Новое платье короля - Сергей Абрамов

— Почему «вроде»? — Алексей Иванович почувствовал острый укол самолюбия.

— Сомневаюсь, — сказал черт, — имею право, как персонаж разумный. Истина: мыслю — значит, существую. Дополню: сомневаюсь — значит, мыслю.

— Право ты, конечно, имеешь, — неохотно подтвердил Алексей Иванович. — Может, я не мудрый, может. Может, и не талантливый. Но ведь знаменитый — это факт!

— Сомнительный, — мгновенно парировал черт. — Тебя убедили, что ты талантлив и знаменит, убедили люди, которые сами в это не верят. А ты поверил. Значит, ты не мудр. Логично объясняю?

— Ты логичен в выводе, но исходишь из ложной посылки. Я в литературе — полвека, написал уйму книг, они издаются и переиздаются огромными тиражами. Меня никто ни в чем не убеждал, я плевать хотел на то, что обо мне пишут критики. Но ведь ты не можешь не признать, что я — история литературы?

— Не могу, согласен. Именно — история. Музей. В нем пыльно, холодно и безлюдно. И повсюду таблички: «Руками не трогать».

— Черт с тобой… — начал было Алексей Иванович, но черт перебил:

— Я сам черт, не забывайся.

— Прости. Я закончу мысль. Музеи создаются не на пустом месте, право на музей надо заслужить.

— Ты заслужил. Я читал все, что ты написал. Ты заслужил право на музей своей первой повестью, помнишь — о довоенной юности, о жарком лете тридцать какого-то… — тут черт встал на столе во весь свой полуметровый рост, приосанился и запел, невероятно фальшивя: — Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор. Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор. Все выше, и выше, и выше… — закашлялся, кашлял трудно и, видимо, с болью. Снова сел под лампу, сказал хрипло: — Отпел я свое, старый стал. Как ты… Понимаешь, старик, ты умел верить, будто рожден для того, чтоб сказку сделать былью. Хотя бы на бумаге — в повести, в рассказе. Кстати, рассказы у тебя были — первый сорт. И вторая повесть, которую ты в сорок пятом написал — о любви на войне. Ты знал эту любовь, старик, ты верил в сказку…

— Верил, — тихо сказал Алексей Иванович.

— Ты жил, старик, и не считал, что пишешь для музея. Ты просто писал, потому что не мог не писать, а вокруг тебя дюжие молодцы уже возводили музейные стены, наводили глянец и сдували пылинки. И ты поверил, что ты — музей. Сам себе экспонат, сам хранитель, сам научный сотрудник. И стал, как водится, увеличивать экспозицию. Вон до чего наувеличивал, — черт кивнул в сторону книжной полки, где красовались многочисленные книги авторства Алексея Ивановича. — Мне жаль тебя, старик, твой пламенный мотор давно уже не фурычит.

— Ты злой, зло-о-ой, — протянул с болью Алексей Иванович.

— Ангелы добрые. У них лютни и арфы. Ангелов вокруг тебя — пруд пруди, и все живые, все во плоти. А ты черта придумал. Вот он я. Чего тебе надобно, старче?

И Алексей Иванович произнес наконец заветное:

— Верни мне молодость.

Черт мерзко захихикал, забил хвостом по футляру от «оливетти», потер ладошки.

— А взамен ты отдашь мне свою бессмертную душу?

— Бери.

— На кой она мне хрен? План по душам я давно перевыполнил… Впрочем, разве что для коллекции? Актеры, у меня были, спортсменов — навалом, а вот писателей… Но с другой стороны — неходовой товар.

— А Фауст?

— Нашел кого вспомнить! С ним сам Мефистофель работал, специалист экстра-класса, наша гордость. И то — чем все кончилось, читал?

— Верни мне молодость, черт, — настойчиво повторил Алексей Иванович.

— Вот заладил… — раздраженно сказал черт. — Ну, верну, верну, а что ты с ней делать станешь?

— Музей сломаю, — подумав, заявил Алексей Иванович.

И тут в дверь постучали.

Черт мгновенно спрыгнул под стол, затаился, а Алексей Иванович на стук не ответил, притворился спящим.

— Алексей, ты спишь? — спросила невидимая Настасья Петровна.

Алексей Иванович дышал ровно, даже всхрапывал для убедительности. Настасья Петровна малость потопталась за дверью, потом Алексей Иванович услыхал, как заскрипели ступеньки и снизу — приглушенно — донесся голос жены:

— Таня, Алексей Иванович спит, не ходи к нему. Когда проснется, скажешь, что я уехала в Москву и буду к вечеру. Пусть ужинает без меня.

— Уехала, — произнес черт, вылезая из-под стола и умащиваясь на любимом месте. — Вот ведь зануда. Не баба, а жандармский полковник. Только без сабли. И откуда все взялось?..

— Не смей так о жене, — возмутился Алексей Иванович.

— Твои мысли повторяю. И вообще запомни: я — это ты. Альтер это, говоря интеллигентно, только с хвостом. Уяснил идейку?

— Так что с молодостью? — Алексей Иванович, обрадованный неожиданным отъездом дражайшей половины, четко гнул свою линию.

Черт явно сдавал позиции, но еще кобенился, кочевряжился, набивал цену.

— Стар я стал, уж и не знаю, справлюсь ли…

Алексей Иванович покинул тахту и пересел в кресло — поближе к покупателю.

— Справишься, справишься, ты еще орел, не чета мне.

— Не льсти попусту, не на такого напал… Допустим, станешь ты молодым. А что с женой будет? С сыном? С внуком-каратистом?

— Перебьются, — беспечно махнул рукой Алексей Иванович. — Ты же у меня душу заберешь, я и не смогу за них переживать.

— Шусте-ер, — удивился черт. — А с виду такой семьянин… Ладно, уговорил, нравишься ты мне, старик, помогу. Но я верну тебе твою молодость.

— Мне чужой не надо.

— Ты не понял. Я не смогу тебя сделать молодым сегодня. Я смогу лишь вернуть тебе минувшее время, проще говоря, перенести тебя в прошлое.

Алексей Иванович растерялся: он то хотел иного.

— А как же Фауст? Его никто никуда не переносил.

— Я же сказал, — опять обозлился черт, — с ним работал лучший из нас, я так не умею. Не хочешь — будь здоров, не кашляй.

— Почему не хочу… — Алексей Иванович тянул время, лихорадочно соображая: какие выгоды сулит ему неожиданное предложение. — И я повторю свою жизнь?

— Захочешь — повторишь. Не захочешь — проживешь по-другому… Говори быстро: согласен или нет?

— Я не знаю, я не предполагал… — мямлил Алексей Иванович, и вдруг накатила на него горячая волна бесшабашности, накрыла с головой: — А-а, гори все ясным огнем! Переноси!

Но черт не торопился, хотя только что сам вовсю торопил Алексея Ивановича. Он встал, заложив лапы за спину, прошелся по крышке стола, аккуратно обходя машинку, стакан с карандашами и ручками, иные принадлежности тяжелого малахитового письменного прибора. Поставил ногу на пресс-папье, покачал его.

— Вот что мы сделаем, — раздумчиво сказал он. — Для начала я устрою тебе экскурсию в молодость, проведу по залам музея получше иного экскурсовода. Где понравится — останешься, будешь жить. Только скажешь: «Остановись, мгновенье…» — и дальше по оригиналу. А если нигде не понравится, произнесешь: «Черт, черт, верни меня назад!» — и мгновенно окажешься здесь, на даче, в кресле твоем дурацком.