон улыбается.

В отличие от нашей экономки, миссис Джонс. Она появляется в дверях в черном платье и белом переднике, на голове у нее плоский белый чепец, а лицо такое суровое и неподвижное, что мне хочется поднести к ее губам зеркало и проверить, дышит ли она вообще.

— Как доехали, мисс? — спрашивает она ледяным тоном.

— Путешествие было приятным, спасибо.

— Очень хорошо, мисс. Так я отнесу ваш багаж к вам в комнату?

— Да, спасибо.

Мы так стараемся всегда быть вежливыми. Мы никогда не говорим того, что думаем. Что бы ни случилось, мы можем лишь любезно приветствовать друг друга и обсуждать, например, сыр: «Как вам лимбургер, мисс?» — «Соленый, как зрелый „Стинкинг Бишоп“, благодарю вас». — «О, есть еще чеддер, мисс. И могу предложить вам камамбер…» И никто, пожалуй, не заметит, что мы несем полную чушь.

— Ваша бабушка ожидает вас в гостиной, мисс.

— Спасибо. — Тут я не могу удержаться. — Я намерена вникнуть в качества мюнстерского сыра.

— Как пожелаете, мисс.

Вот и все. Как жаль, что я постоянно трачу остроумие на людей, неспособных его понять.

— Ты опоздала, — заявляет бабушка, когда я открываю дверь гостиной.

Я не понимаю, в чем она меня упрекает, потому что я и не кучер, и не лошадь. Бабушка окидывает меня с головы до ног неодобрительным взглядом.

— Мы приглашены на чай к миссис Шеридан. Тебе, конечно, нужно переодеться. И что, скажи на милость, случилось с твоими волосами? Это что, последняя мода школы Спенс? Никуда не годится. Стой спокойно!

Бабушка подтягивает мои волосы вверх с такой силой, что у меня на глазах выступают слезы. И втыкает три шпильки, едва не пронзив голову насквозь.

— Вот так гораздо лучше. Леди всегда должна выглядеть безупречно.

Она звонит в колокольчик, и экономка тут же возникает в дверях, как призрак.

— Да, мэм?

— Миссис Джонс, мисс Дойл понадобится ваша помощь при одевании. Думаю, подойдет серый шерстяной костюм. И другая пара перчаток, которые не выглядели бы так, будто принадлежат поденщице, — добавляет она, косясь на пятна на пальцах моих перчаток.

Я дома меньше минуты, но уже попала в осаду. Я оглядываю гостиную: тяжелые бархатные занавеси цвета бургундского, темно-зеленые обои на стенах, письменный стол и книжные полки красного дерева, восточный ковер и огромный папоротник в тяжеленном горшке.